Лидия Русланова. Душа-певица - Сергей Михеенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К делу приложена приписка следователя: «Вещественных доказательств по делу нет».
Но это ещё не всё. Русланова отказалась подписывать, что ознакомлена с обвинительным заключением.
Приговор Особого совещания при МГБ СССР от 28 сентября 1949 года: «Крюкову-Русланову за участие в антисоветской группе, антисоветскую агитацию и соучастие в присвоении государственного имущества заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на 10 лет, считая срок с 27 сентября 1948 года. Имущество конфисковать».
А дальше был Озерлаг. В разное время там отбывали срок писатели Александр Солженицын и Юрий Домбровский, Борис Четвериков, поэты Анна Баркова и Анатолий Жигулин, дочери атамана Семёнова, жёны Бухарина и Бориса Пастернака, а также пленные немцы и японцы, бандеровцы и власовцы.
Примерно в то же время, что и Русланова, в Озерлаг прибыл этапом поэт Анатолий Жигулин.
Из автобиографической книги Анатолия Жигулина «Чёрные камни»:
«Конвойных было шестеро. Двое шли впереди, двое по бокам, двое позади. Пятеро с автоматами. Шестой — начальник конвоя — с пистолетом и собакой.
Вели нас пустыми, немощёными, грязными после дождя улицами. Но было тепло, и светило солнце. Городок был серый, весь деревянный. Серые от ветхости и дождей домишки и заборы. Слева виднелось что-то похожее на небольшой заводик. Пахло сухим и мокрым деревом, смолою, креозотом. Справа, не видимые нам за домами, грохотали поезда. И со всех сторон, по всему окоёму, были густые зелёные, голубые и дымчатые синие дали — тайга. Тайга как бы хотела показать, как ничтожен в сравнении с нею этот (как его?) городишко Тайшет. Я чуть позднее там, на пересылке, написал стихотворение, которое начиналось строфою:
Среди сопок Восточной Сибири,Где жилья человечьего нет,Затерялся в неведомой шириНебольшой городишко Тайшет…
Улица стала узкой. Одна из женщин впереди нас, обходя лужу, споткнулась и упала, выронила ребёнка. Строй смешался. Я и низкорослый чернявый сосед мой слева помогли женщине подняться. Я подал ей запелёнутого ребёнка. Он моргал синими глазками и не плакал. И с интересом смотрел на меня.
Шедший слева и чуть позади нас конвоир, белесый дылда с тупым веснушчатым лицом, заорал:
— Не спотыкаться! Не падать! Какого… падаешь, сука!
Конвоир догнал нас (строй уже тронулся) и неожиданно ударил женщину прикладом автомата в спину чуть ниже шеи. Женщина снова упала. Я подхватил ребенка и вдруг услышал гневный картавый возглас своего чернявого соседа:
— Мерзавец! Как ты смеешь женщину бить! Подонок! Ты лучше меня ударь, сволочь! На, бей меня, стреляй в меня!
Картавый рванул на груди лагерный свой серый, тонкий, застиранный китель и нательную рубаху и пошёл на конвоира.
— Я тебе сейчас, сучий потрох, на память глаза выколю! Женщину беззащитную бьёшь, падла!
Я держал в правой руке младенца, а левой вцепился в Картавого:
— Не выходи из строя — он тебя убьёт!
— Ни хрена не убьёт — не успеет, у него затвор не взведён! Я его раньше убью!
С хвоста колонны к нам бежал, хлюпая по лужам, начальник конвоя и, стреляя в воздух из пистолета, неистово орал:
— Стреляй! Стреляй… вологодский лапоть! Взведи затвор и нажми на спуск! Он же вышел из строя! Он напал на тебя! Приказываю: стреляй — или я сам тебя сейчас пристрелю! Рядовой Сидоров! Выполняйте приказ!
Картавый всё шёл на солдата, а тот прижался спиною к серому забору. В глазах его был ужас. И руки его дрожали мелкой, гадкой дрожью вместе с автоматом. Он просто не понимал, что такое делается, он никогда не видел и не слышал подобного: безоружный человек шёл грудью на направленный в него автомат. Солдат оцепенел от страха. Если бы он начал стрелять (а он выпустил бы со страху все 72 пули одной очередью), я, как и Картавый, как и многие другие, был бы убит — я стоял почти рядом, чуть позади Картавого.
Картавый, видя, что начальник конвоя уже близко, смачно плюнул конвоиру в лицо и спокойно вошёл в строй. Теперь его уже нельзя было застрелить.
Подбежавший запыхавшийся начальник конвоя приказал:
— Ложись! Всем заключённым — ложись!..
Заключённые упали, легли в жидкую грязь на дороге. Младенцы и женщины плакали. Лежали мы в грязи часа два — пока не прибежало на выстрелы лагерное и охранное начальство. Пока составлялся начальный протокол обо всём происшедшем. Из разговоров я узнал, что Картавый — тяжеловозник (то есть имеет предельно высокий срок заключения — 25 лет, ссылки — 5 лет и поражение в правах на 5 лет). Лёжа в жидкой тайшетской грязи, мы и познакомились кратко».
Перед отправкой по этапу Русланову освидетельствовали в санчасти Лефортовской тюрьмы.
«При освидетельствовании здоровья заключённой Руслановой Лидии Андреевны оказалось, что она имеет хроническое воспаление жёлчного пузыря и печени, катар и невроз желудка, вегетативный невроз».
Но для ведомства, в котором она находилась, всё это было сущей чепухой. Вывод: «Годна к лёгкому труду».
Само пребывание в лагере — уже нелёгкий труд.
Начальник Озерлага полковник С. К. Евстигнеев был человек правильный. Обязанности свои исполнял добросовестно, без показного рвения. Не зря один из дежурных стукачей писал о нём наверх: «Карьерист и служитель врагам народа…»
А «врагов народа» в подведомственном полковнику Евстигнееву лагере было много.
Евстигнеев из рязанских крестьян. Учился в Москве на режиссёрских курсах, слушал лекции на литературном и историческом факультетах. Но комсомольскую путёвку ему выписали в войска НКВД, а потом, партийную — в систему ГУЛАГа. Для несостоявшегося режиссёра и литератора самое подходящее место.
О том, как протекали её лагерные дни и годы, Русланова вспоминать не любила.
В народе ходят различные легенды о том, что Русланову видели и в Ухтинских лагерях, и в Воркуте, и на Колыме. Свидетельства же, которым можно действительно верить, относятся ко времени пребывания Руслановой в Озерлаге и Владимирской тюрьме.
Возможно, легенды тоже в чём-то правы, потому как даже полковник С. К. Евстигнеев говорил, что «Л. А. Русланова находилась у нас всего три месяца (декабрь 1949 — март 1950)». А где она находилась целых два месяца до декабря?
Говорят, что многие начальники лагерей, куда прибывал очередной этап с певицей Руслановой, старались сразу же переправить её дальше — прочь от своего хозяйства. Заключённые приходили в состояние сильного эмоционального возбуждения, начинались волнения. Начальникам же лагпунктов нужна была спокойная жизнь.
Из некоторых источников известно, что вначале, после приговора, Русланову отправили на общие работы в село Изыкан Чунского района Иркутской области. Село стояло на берегу реки Лены. В окрестностях Изыкана было три зоны. Женская находилась на окраине Изыкана. Заключённые строили первую ветку БАМа Тайшет-Братск. По прибытии в Изыкан Русланову включили в бригаду по строительству нового клуба. Клуб строили на улице Мира, из бруса, просторный, большой. На работу заключённых водили строем. Охранники — двое расконвоированных. Когда по реке буксир тащил баржу с очередным этапом, Русланова пела какую-нибудь песню. По реке голос слышен далеко. Она это знала. Этап замирал, слушал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});