Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

Глава четвертая

Займите свои места, леди и джентльмены

Утром в кабинет заглянула Грета. Я думать ни о чем не могла, кроме как о судьбе сестры. Грета постучала в дверь тихо-тихо, что было на нее совершенно не похоже, обычно она чуть ли не врывалась в кабинет.

С появлением Греты атмосфера словно сгустилась.

– Экси! – всхлипнула подруга.

– В чем дело? – Я с досадой посмотрела на нее. Лицо серое. Опустошенное.

Грета разрыдалась:

– Мой муж.

Вздрагивая всем телом, она упала на кушетку. Я подошла, обняла, пошептала что-то ласковое, выслушала ее историю, но мыслями была далеко.

– Мой супрук volltrunken, пьяниса и хам… и… унд я ненавишу его. Он разориль нас, пропиль все, что было дома. И он шестокий унд тяшелый характер, а прошлий ночь он побил меня, Экси. Мерсавец!

Она приподняла волосы и показала ссадину над ухом. Последовала жалкая история о том, как Шпрунт пропил и свое жалованье, и все немалые сбережения, что Грете удалось скопить за эти годы. Этот Шпрунт мне всегда не нравился, ничтожный тип, вечно пьяный, нос красный. А теперь еще выясняется, что он избивает Грету, мало того, угрожает разболтать все ее секреты.

– Он сказал, я толшна ему дат тысящу долларов, чтобы он смог оплатить долки. Сказал, если не получит тенег, он….

– Что он?

– Он… расскашет Вилли про мой прошлое.

– Ты все разболтала Шпрунту? Грета! Ты же собиралась молчать!

Она закрыла лицо руками и завыла:

– Он саставил меня. Он… силой фсял. Прошу, не будем об этом. Тепер он расскашет Вилли, что я была eine Hure и что отец Вилли не был моряком и не погибайл у Мыс Штраха, как я ему говорила. Каково будет Вилли, если он узнает, что он шын шлюхи? Мне нушно расдопыть теньги.

– Ты просишь у меня тысячу долларов?

Во мне все так и вскипело при мысли, что у гнусного тролля Шпрунта теперь есть инструмент для отъема у меня моего заработка.

– Экси, он сабрал все мой сберешений, – еще громче разрыдалась Грета. – Мое полошение ничут не лучше, чем в том году, когда мы с тобой повстречайся на улице.

Я сжала виски. Подступала мигрень. Будто к обнаженному нерву приложили лед.

– Пошли ты его к чертовой матери. Если он не будет платить за жилье и достойно заботиться о своей жене, ты переберешься к нам, вот и все.

– Он не будет платит. У него нет тенег.

Боль в голове уже пульсировала. Казалось, там что-то распухает, съеживается и снова распухает.

– Грета, по-моему, в дверь звонят.

– Экси, как же?

– Позже поговорим.

За беседу с человеком, который сейчас стоит за дверью, мне хотя бы заплатят.

Грета направилась открывать, вытирая слезы.

– Вы пошалеете, мадам Миледи, – пробормотала на ходу, но очень быстро вернулась. Произнесла отрывисто: – Дшентльмен шелает консультацию.

В кабинет ступил осанистый господин средних лет. Рыжеватые бакенбарды, подбородок чисто выбрит, черный сюртук помят, но белая рубашка туго накрахмалена. Черный галстук-бабочка придавал ему вид разорившегося денди.

– Мадам Де Босак? – нервно осведомился денди. Еще один бедняга с забеременевшей пассией.

Его маленькие глаза так и рыскали по комнате… Что-то он очень волнуется.

– Да, заходите, прошу вас, – пригласила я и улыбнулась, несмотря на мигрень. – Присаживайтесь. Чем могу помочь?

Он пощипал усы. Порылся в карманах. Посмотрел на потолок.

– Видите ли, мы и моя миссис в ужасном положении, мадам. Я инвалид войны, работать не могу. У нас трое детей, это больше, чем мы можем себе позволить. А здоровье у моей миссис уже не то, что прежде, не годится для… кхм… Может, вы как-нибудь… не могли бы вы… продать какое-нибудь средство, чтобы предотвратить… кхм… ну…

– Я вас понимаю.

– Еще один ребенок был бы… – Он вытащил из кармана носовой платок. – Так вы поможете мне?

Я смотрела на пятно от горчицы, расплывшееся на лацкане. Всякий его пожалел бы: инвалид войны, больная жена, нервный пот на лбу.

– Могу предложить вам кое-что, – сказала я. – Во Франции популярна одна вещица, называется baudruche. Знаете, что это?

Он вопросительно шевельнул бровями.

– Это для джентльмена…

Краска залила его мясистое лицо.

– Мне бы что-нибудь для леди.

Меня всегда злило, до чего мужчины, большинство во всяком случае, норовят свалить все на женщину. Только бы снять с себя ответственность.

– Для леди у меня есть превентивное лекарство. Инструкция внутри упаковки.

– Оно надежно?

– Его нельзя использовать… в определенные дни, так как это может иметь катастрофические последствия, если вы понимаете, о чем я.

– Значит, эти товары предохраняют от…

– …зачатия. Вы это имели в виду?

Он кивнул. И все-таки, казалось, мои слова принесли ему боль.

– Не будете следовать инструкции, толку от таблеток будет как от куска мела. Но при правильном применении в большинстве случаев помогает.

– А если не поможет?

– Если не поможет, тогда добро пожаловать ко мне для дальнейшего лечения.

– А стоимость какая?

– Таблетки – пять долларов. Порошки от задержки – десять. Спринцовки для приема лекарств – семь долларов. Процедура, да еще с госпитализацией, – значительно дороже.

– Могу ли я купить по штуке всего, что у вас есть?

– Разумеется. Одну минуту.

Я ушла в заднюю комнату и принесла две склянки: одну с порошком, одну с таблетками. И еще спринцовку.

– Сперва пусть попробует морскую губку, пропитанную медом. После акта губку следует удалить, растворить пакетик порошка в чашке уксусной эссенции, наполнить этой смесью спринцовку и немедленно ввести в себя. В случае задержки следует принимать таблетки согласно инструкции.

Мужчина, весь багровый, морщился и отводил глаза.

Разговор был таким банальным, что сразу забылся.

Следующим вечером незадолго до ужина Датч переоделась и спустилась в гостиную, где Аннабелль все приготовила для концерта. Дочь полдня провела с сестрой, они попеременно играли на рояле. Выяснилось, что Датч отменная пианистка. Сейчас Аннабелль носилась по комнате, расставляла стулья перед роялем, раздавала программки собственного изготовления – нарисованные цветными карандашами. Публика состояла из меня, Чарли, Греты, ее сына Вилли. Присутствовали также Мэгги, ее жених полисмен Корриган и наш кучер Джон Хатчет, который категорически отказался сесть, несмотря на уговоры Аннабелль. На почетном месте сидела моя сестра.

– Займите свои места, леди и джентльмены, – торжественно произнесла Аннабелль.

– Я не джентльмен! – крикнул Вилли.

– Ага, ты клоп-вонючка! – отрезала Аннабелль. – Но все равно садись.

Он показал ей язык, Грета сердито зашептала ему, но, когда сели, склонилась к сыну и так бережно провела рукой по его волосам, будто это была главная драгоценность в ее жизни. В глазах Греты, устремленных на сына, было столько любви, а он так ласково сжимал ей руку, что я сама залюбовалась. Со вчерашнего дня Грета словно потускнела. Отек от ушиба захватил часть скулы, и Грета постаралась прикрыть его волосами, зачесав их набок. Я не дала ей ни цента и давать не собиралась. Деньги все равно уйдут этому пропойце Шпрунту. Ну уж нет.

Аннабелль сделала книксен и объявила:

– Прелюдия номер 15, опус 28 ре бемоль мажор, сочинение мистера Фредерика Шопена.

Она села за рояль, ее ножки в кожаных туфельках едва доставали до пола. Дочери было десять лет, и она уже обожала наряды, а про последние модные фасоны знала даже больше меня. Но, садясь за инструмент, она забывала про все, полностью захваченная музыкой. Белль закрывала глаза, ее маленькая фигура подавалась к роялю, мелодия будто втягивала ее в себя. Музыка была бурная, сквозь низкие ноты прорывались резкие высокие звуки.

– Она замечательно играет, – прошептала Датч.

Аннабелль лихо закончила и поклонилась. Мы зааплодировали, полисмен Корриган даже засвистел. Шум был такой, что я с опаской глянула на сестру, не шокирована ли она. Датч аплодировала как и полагается: ладони сильно ударяют друг о дружку и на краткий миг замирают – точно в молитве. Она неодобрительно покосилась на Чарли, который вовсю и топал, и барабанил по стоящему впереди стулу. Датч явно полагала, что и в собственной гостиной следует вести себя как в концертной зале, а аплодировать джентльмену следует в белых перчатках, дабы не производить неподобающего шума.

– Ура! – закричал Вилли. – Ура! Все закончилось!

Аннабелль снова показала ему язык. Я еще раз оглянулась на Датч, она состроила гримасу, словно ее неприятно поразили дурные манеры моих домачадцев.