Лезвие бритвы (илл.: Н. Гришин) - Иван Ефремов

Сима и Рита как-то всей кожей чувствовали происходившую борьбу. Непривычное оцепенение сковало их, как будто перед ними происходило нечто ужасное. Сима со страхом заметила, как глубоко и сильно избороздился морщинами лоб Гирина. Она чувствовала, что ее друг близок к пределу чего-то, но что это было — Сима не понимала. Ее одолевало дикое желание закричать, и в то же время непонятная сила удерживала ее от этого. Рита закрыла глаза и все ниже опускала голову.

Тихий злобный стон прорвался сквозь стиснутые зубы Дерагази. Краска возвращалась на его лицо, дыхание сделалось незаметным. Бархатистые ресницы опустились, и тело обмякло. Археолог откинулся в кресле, но Гирин остался в прежней, окаменелой позе.

— Цель? — повторил он вопрос. Любезная и вместе с тем жестокая усмешка раздвинула хорошо очерченные губы Дерагази.

— Власть! Отрада власти над человеком… женщиной, которая иначе бы не покорилась. Чувствовать ее гибким стебельком, а себя ветром свободным, могучим. Захотел — и она упала, захотел — и отбросил носком ботинка, захотел — и приползет на животе, целуя руки…

Легкая судорога отвращения тронула щеку Гирина. На одно лишь мгновение. Не отрывая взгляда от Дерагази, он погружал его, точно штык, в обмякшее тело своего противника.

— А еще? Наука — знаю! Женщины — тоже знаю! Но откуда приходит главное в вашем мире — деньги? Откуда? Говорите! Только откровенно! Сядьте удобнее, курите, вы у доверенного, надежного человека.

Вильфрид Дерагази улыбнулся, и прежнее превосходство, казалось, вернулось к нему. Он извлек из очень плоского, полированного, точно зеркало, портсигара новую голубоватую сигарету, на этот раз не предлагая никому из присутствовавших. И стал говорить с той нагловатой откровенностью, свойственной преуспевающим дельцам в кругу своих людей, которых они считают менее способными и удачливыми:

— После войны мир очень изменился. Этого большинство людей еще не поняли. Они не видят, что жизнь закусила удила и понеслась стремительно, как необъезженная лошадь. Потому они еще верят в такие игрушки, как религия, мораль, долг, ждут чудес и тайно поклоняются фетишам любого вида. Чудаки наивно думают, что их государства всерьез позаботятся о них в трудный час, и умирают в бедности и одиночестве…

— Простите,— с подчеркнутой вежливостью перебил Гирин,— не совсем понимаю ваше предисловие.

— Сейчас все станет ясно. Успехи науки показывают, что она становится единственной реальной силой в судьбе человечества. Однако ученые неорганизованны и наивны. Власть находится в руках политиков, берущихся управлять не умея и потому громоздящих пирамиды ошибок и нелепостей. Усложняющаяся жизнь всего мира настойчиво требует прочности всех без исключения звеньев, чего политики достигнуть не могут. В результате ткань общественного устройства постоянно рвется. Люди становятся беззащитными жертвами неумелого и устарелого политического управления. Стремясь обеспечить устойчивость власти, политики организуют последовательную иерархию привилегий, очень похожую на иерархию бандитских шаек, замкнуто сужающих свои круги со все большими привилегиями для олигархической вершины. Образец гитлеровский рейх — типичная тирания политических бандитов, очень прочная, скрутившая весь германский народ стальной сетью террора, пыток и смерти. Но бандиты ударились в большую политику и по невежеству не сумели придумать ничего, кроме военной силы и массовых избиений. Естественно, они погибли скорее, чем могли бы, если бы действовали с умом.

— Не вижу никакой связи с вами в этой декларации, не содержащей ничего нового и типичной для мышления осатанелого индивидуалиста.

— Превосходный термин! Осатанелый индивидуалист! О них-то сейчас и пойдет речь. Что же делать умному человеку, не верящему ни во что, кроме разума, и видящему, что всякая политика устарела, а до научного управления людям дальше, чем до Марса? Раньше попадете на Марс, наверное, вы, русские, но настоящему разумному человеку совершенно наплевать кто… Человек с увеличением населения все больше теряет свою индивидуальную ценность. Все труднее становится ему пробиться наверх через заборы и фильтры последовательной иерархии, в чем бы она ни выражалась. Справедливость существует только на очень узкой тропинке, по которой надлежит идти обычному человеку. Кругом беззаконие, и любой преступник чувствует себя увереннее и сильнее. Вы улавливаете мою мысль?

— Очень хорошо! Продолжайте, пожалуйста.

— Итак, что же делать человеку, у которого достаточно ума и других способностей, чтобы быть наверху, но вынужденному навсегда оставаться под пятой олигархии? Только одно: организоваться и построить свою шайку, без политики, без фетишей, без веры в глупости.

— То есть для того только, чтобы добыть достаточно денег?

— Очень точно! Но добывать деньги, нарушая законы, охраняющие собственность, опасно. Дело часто приходит к провалу, так как технические ошибки неизбежны.

— Как же быть?

— Необходимо, чтобы эти деньги вам платили,— Дерагази резко подчеркнул слово,— за определенные услуги. А услуги могут быть любыми, вплоть до любого преступления. Преступление получается безмотивным, а следовательно, практически неразгадываемым. Да, именно безмотивным. Гангстеры нашего типа не руководствуются политическими мотивами, не выполняют глупых шпионских поручений, которые стоят дорого, а дают в общем ничтожные результаты, и только тупость политиков мешает им это понять. На месте разведывательного управления Америки, которое тратит миллиарды долларов, чтобы вызнать секреты вашей науки и техники, я бы передал эти миллиарды американским ученым и уверен, что получил бы куда больший эффект. Но это не наставление для моего опытного коллеги.

И снова Сима заметила судорогу, пробежавшую по правой щеке Гирина.

— Продолжаю,— как ни в чем не бывало проговорил Дерагази, зажигая новую сигарету.— Сеть гангстерских шаек, тесно связанных между собой, проникает во все прорехи общественной постройки. Кому-то надо убрать мешающего человека? Отлично. Вносится сумма, дается команда — и мимолетный удар по виску, укол щепкой с кураре, а то и просто пинок под проходящий автомобиль и — готово. Сделает это человек, который совершенно не знает, кто, что и как… Надо утащить что-то? Где-то? Пожалуйста! Сделает это не вор, а человек, которого все считают честным. Надо заполучить красотку, ну, кроме разве самых знаменитых звезд, чтобы не поднималось большого скандала, и украдут, обучат нужному поведению в тайном публичном доме за тремя морями и, шелковую, передадут желающему. Все дело в цене! А платят, уверяю вас, крупно, да и в самом деле, что крохоборствовать тем, кто либо получит миллионы, либо имеет их по своему высокому положению. Людей, готовых на все за мало-мальскую сумму в твердой валюте, вы даже не можете себе представить, сколько их в мире,— миллионы. И эти миллионы — громадная сила, если умело и осторожно ее направлять! Итак, организация умных и деятельных людей в шайки есть единственная надежная возможность обеспечить сносное существование в нашем идущем к большому упадку мире. Вы согласны со мной?

Гирин спросил:

— И вы, без сомнения, один из главарей?

— О нет! Я просто хорошо оплачиваемый за способности и знания агент. Иначе я утратил бы возможность научных занятий, а без этого жизнь мне неинтересна, даже с любым уровнем. Пусть уровень будет пониже, но зато больше свободы, не так ли?

— И с каким же поручением вы прибыли сюда?

Дерагази вздрогнул, бледнея, и бросил сигарету. Медленно, словно во сне, он стал выпрямлять спину, наклоняясь вперед.

— Разве вы не знаете, это никогда… никто не может… за вопрос — смерть!

— Нонсенс! — громко сказал, почти закричал Гирин.— Говорите!

Красивое лицо археолога страшно исказилось. В горле у него раздался не то хриплый вздох, не то стон.

— Здесь… пустяки, узнать… достать… камни… рудник… ваш геолог откуда взял… давно…

— Удалось?

— Только камни. Более ничего!

— Зачем камни? Какие?

— Не знаю! Откуда я знаю! Они знают зачем!

— Кто?

— Те, кто платит! Откуда я знаю? — Отчаянный вопль вырвался из груди Дерагази. И вдруг профессор закрыл глаза и мешком упал на пол, потеряв сознание. Сима и Рита испуганно вскочили, беспомощно глядя на Гирина. Тот откинулся на спинку дивана, опустив руки. Через несколько секунд он поднялся, двигаясь, как в замедленном кинофильме, поднял археолога и водворил обратно в кресло. Тот послушно уселся с закрытыми глазами, не реагируя на изменение позы.

— Теперь вы увидите истинное отношение к вам, Рита! Следите за его лицом!

— Ой, не надо, Иван Родионович, страшно!

— Надо, Рита,— мягко и настойчиво сказал доктор,— тогда вы освободитесь,— и он повернулся к Дерагази.