Синяя жидкость (сборник) - Альберт Валентинов

Он бросает на меня взгляд, в значении которого невозможно ошибиться. Так препаратор смотрит на кролика, которому через минуту вскроет грудную клетку. И жаль глупое, симпатичное животное, и ничего не поделаешь — надо. Погладим, приласкаем и этой же рукой нанесем удар. Сегодня я еще нужен Гудимову, и он будет со мной разговаривать. Завтра, когда Таня и я не выдержим его натиска, я умру для него как работник, как товарищ. Меня вызовут в партком, объявят выговор или даже исключат из партии за разрушение чужой семьи и переведут в другое подразделение или вообще попросят из министерства. В самом деле, разве может начальник объединения плодотворно работать на благо народа, постоянно видя перед собой предателя, злого разлучника…

— Честное слово, Юра, ты идиот, — насмешливо говорит Борис. — С ума сойти, о чем ты только думаешь! Ты хоть сегодняшние газеты читал?

— Нет. — качаю я головой. До газет ли мне.

— Так прочитай! — неожиданно взрывается Борис, выхватывая из портфеля газету, исполосованную красным карандашом. Подносит вплотную к моему лицу, тыкает пальцем в крупный заголовок.

— «Коренной вопрос перестройки…» Вот что должно тебя волновать, а не какой-то там Левин.

— Но это же несоизмеримые вещи и друг к другу отношения не имеют.

— Как знать. Года три назад и разговоров бы об этой квартире не возникало. А сейчас вон как все на дыбы поднялись. Урок правды! — Он зло усмехается. — Я тебе сейчас другой урок правды преподнесу. Вот, пожалуйста: «Прежде всего необходима коренная перестройка деятельности министерств». Ну, об этом мы и раньше слышали. Но вот дальше: «Новые задачи и функции министерств требуют сокращения и упрощения структуры их аппарата, укрепления его научнотехнических и планово-экономических подразделений и ликвидации той части аппарата, которая занимается оперативно-хозяйственными функциями».

— Не понимаю, что тебя взволновало, — я стараюсь говорить спокойно. — Вопрос этот давно назрел, и необходимость такой реорганизации сомнений не вызывает.

— У тебя не вызывает? А вот у меня вызывает, — Он отшвырнул газету, забегал по комнате, размахивая руками. Никогда еще я не видел его в таком состоянии. — Рушат систему. Ты понимаешь — систему! Выпестованную десятилетиями, отработанную, отлаженную, четко функционирующую…

— И приведшую к полному развалу экономики, — я тоже начал злиться.

— Чепуха! Мы шли вперед, пусть медленно, но шли. И как драгоценное наследство передавали все накопленное подготовленной смене. Централизованное управление, когда все нити сходятся в один штаб, диктующий решения, перебрасывающий резервы, регулирующий отношения, — это гениальное изобретение нашего времени, нашего строя. Без этого социализм немыслим. И соответственно мы воспитали людей, которые иначе просто не смогут работать. А теперь тысячи опытнейших специалистов окажутся не у дел. Да-да, не у дел, даже если они останутся на своих постах. Экономические методы руководства вместо административных! — Он зло выругался. — Ну как я теперь буду руководить предприятиями?

— А ты и не будешь руководить. Они сами справятся. Ты им не нужен.

Он резко оборачивается. Глаза у него бешеные.

— Я буду ими руководить! Понял? Найду такие возможности. Пока фонды в моих руках — я хозяин. А фонды я не отдам. Пусть-ка попробуют отнять! Нас много, и мы пока еще сила. Еще посмотрим, куда страна повернет… А что касается Левина… Интересно, с какой мордой я пойду к министру? Объединение получило три квартиры, столько же, сколько и другие. И нигде всех нуждающихся не удовлетворили. А идти позориться, каяться, что ошиблись, дали не тому, и это сейчас, когда столько поставлено на карту… Нет, ты положительно рехнулся, друг любезный!

— Но резерв, кстати, предназначен и для того, чтобы исправлять ошибки.

— Вот пусть другие и признаются в ошибках, а я обойдусь. Подумаешь, Левин! Да я завтра же приглашу на его место человека с периферии и дам ему квартиру из резерва. Понятно? И вообще, надоела мне эта история!

Голос его срывается на визг, ручка летит в угол. А я вдруг по какой-то таинственной ассоциации вспомнил, как выплескиваю отраву из своей рюмки в это ненавистное лицо. До сих пор мне почему-то стыдно за этот театральный жест.

— Юрий Дмитриевич, Юрий Дмитриевич, очнитесь!

Майор трясет меня за рукав. Я открываю глаза и вскакиваю.

— Никак вздремнули? — смеется он.

— Нет, просто задумался, — неохотно говорю я и иду к телефону. Если ее опять не окажется, больше не буду звонить. Но она дома.

— Таня, я в тюрьме, — говорю быстро, не давая ей закричать. — Дело в том, что это я убил твоего мужа.

Секунда молчания, и спокойный грустный ответ:

— Я это знала, Юра.

Следствие закончено, через несколько дней суд, и мне разрешили свидания… Узнав об этом, я невольно рассмеялся, правда, не очень весело. Свидания! Кто ко мне придет? Из всей родни осталась лишь престарелая тетка в маленьком городишке на Урале, откуда мы с Таней когда-то приехали в Москву учиться. Не с кем мне видеться.

Я расхаживал по камере, которую делил с двумя веселыми растратчиками, порядком расстроенный: был человек, и нет его. Вычеркнут! В тюрьме будто переносишься на другую планету. Та жизнь, что за стенами, — ненастоящая, нереальная, как на экране. Красивая, сказочная, какой не бывает. Все, что заботит и занимает обитателей той жизни, здесь кажется смешным и несерьезным. Зато среди нас жизнь полна до краев. Здесь чувствуют и ощущают в сотни раз острее, любая мелочь воспринимается как великое событие. Здесь я потерял страх. Тот страх, что жил во мне с детства и мешал вольно дышать, как астма, с которой смиряешься и все-таки дышишь… Я не заметил, как он ушел. Просто вспомнил, кто бежал от меня из лифта — министр Теребенько и тот цековец, что не дал ему закончить тост. Ряженые, пробирающиеся тайком на сговор к Гудимову… Вот для чего ему понадобилась моя квартира… Страшная правда открылась мне. И я вдруг сразу успокаиваюсь. Я так успокаиваюсь, что уже ни о чем не думаю. Согнутая, как для прыжка, фигура Бориса вырастает до потолка, раздувается, заполняет все помещение. Зло! Вот оно, зло, которое мешает дышать, душит, наполняет ночи кошмарами…

Я поворачиваюсь и шагаю на кухню, как лунатик, но делаю все четко. Коньяк, крысиный яд… Почему-то кажется, что этого мало для Бориса, и я добавляю тиофос. Эти яды я выпросил у Жени. Не для себя — для приятеля из Перловки, того самого Бориса, что звонил… Хорошенько взбалтываю, захватываю две рюмки, вазу с яблоками — как уместилось все в руках? — и возвращаюсь в комнату.

— Вот это другой разговор! — радостно восклицает Борис. Он не хочет сориться, я ему еще нужен. И на часы он больше не посматривает. Понял, что что-то помешало его соратникам прийти, и успокоился. — Между прочим, Татьяна сегодня спрашивала о тебе. Видно, старая любовь крепка. — Он грозит мне пальцем, но шутливого жеста не получается. Внезапно я понимаю, как он меня ненавидит. Его буквально корчит от унижения.