Возрождение - Стивен Кинг

Это была Царица.

– Нет! – снова закричал я. – Нет, нет, нет, нет!

Все эти видения вызывала наша связь с возрожденной мертвой женщиной, и даже будучи вне себя от ужаса, я это понимал. Рука Джейкобса держала меня, будто кольцо наручников. Вцепись он своей рабочей правой рукой, я бы ни за что не смог освободиться вовремя. Но он держал меня слабой левой. Я дернул изо всех сил, а отвратительная лапа потянулась ко мне, и клешня из кричащих лиц зашевелилась, чтобы подхватить меня и унести в неизведанный мир вселенского ужаса, простиравшийся по ту сторону черного бумажного неба. Теперь, через дыру в своде, я видел свет и краски, которые не предназначались для глаз смертных. Краски были живые. Я чувствовал, как они меня ощупывают.

Я изо всех сил дернул рукой и, наконец освободившись от захвата Чарли, повалился назад. Пустынная равнина, огромный разрушенный город, шевелящаяся клешня – все это исчезло. Я лежал, растянувшись на полу, в спальне. Мой старый «пятый персонаж» стоял возле кровати. Мэри Фэй – или темное существо, которое Джейкобс вселил своим тайным электричеством в ее тело и мертвый мозг, – стискивала его руку. Ее голова превратилась в пульсирующую медузу с грубо нацарапанным человеческим лицом. Тусклые глаза отливали черным. Ее оскал… никто в реальности не может ухмыляться от уха до уха, но у этой мертвой женщины, которая перестала быть мертвой, рот действительно разъехался до ушей. Нижняя половина лица стала черной воронкой, дрожавшей и пульсировавшей.

Джейкобс смотрел на нее выпученными глазами. Его лицо стало желто-белым, как сыр.

– Патриция? Пэтси? Где ты? Где Морри?

Существо заговорило, в первый и единственный раз:

– Они ушли служить Великим в Небытии. Ни смерти, ни света, ни покоя.

– Нет, – задохнулся он и крикнул: – Нет!

Он попытался вырваться. Но она, вернее, оно крепко держало его. Из зияющей пасти мертвой женщины высунулась лапа с шевелящейся клешней на конце. Клешня была живой, и на ней было лицо. Я узнал его. Морри-Хвостик, и он кричал. С омерзительным шелестом, который до сих пор мерещится мне в кошмарах, лапа начала вылезать изо рта Мэри Фэй, протискиваясь сквозь губы. Она лезла и лезла, растягиваясь, пока не добралась до простыни, по которой принялась скрести, словно лишенные кожи пальцы, оставляя дымящиеся подпалины. Черные глаза существа, когда-то бывшего Мэри Фэй, выпучивались и росли. Они соединились на переносице и слились в огромный шар, взиравший на мир с бессмысленной жадностью.

Голова Чарли откинулась назад, он издавал булькающие звуки. Преподобный встал на цыпочки, словно в последней попытке освободиться от захватившего его руку существа, явившегося из безумной преисподней, которая, как я теперь знаю, соседствует с нашим миром. Затем он рухнул на колени и уткнулся лбом в кровать. Со стороны могло показаться, что он молится.

Тварь отпустила его и переключила свое внимание на меня. Она откинула простыню и попыталась подняться, причем конечность черного насекомого по-прежнему торчала из ее зияющей пасти. Теперь к Морри добавилась Пэтси. Их лица слились и извивались.

Я поднялся, упираясь спиной в стену и отталкиваясь обеими ногами. Раздутое, пульсирующее лицо Мэри Фэй потемнело, будто забравшееся внутрь существо душило ее. Гладкий черный глаз смотрел на меня, и мне казалось, что в нем отражается исполинский город и бесконечная колонна марширующих мертвецов.

Я не помню, как выдергивал верхний ящик конторки – только помню, что в руке у меня оказалось оружие. Думаю, если бы оно было автоматическим и с предохранителем, я бы так и остался стоять, давя на заблокированный спусковой крючок, пока существо не поднялось, не проковыляло через комнату и не схватило бы меня. Эта клешня затащила бы меня сквозь отверстую пасть в тот, другой мир, где я подвергся бы какой-нибудь немыслимой каре за то, что дерзнул произнести слово «нет».

К счастью, это был револьвер. Я выстрелил пять раз, и четыре пули попали в существо, пытавшееся подняться со смертного одра Мэри Фэй. Я точно знаю, сколько сделал выстрелов. Я слышал хлопки, видел вспышки в полумраке, чувствовал отдачу в руке, но все это было как бы со стороны. Существо пошатнулось и упало. Сплавленные лица завопили слившимся ртом. Я помню, как подумал: Царицу нельзя убить пулями, Джейми. Только не ее.

Но существо не шевелилось. Вылезшая изо рта мерзость тоже не двигалась и лежала на подушке. Лица жены и сына Джейкобса стали расплываться. Я закрыл глаза руками и испустил истошный вопль, потом еще и еще. Я кричал, пока не охрип. Когда я опустил руки, клешни не было. Царица тоже исчезла.

Если она вообще была, скажете вы, и я вас не виню – я бы сам ни за что не поверил, если бы не видел собственными глазами. Но я там был. И мертвые там были. И Царица тоже была.

Однако теперь в комнате находилась только Мэри Фэй, женщина, чей смертный покой нарушили четыре пули, выпущенные в труп. Ее рот открылся, волосы растрепались, и сама она лежала неровно. Я видел два пулевых отверстия на ночной рубашке и еще два на простыне, которая обмоталась вокруг бедер. Видел подпалины, оставленные той страшной клешней, но никаких других следов ее пребывания не было.

Джейкобс начал очень медленно оседать влево. Я протянул руку, но движение вышло каким-то заторможенным, и я не успел подхватить его. Он упал на бок, так и не распрямив колен. Его глаза были широко открыты и уже стекленели. На лице застыло выражение неописуемого ужаса.

Чарли, ты сейчас похож на человека, которого здорово долбануло током, подумал я, и меня разобрал смех. Как же я смеялся! Я согнулся пополам. Я хохотал почти беззвучно – после крика у меня пропал голос, – но зато от всей души. Потому что это было смешнее некуда, разве нет? Электрический шок! Шокирующее развитие событий! Можно лопнуть от смеха!

Но даже содрогаясь в конвульсиях, я невольно продолжал держать Мэри Фэй в поле зрения, боясь, что мохнатая черная конечность опять полезет из ее рта, возвращая к жизни искаженные криком лица.

Наконец я, шатаясь, покинул камеру смертников и прошел через гостиную. На полу валялись сломанные ветки, занесенные ветром в распахнутую Дженни дверь. Они захрустели под ногами, как кости, и я едва не вскрикнул, но сил на это у меня не осталось. Господи, как же я устал!

Спрессованные грозовые тучи уходили на восток, изредка метая молнии. Скоро на улицах Брансуика и Фрипорта будет потоп, потому что ливневые стоки забьет градом. Но между темными тучами и местом, где я стоял, раскинулась огромная разноцветная радуга, под которой уместился весь округ Андроскоггин. А разве в тот день, когда мы с Астрид сюда приезжали, не было радуг?

«Бог Ною даровал знамение радуги», – распевали мы во время собраний Братства методистской молодежи по четвергам, и нам аккомпанировала Пэтси Джейкобс, кивая в такт головой с собранными в конский хвост волосами. Предполагалось, что радуга – это хороший знак, означавший, что буря прошла, но сейчас, глядя на радугу, я ощутил, как меня снова наполняют ужас и отвращение, потому что она напомнила мне о Хью Йейтсе. О Хью и его призматиках. О Хью, который видел существ, похожих на муравьев.

В глазах вдруг потемнело. Я понял, что вот-вот лишусь сознания, и это было хорошо. Не исключено, что когда я очнусь, мой разум сотрет все воспоминания. Так даже лучше. Даже безумие лучше… лишь бы в нем не осталось места для Царицы.

Но самым лучшим выходом была смерть. Роберт Ривард знал это, и Кэти Морс тоже. Я вспомнил о револьвере. Наверняка в его барабане осталась пуля и для меня, однако решит ли это проблему? Меня остановили слова, сказанные Царицей Джейкобсу: Ни смерти, ни света, ни покоя.

Только Великие, сказала она.

В Небытии.

Мои колени подогнулись, и я сполз на землю, упираясь спиной в косяк двери. Мое сознание погрузилось во тьму.

XIV. Последствия

С тех пор прошло три года. Сейчас я живу в Каилуа, неподалеку от своего брата Конрада. Это живописный прибрежный городок на острове Гавайи. Моя квартира находится на Онеава-стрит, в квартале, расположенном вдалеке от пляжа и престижной части города, но зато она просторная и, во всяком случае для Гавайев, недорогая. Кроме того, она совсем близко от Куулеи-роуд, а это немаловажный плюс. Там размещается психиатрический центр Брэндона Л. Мартина, где практикует мой психиатр.

По словам Эдварда Брейтуэйта, ему сорок один год, но для меня он выглядит на тридцать. Когда вам шестьдесят один – а в августе мне исполнится именно столько, – все мужчины и женщины в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти кажутся тридцатилетними. Трудно воспринимать всерьез того, кто по виду едва пережил бурную молодость (во всяком случае, мне), но в случае с Брейтуэйтом я стараюсь изо всех сил, потому что он мне здорово помог… хотя, признаюсь, антидепрессанты помогли еще больше. Я знаю, что некоторые их не любят. Утверждают, что таблетки притупляют мышление и эмоции, и я могу подтвердить, что это правда.