Демонология Сангомара. Хозяева Севера - Д. Дж. Штольц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голоса стали громче, отчетливее, и Юлиан попытался придать своему виду уверенное спокойствие.
Посреди гостиной, за столом с зажженными свечами, сидел на скамье купец Осгод в своем теплом спальном платье, а напротив – вождь Эхор. В углу, в креслах, сидели Линайя и Генри. Генри поглаживал большой живот своей жены, а та, навалившись на подлокотник и подперев кулачком щеку, смотрела куда-то вдаль, точно не замечала ничего. Юлиана она, впрочем, заметила сразу же. У нее перехватило дыхание, и девушка сначала побледнела, а потом покраснела.
– Приветствую, – произнес Юлиан.
Мужчины разом дрогнули, как будто к ним вошла сама смерть. Едва не опрокинув скамью, на которой сидел, Эхор подскочил, а господин Осгод так и не шелохнулся, лишь нахмурился.
– И тебе здравствуй, – сказал басом Осгод. – Или к тебе уже надо как к вашему сиятельству? И челом бить? – Перед ним была большая опорожненная кружка, пахнущая пивом. Капли стекали по его окладистой бороде с небольшой проседью.
– Меня мало волнует, как вы ко мне обратитесь. Пусть даже как к его сиятельству. Все равно мне известно, что вы скажете, когда я повернусь к вам спиной… А пока надо обсудить одно дело… – ответил Юлиан и, повесив плащ на вешалку, присел за край стола.
– Чего надобно?
Юлиан чувствовал, что они боятся его куда больше, чем он их, поэтому воспрял духом. Голос его окреп.
– Я приехал помочь своей матери. Ее вылечили от болезни, но в таких условиях ей больше жить нельзя. Поэтому я собираюсь приобрести тот стоящий у мастерской сапожника дом, что вы с вождем выставляли на продажу по весне. За двести пятьдесят даренов… Я увидел, что он до сих пор не продан.
Нежеланного гостя, а также его перстень с мерцающим синевой сапфиром, чудные одежды, короткие волосы и украшения в них купец Осгод окинул взглядом исподлобья. Затем отодвинул кружку и отер черную бороду. Ему едва кивнул вождь Эхор.
– Да, он до сих пор продается. И как бы мы ни хотели тебе отказать, но, видимо, сделать этого не сможем. – Купец грохнул локтями по столу, укладывая их.
– Хорошо, тогда давайте оформим бумаги.
– Ну давай, – ответил купец.
Эхор, который чувствовал себя не очень уютно рядом с бывшим рыбаком, а ныне каким-то графом Ноэля, привстал и принялся отряхивать колени и зад.
– Осгод, дружище, пойду-ка я к своей женушке. Переживает, поди ж. Как бы чего не… Думаю, справитесь без меня… – промолвил тихонько он.
– Справлюсь, – ответил купец.
– Пап, я с тобой! – подскочил на ноги Генри. – Сладкая моя, Линушка, пойдем домой. Пора спать!
– Я побуду с отцом, – качнула головой Лина.
Хлопнула дверь. Вождь и его сын позорно скрылись. В комнате стало слишком тихо, и две свечи на столе, догорая, роняли на все окружающее слабый рассеянный свет. Впрочем, вампиру виделось все: и одутловатость лица купца Осгода, и то, как резко он постарел за год, и трепетный взгляд Лины.
С трудом поднявшись из-за стола, купец подошел к сундуку, со скрипом откинул крышку и отыскал там бумагу, чернильницу и перо. Он вернулся, сел за стол, чуть ближе к вампиру, и принялся писать купчую. Дышал он шумно, тяжело, точно заработавшийся конь, и, прислушавшись к его сердцу, Юлиан заметил, как прерывисто оно стучит. Тогда он послушал сердце его дочери и понял, что купец, вероятно, болен.
Вскоре ему передали купчую. Юлиан проверил каждую букву, потом снял с пояса тяжелый кошель с заветными даренами, раскрыл… и сообразил, что забыл заранее достать оттуда серебряный браслетик.
Осгод тяжело выдохнул.
– А врала, что потеряла, – поглядев на браслет, нахмурился он и принялся ощипывать писчее перо своими большими пальцами. – Хорошо, хоть насчет девственности не соврала…
Юлиан не выдержал:
– Я собирался прийти к вам тогда, после дня Аарда, чтобы просить руки вашей дочери!
Однако купец своего гостя ответом не удостоил, только поглядел из-под сведенных бровей, как перед ним раскладывали стопки даренов, по десять монет в каждой. Он принялся пересчитывать их, скрупулезно перекладывать в более аккуратные и подогнанные друг к другу стопки. Затем, приняв подписанную купчую, Осгод недовольно зыркнул на сточенное перо, снова поднялся и зашагал к сундуку. Оттуда он достал нож, очинил им гусиное белоснежное перо. Его дыхание было таким же надрывным, тяжелым. Закончив работу, он расписался и передал один экземпляр покупателю.
– Спасибо, – сказал Юлиан.
Купец продолжал уперто не замечать его присутствия, как какую-то тень, что рассеется, стоит лишь солнцу подняться из-за остроконечных горных вершин. Нахмуренный Юлиан, понимая, что ему не рады и пора уходить, подошел к Лине и вложил украшение в ее ладошку.
– И тебе спасибо, – шепнул он. – За все… И прости меня.
Черноволосая Лина приняла браслет, прижала его к сердцу и смогла только кивнуть, побаиваясь родного отца. В ее глазках ненадолго воссияла светом первая и, возможно, самая большая любовь всей ее жизни, и она едва не расплакалась, прикусив губу.
Посмотрев на ее обремененный живот, Юлиан вернулся к краю стола и дождался, когда чернила подсохнут, чтобы скатать документ. Про себя он отметил, что девушка теперь пахнет для него иначе. С полгода назад она пахла нежностью, чистотой и фиалками, которые так любила вплетать в косы. Но, потянув носом подле нее, он почувствовал только, как заломило от жажды клыки. Теперь для него Лина стала человеком, не более… Им уже не суждено идти по одной тропе, тем более его тропа вьется под темными елями, в ночи и безмолвии… Накинув на плечи плащ, Юлиан у порога гостиной обернулся, посмотрел на девушку в последний раз, а губы его изогнулись в грустной улыбке. Он вышел из дома под густо падающий снег.
На постоялом дворе его ожидала Фийя.
Нежная и покорная, она, завидев в глазах хозяина вожделенный огонь, догадалась, чего тому хочется. Поднявшись с кровати, она распахнула серое платье из мягкой ткани. Оно упало к ее ногам, и айорка протянула ручки, улыбнулась своими остренькими, как у дикой кошки, клыками. Поцеловав ее в сладкие губы, Юлиан вдохнул ее запах… Запах женщины…
* * *
Поутру, выбравшись из-под пышного одеяла, Юлиан оделся и подошел к окну. Он распахнул ставни и всмотрелся в площадь. Бедного служителя уже убрали, по крайней мере на прежнем месте его не было. Снег сильно припорошил Большие Варды. Утро было одетым в ослепительно-белое. Улыбающаяся от своего простого счастья айорка закуталась в одеяло, приблизилась к Юлиану и прильнула сзади. На это он развернулся и поцеловал ее.
Где-то наверху скрипнула ставня. Юлиан поднял глаза, и ему показалось, что то были ставни окна Лины. Показалось ли. Впрочем, вздохнув, он поспешил покинуть свою комнату и постучал в дверь к Мариэльд.
Графиню он застал сидящей на краю кровати, пока Ада заплетала ее длинные серебристые волосы во множество кос, украшая их. На старой женщине было серое теплое платье с высоким воротом.
Юлиан склонил голову в знак уважения.
– Доброе утро, мой любимый сын.
– И вам… матушка…
– Когда мы уедем отсюда?
– Сначала я хочу навестить родных, – ответил Юлиан. – Если матушка уже очнулась, я готов отправиться с вами сразу после того, как удостоверюсь, что она в полном здравии и ясном уме.
– Как? Не хочешь задержаться? – И графиня лукаво вскинула бровь.
– Нет, меня здесь, в старой жизни, больше ничего не удерживает… Я хочу увидеть морской Ноэль и, кажется, уже готов полюбить его.
– Тогда поспеши! – улыбнулась Мариэльд. – Я прикажу Кьенсу собраться, чтобы мы могли тотчас тронуться в далекий путь.
Юлиан покинул комнату, чувствуя, как быстр и легок его шаг. Ноги сами по себе понесли его через площадь, по глухому проулочку, мимо жителей, которые шарахались в стороны, – к покосившейся лачуге. По пути он краем глаза видел, как все белым-бело вокруг. И от этого ему сделалось на душе светло, точно пышным, высоким снегом укрыло не только голую землю, но и его душевные раны.
