Стихотворения. Проза. Театр (сборник) - Федерико Гарсиа Лорка

Суфлер (входя). Сейчас начнется бомбежка.

Вторая Зрительница. Мои дети! Мои дети! (Автору.) Маленький ведь совсем без меня не может! Он у меня светленький, а по утрам приходит ко мне и поет английскую песенку! Как же он без меня?

Второй Зритель. А вечером она затоскует еще сильнее, потому что, несмотря на обилие слуг, сеньора привыкла сама раздевать малыша.

Вторая Зрительница. Их убьют! Господи, их убьют!

Рабочий сцены (выходит из темноты). Не бойтесь, сеньора. Я схожу скажу, чтоб ваш дом не трогали.

Автор. Ты пойдешь?

Рабочий сцены. Да.

Автор. Я посмотрю с чердака.

Актриса (бежит за ним). Лоренцо! Не высовывайся! Не подвергай опасности великий талант!

Рабочий сцены. Если на улицах спокойно, я приведу их. Дети! Я понимаю ваше беспокойство. Если это дело затянется, то лучшего убежища, чем театральный подвал, не найти.

Вторая Зрительница. Да, да! Идите!

Рабочий сцены. Не волнуйтесь! (Уходит.)

Вторая Зрительница. Кто это?

Дровосек. Рабочий сцены.

Вторая Зрительница. Как его зовут?

Дровосек. Безумец Бакунин – друзья его прозвали.

Вторая Зрительница. Мы его отблагодарим! Я все, все отдам! Ты спросил, как его фамилия?

Второй Зритель. Спросил. (В сторону.) Чтобы при случае донести. (Записывает в блокнот.)

Начинается бомбежка. Все замирают, прижавшись к стене. Автор поднимается по лестнице – его не видно.

Голос с галерки. Негодяй!

Второй Зритель. Что спрятался? Сюда его! В наручники! Дайте, я сам! Да не оставит меня Господь и все воинство его! Господь не простит! Он Господь воинств, и поклоняться должно ему – всех заставим! – и только ему, ибо нет Бога, кроме…

Дровосек. Ближе к стене! Бомбят вовсю!

Зритель. А не страшно! Господь…

Голос. Не верю!

Второй Зритель. Не веришь? Дурную траву с поля вон! Вот так! (Вынимает фонарик и направляет луч на галерку.)

Рабочий (в комбинезоне, подняв руку). Товарищи!

Театр освещается.

Второй Зритель (спокойно). А! Хороший парень! (Вынимает пистолет и стреляет.)

Рабочий, вскрикнув, падает.

Первая Женщина. Убили!

Вторая Женщина. Убийца, убийца!

Второй Зритель. Выведите их, они мешают представлению.

Свет гаснет, в театре темно.

Хорошая охота! Господь зачтет мне! Благословен Господь, и священна месть его! Нет Бога, кроме…

Юноша (из партера, захохотав). И Магомет пророк его! Почему бы вам не застрелить и меня? Революция все спишет!

Второй Зритель. С евреями не связываюсь!

Юноша. Простите! Я не еврей, а мусульманин.

Зритель. И не боитесь бомбежки?

Юноша. Не больше, чем вы. Когда я умру, у меня будет тысяча женщин. А здесь они дороги.

Второй Зритель (озираясь по сторонам). Ужасно дороги. Но еще немножко – и они пойдут по дешевке, задаром, как в прежние времена. Мой дед брал их оптом.

Юноша. Благословенные времена. Поздравляю вас – вы отличный стрелок.

Зритель. Меня учил немецкий полковник. Человек – вот прекрасная цель. Других мишеней он не признавал. Убить птицу – да это бы его взбесило.

Юноша (понизив голос). Прекрасная мишень. В сердце?

Зритель. Если в сердце, долго корчатся. А так – падают навзничь, как стояли, глазом не моргнешь. Прямо в лоб.

Шум моторов приближается.

Вторая Зрительница. Энрике! Энрике, иди сюда! Скорее!

Зритель. Но опасности нет!

Третий Зритель. Вот это выстрел! А?

Юноша. Да. Совершенно с вами согласен, если говорить… вслух.

Третий Зритель. А если про себя?

Юноша. Если про себя, то я остаюсь при своем и в стороне. Я не охотник. Мы оба знаем…

Третий Зритель. Тише!

Юноша. Я не выдам. Мне самому лучше молчать.

Бомбежка усиливается.

Рабочий сцены (входя). Все в подвал! Там безопасно.

Падает картонная стена с нарисованной каменной кладкой.

Вторая Зрительница. Мои дети! Мои дети!

Дровосек. Ближе к стене!

Сцена освещается. Актеры в костюмах эльфов и фей вносят раненого.

Фея. Упал с галерки.

Эльф. Осторожно! Дай мне платок!

Фея. Сейчас!

Уходит.

Вторая Зрительница. Мои дети! Мои дети!

Актриса. Я не могу больше слышать, как она голосит. Я не могу больше выносить этот вой! Она фальшивит, ее не жалко! Эй! Не так, а вот так: «Дети мои, бедные мои дети!» Поняла? «Бедные мои дети!» И вскинуть руки, чтоб они трепетали, как листья в лихорадке ветра!

Рабочий сцены (входя). Народ выломал двери!

Зритель хватается за пистолет. Жена удерживает его.

Автор (входя). Сюда, сюда! Пусть ваша правда говорит с этих дряхлых подмостков! Пусть ваши ножи найдут тех, кто веками воровал у вас масло и хлеб! Пусть дождь омоет колосники и софиты…

Голос. Горим!

Голос (вдали). Горим!

Автор (уходя). И пламя!

Театр освещается красным светом.

Актриса (входя, громко). Лоренцо! (Тихим, дрожащим голосом.) Лоренцо!

Занавес.

Речь о театре

Перевод Н. Малиновской

Дорогие друзья! Уже давно я взял себе за правило отказываться от разного рода чествований и банкетов, которые могли бы иметь касательство к моей скромной персоне. Во-первых, потому, что всякое чествование ложится еще одним камнем в литературное надгробие, а во-вторых, потому, что слишком печально слышать холодную хвалебную речь и обязательные аплодисменты, пусть даже от чистого сердца.

А кроме того – так уж и быть, признаюсь вам, – мне кажется, что банкеты и поздравления приносят несчастье, и накликают его друзья уж одним тем, что устало думают: «Справили – и гора с плеч».

На банкете обычно собираются за одним столом коллеги, здесь чаще, чем где-либо, встретишь людей, которые терпеть тебя не могут.

Я предложил бы поэтам и драматургам вместо банкетов устраивать состязания и турниры. Принимай дерзкий вызов неукротимого врага: «Тебе этого не суметь! Разве ты сможешь наделить своего героя всей тоской моря? Или, может быть, отважишься передать словами отчаянье солдата, ненавидящего войну?» Художника закаляет борьба, он нуждается в требовательности, рожденной любовью, не дающей поблажек, а дешевая лесть расслабляет и разъедает душу. Сирены с оранжерейными розами в кудрях заманивают нас сегодня в театр и лгут нам, а публике лишь покажи сердце, набитое опилками, – и она счастлива и готова взорваться овацией, стоит только прошамкать монолог! Но драматург, поэт, если он не хочет обречь себя на забвение, пусть помнит о тех, кто взращивает розы в аллеях, омытых утренней росой, о голубке, раненной неведомым охотником, – никто не слышит ее предсмертного стона, канувшего в тростники.

Я бежал от сирен, поздравлений и похвал и ни разу не принял приглашения на банкет по случаю премьеры «Йермы», но я был счастлив, когда узнал, что мадридское актерское братство обратилось к Маргарите Ксиргу – чистейшее имя и солнце нашего театра! – к изумительной исполнительнице главной роли, и ко всей ее труппе, блистательно сыгравшей спектакль, с просьбой дать специальное представление «Йермы».

За это свидетельство вашего внимания и интереса к тому, что нам удалось сделать, я и хотел бы от всего сердца поблагодарить всех здесь присутствующих.

Сейчас к вам обращается не поэт, не драматург и не прилежный ученик, увлеченный изменчивой картиной жизни человеческой, но пламенный сторонник театра социального действия. Театр – может быть, самое могучее и верное средство возрождения страны; как барометр, театр указывает на подъем или упадок нации. Чуткий, прозорливый театр (я говорю обо всех жанрах – от трагедии до водевиля) способен в считаные годы переменить образ чувств целого народа, и точно так же увечный театр, отрастивший копыта вместо крыльев, способен растлить и усыпить нацию.

Театр – это школа смеха и слез; это свободная трибуна, с которой должно обличать лживую или ветхую мораль, представляя через живые судьбы вечные законы сердца и души человеческой.

Если народ не протянул руку помощи своему театру, он либо мертв, либо при смерти. Но также и театр, если он бесстрастен, глух к биению общественной жизни, к пульсу истории, к трагедии народа, слеп к исконным краскам родной земли и чужд ее душе, не смеет называться театром. Игорный дом, заведение, где предаются гнуснейшему пороку – «убивают время», – вот ему имя. Я не хочу никого оскорбить, я никого персонально не имею в виду, я говорю о театре вообще, о том, что надо решать проблему.