Дорога на космодром - Ярослав Голованов

Вскоре после БИ, в 1944 году Исаев создает свое особое конструкторское бюро по разработке ракетных двигателей. С помощью более опытных специалистов из ОКБ – ГДЛ молодой коллектив быстро набирает высокий темп в своих исследованиях. Исаев не просто любит новое – свержение технических догм и авторитетов – высшее для него наслаждение. Именно он разорвал один едва ли не самый трудный порочный круг в ракетном двигателестроении, мешающий его развитию.

Чем выше давление и температура в камере сгорания, тем, как вы помните, лучше характеристики двигателя, но, естественно, тем прочнее должен он быть, тем толще должны быть его стенки. Толстые стенки труднее охладить. Топливо, циркулирующее снаружи, не успевает вобрать в себя тепловые потоки толстых стенок. Кроме того, двигатель утяжеляется. Исаев вводит, ставшую теперь классической, схему внутреннего охлаждения стенок с помощью специальных периферийных форсунок горючего, которые создают завесу, предохраняющую стенки от прогара. Затем он предлагает приварить точечной сваркой тонкую внутреннюю оболочку к прочной наружной, а между ними пустить для охлаждения горючее. Все были уверены, что это невозможно, ведь раскаленная тонкая внутренняя оболочка будет расширяться при нагревании, а наружная не будет, и все искорежится, лопнет. Но Исаев считает: сделать можно. «Рискнем. Бога нет» – любимая его поговорка. И уже в июле 1946 года он проводит 39 испытаний своих новых двигателей, которые работают в общей сложности около получаса.

Так была создана первая в мире камера ЖРД со связанными оболочками, рождение которой явилось настоящим переворотом в ракетной технике и привело к пересмотру многих конструкторских принципов ракетного двигателестроения.

Исаева любили за увлеченность, искренность и ту свободу от всяких поддакиваний, от всякого приспособленчества, которая отличает людей, уверенных в том, что они занимаются своим делом и дело это знают хорошо.

Маленькие штрихи подчас очень многое могут дополнить в образе человека. В своем конструкторском бюро Исаев, например, принципиально ходил обедать в общую рабочую столовую. Он отличался удивительной скромностью, краснел и мучился, когда ему приходилось предъявлять удостоверение Героя Социалистического Труда, чтобы без очереди купить билет на самолет. Когда ему без защиты присуждали звание доктора технических наук, он искренне возражал: «Я не ученый, я конструктор!» Если знал, что другое КБ может лучше справиться с заданием, чем его коллектив, сразу об этом говорил. Если видел, что другие нашли лучшее решение, чем он, тут же использовал его, не заботясь о «чести мундира». К собственным изобретениям относился с полным равнодушием, авторских заявок не оформлял. У него только 8 авторских свидетельств в соавторстве с другими конструкторами. Скорее всего они их и оформили. Очень не любил приказывать. Всегда находил приказу какую-нибудь мягкую замену. Даже у шофера своего, когда тот запускал в машине радиоприемник на полную мощность, он тихо спрашивал: «Мишель, а что, если мы это выключим, а?»

«…Не былые заслуги и не место, занимавшееся Исаевым в деле создания и развития ракетно-космических систем, определяли ту особую симпатию, какую он вызывал у окружающих, – писал знаменитый летчик-испытатель Герой Советского Союза Марк Лазаревич Галлай. – Меня, например, привлекали в нем прежде всего черты чисто человеческие: доброжелательность, острая наблюдательность, органический демократизм, полное равнодушие к так называемому престижу и внешним приметам респектабельности, редкая нестандартность мышления… А главное, наверное, то, что он был, попросту говоря, очень хороший человек!»

Он был очень хороший человек… И тысячи людей восприняли как большую личную утрату смерть Алексея Михайловича 25 июня 1971 года. Ему было 62 года…

Однажды во время приема в Кремле Королев представил Исаева руководителям партии и Советского правительства.

– Это как раз тот человек, – сказал Сергей Павлович с улыбкой, – который «тормозит» все наше дело.

Ведь, действительно, именно тормозные двигательные установки Исаева спускали на землю с заоблачных орбит космические аппараты, о которых мечтал Циолковский.

Член-корреспондент Академии наук СССР Борис Евсеевич Черток, который совсем молодым инженером делал систему зажигания для перехватчика БИ, рассказывал мне много лет спустя, как, застав его на аэродроме с книжкой о межпланетных сообщениях, Исаев очень расшумелся:

– Все этот Циолковский! Буквально помешались все на этих межпланетных полетах. Это муть! Самолет надо строить! Межпланетными экспедициями мы Гитлера не одолеем.

Представляю себе, как бы шумел Алексей Михайлович, если бы кто-нибудь там, на уральском аэродроме, сказал ему, что именно он будет превращать в явь мечты Циолковского, что именно в его опытном конструкторском бюро будут созданы двигатели первых в истории пилотируемых космических кораблей «Восток», а затем «Восход» и «Союз». Что именно он построит двигатели для наших межпланетных автоматов, летящих к Луне, Венере и Марсу.

Но кто мог сказать тогда все это Алексею Михайловичу? Его установка была правильной. Потому что прежде чем мечты Циолковского начали превращаться в явь и для того, чтобы в явь они превратились, нужно было сделать то, о чем говорил Исаев. Нужно было одолеть Гитлера.

Глава 5

Крушение «Возмездия»

Когда 8 сентября 1944 года в 18 часов 43 минуты в лондонском районе Чизвик раздался сильный взрыв, все думали, что взорвалась газовая магистраль, ведь воздушной тревоги не объявляли. Жители Чизвика не знали, что ровно через 16 секунд точно такой же взрыв прогремел на Эппиг, но в штабе ПВО английской столицы это было известно. Взрывы повторялись в разных районах города. На места трагических происшествий выехали военные и гражданские специалисты противовоздушной обороны. Около воронок, образовавшихся на месте взрыва, они нашли искореженные детали какой-то неизвестной им конструкции. Как-то один из экспертов, быстро приехавший на место взрыва, поднял рваный кусок алюминиевого патрубка, и тот словно прилип к руке – пальцы обожгло холодом: металл был заморожен. Эксперты сделали вывод: в новой ракете, которой фашисты бомбят Лондон, очевидно, применяется жидкий кислород. Следовательно, для своего полета она не нуждается в кислороде атмосферы и может лететь на высотах, недоступных авиации. Специалисты не могли предложить ни одного сколько-нибудь эффективного средства борьбы с новыми ракетами, кроме уничтожения их стартовых площадок.

Так за несколько месяцев до конца второй мировой войны родилось новое оружие – баллистическая ракета. Ее конструктором был 32-летний немецкий инженер Вернер фон Браун.

Когда летом 1930 года немецкие энтузиасты ракетной техники Герман Оберт, Клаус Ридель и Рудольф Небель добывали деньги у дирекции берлинского института «Хемиш-технише рейсанштальт», подписывали договоры с кинофирмой «Уфа» и с утра до вечера трудились на полигоне, надеясь удивить репортеров стартом своих ракет «Кегельдюзе» и «Мирак», именно тогда и появился на Ракетенфлюгплаце молодой человек, крепкий, сильный, его можно было бы назвать даже красивым, если бы не тяжелая нижняя челюсть, огрублявшая лицо, – новый член «Немецкого ракетного общества» Вернер фон Браун, студент технологического института.

Здесь упал самолет-снаряд.

Денежный взнос, необходимый для вступления в Общество и способный нанести существенный урон обычному студенческому бюджету, нисколько не стеснял Брауна – он никогда не испытывал недостатка в деньгах. Вернер был отпрыском старинной аристократической фамилии, его предки уже в середине XVI века имели крепостных крестьян и еще в 1699 году были провозглашены баронами. Его отец, Магнус фон Браун, человек с обширными связями в высших сферах, занимал руководящие посты в министерстве внутренних дел, был членом правления Рейхсбанка и закончил карьеру в кресле имперского министра продовольствия и сельского хозяйства. Детство Вернера прошло в родовом поместье Обер-Визенталь в Силезии, в окружении гувернеров и слуг, в сумрачной тиши старинной библиотеки, в гостиной перед белым оскалом дорогого рояля, где мучили его «музицированием», в сытости, тепле и довольстве. Растили барона. Барон и вырос.

Много лет спустя в интервью, которые давал журналистам сам Вернер фон Браун, в трудах его биографа Эрика Бергаста всячески подчеркивалось, что интерес к ракетам появился в юном бароне очень рано, что уже маленьким мальчиком угодил он ракетой сначала в лоток с яблоками, затем в витрину булочной и его даже арестовывала полиция за эти ракетные шалости. Браун особенно любил вспоминать подарок матери – маленький телескоп, подчеркивая тем самым давние корни своих космических устремлений. Я верю, что ракеты действительно заинтересовали его в ранние года: в 13 лет он увлекался книгой Оберта, в 18 – уже работал на полигоне. И телескоп тоже, наверное, существовал. Но не могу приравнять этот телескоп подзорной трубе Цандера. Мальчишеские фантазии об освоении звездных далей быстро покинули холодный и расчетливый мозг Вернера. Он был милитаристом по крови, по духу, по делам. Прежде всего другого он был слугою войны, и Марс [38] был у него не в телескопе – в сердце. Вилли Леи, как вы помните, называл Рудольфа Небеля милитаристом за его пристрастие к военным ракетам. Но Небель занимал пост заместителя председателя общества «Пантерра», идейным вдохновителем которого был Альберт Эйнштейн, ратовавший за гласность, за мирное использование крупных технических проектов и международные связи ученых и инженеров. Браун, милитарист истинный, напротив, всегда стремился к засекречиванию своих работ. В своем докладе на конференции по применению реактивных летательных аппаратов к освоению стратосферы Михаил Клавдиевич Тихонравов говорил в марте 1935 года: «Печать приносит нам скудные сведения о тех работах, которые ведутся в этом направлении. Как далеко за пределы начальных опытов, которые производились в ряде стран, ушла ракетная техника, сказать трудно». О какой гласности, о каких международных связях могла идти речь, если Браун прятал свои чертежи от своих вчерашних учителей. Рудольф Небель, у которого Браун учился азам ракетной техники, тихонько отодвигается в сторону, словно шахматная фигура на доске, чтобы пропустить вперед проходную пешку, метившую в ферзи, – Вернера фон Брауна, подсобного рабочего в бригаде Небеля. Заявка Небеля на интересный ракетный патент не публиковалась в течение пяти лет, в то время как идеи, в ней заложенные, использовались управлением вооружений, в штат которого в октябре 1932 года был зачислен 20-летний Браун. Еще один патент Небеля рейхсвер моментально секретит. Через четыре месяца разгоняется международное общество «Пантерра» – новый удар по Небелю. Еще через девять месяцев Гитлер приходит к власти, и Небель объявляется евреем, что для нацизма равнозначно врагу. Да ведь он к тому же сотрудничал с Эйнштейном, то есть «пактировался с евреем – человеком низшей расы». Это не скверный анекдот, это серьезное политическое обвинение в Германии зимой 1933 года. Небель тонет на глазах Брауна. Протянул ли руку бывший ученик своему учителю? Протянул. Чтобы утопить. Браун позаботился о том, чтобы учителю запретили всякие частные исследования в области ракетной техники. Небель уже не мечтает о новых патентах, мысль одна – сохранить старые. Но если он отказывается передать свои патенты Гитлеру, значит, он стремится к ослаблению военной мощи рейха, значит, он уже враг открытый, незамаскированный. Полгода Небеля держат в камере государственной тайной полиции в Берлине, а затем отправляют в концлагерь Бауцен. Его невесту Герту Имбах умертвляют в Освенциме. Да, очень неосторожен был Рудольф Небель, когда в присутствии Брауна осенью 1933 года он намекнул английскому журналисту Сефтону Дельмеру, что скоро создаст огромную суперракету.