Мой любимый враг - Рита Навьер

36

Дима

Два месяца спустя

За окном стало совсем темно. И Таня вдруг всполошилась:

– Ой, уже так поздно! Совсем мы заболтались. Мне же от отца влетит…

Я тоже не заметил, как пролетели последние часа три-четыре. С ней всегда так. Остаешься наедине – и выпадаешь из реальности. Кажется, что всё кругом просто декорации, фон, а важное, ценное, настоящее – только то, что происходит между нами. Но потом эта самая реальность врывается и жестко отрезвляет.

Таня подскочила, начала торопливо одеваться. Я, пряча досаду, подал ей пуховик.

Через несколько минут мы уже ехали в такси к её дому. Она заметно нервничала. Я взял Таню за руку, и даже мне передалось ее напряжение. Честно говоря, меня и раньше тревожило – то, что она едва ли не впадает в панику, когда задерживается со мной чуть дольше. И сейчас она, ловя мой взгляд, вымучивала улыбку, но это лишь ещё больше подчеркивало её нервозность.

– Отец тебя… – я запнулся, подбирая слово.

Мы вообще, как-то не сговариваясь, обходили любое упоминание наших родителей. Словно эта тема стала для нас табу. Или гранью, перейдя которую, может рухнуть наш с ней хрупкий мир. Хотя иногда мне казалось, что трагедия прошлого наших семей наоборот нас с ней связала. Вопреки всем. Навсегда.

– … наказывает? Он поднимает на тебя руку?

– Нет, ни разу… больше грозится. Но злить его лишний раз тоже не хочется.

Стало совсем тягостно. Видел я её отца. На том педсовете я не особо его разглядел, не до того было. А недавно, в позапрошлое воскресенье, если быть точным, столкнулся с ним возле Таниного дома. Я ждал её у подъезда, а он как раз возвращался домой. Опустившийся злобный мужик. Таня тогда вышла, увидела отца. На миг её лицо исказил страх, ну а потом она сделала вид, что не знает меня. Прошествовала мимо, не глядя в мою сторону. И этот её отец крикнул на весь двор: «Смотри, чтоб не шлялась мне допоздна, а то устрою!».

Почему она притворилась тогда – было вполне понятно. Но вот её страх и его «устрою» осели в груди глухой тяжестью. Я не стал тогда ничего спрашивать, видел, что ей неловко. А сейчас тревога снова засвербела.

– Я могу что-то сделать? Как-то помочь? Может, поговорить с ним хотя бы?

– Нет! Что ты! Только хуже будет. Пожалуйста, не вмешивайся. Он, правда, только орет и скандалит. И… он же не знает про нас. Пусть так и будет. Потому что если узнает…

Она не договорила, лишь покачала головой, мол, не дай бог это случится.

Когда мы подъехали к её дому, Таня проворно выскочила из машины и побежала к подъезду, категорически запретив себя провожать.

И хотя она уверяла, что отец ее не трогает, дурное предчувствие меня не отпускало. И дома я думал только о ней. Лишь когда от Тани пришла эсэмэска, успокоился. Даже нет, не успокоился, мне стало хорошо.

За два месяца я, наверное, сто раз написал ей, что люблю. И она мне – уже дважды. Сегодня – третий.

В полублаженном состоянии я спустился вниз, на кухню. Ни к селу ни к городу вдруг проснулся аппетит. На свет заглянула и мама, увидела, как я поедаю салат, удивилась:

– Дим, я же тебя пятнадцать минут назад звала со мной ужинать. Ты сказал, что не хочешь.

– Передумал, – улыбнулся я. – Присоединишься? Салат – объедение.

– Нет, спасибо. Смотрю, ты повеселел вдруг. А то, мне показалось, пришёл такой хмурый… Даже забеспокоилась, не случилось ли с тобой чего. А где ты вообще был? Поздно приехал… Расскажи, Дим, а то мы с тобой так давно не разговаривали по душам. Мне одиноко…

– В кафе были. В центре.

– А с кем? – улыбаясь, спросила мама. Но за её улыбкой я видел напряжение. Разговор по душам тут не при чем. И даже не в обычном любопытстве дело. Она хотела развеять свою тревогу. Хотела подтверждения, что я был не с ней, не с Таней.

Выдохнув, я отставил чашку с салатом. Есть как-то резко расхотелось. Что ей сказать? Снова придумывать какую-то ложь?

Пока она лежала в неврологии после того злополучного собрания, я ей врал. То есть соврал лишь раз. Ну, она, собственно, и спросила меня всего раз: что у меня с той самой Ларионовой…

Тогда я, не колеблясь, сказал: «Ничего». Добить её правдой я не мог, не посмел. И так боялся за неё, боялся, что повторится тот кошмар, когда она после смерти Вадика будто с ума сошла. Ну и успокаивал, конечно, как уж мог. Заверял, что мы с Таней едва знаем друг друга, что к ней просто лез физрук, а я не мог пройти мимо. Вот и вся история.

– Прошу, не общайся больше с этой семьей. С этой девочкой. Ты же всё понимаешь… Ты поступил благородно, вступившись за неё, но больше не надо… Я не переживу просто…

Физрука, к слову, уволили по её звонку давнему знакомому из департамента. Правда, звонила она ему ещё до педсовета.

После больницы она не заводила разговор на тему меня и Тани. Может, просто не находила удобного повода. А я, с одной стороны, рад был, а с другой, понимал – рано или поздно придется поговорить.

Я взглянул на маму. До чего же трудно сказать правду. Как говорит Таня – проще умереть. И врать я больше не мог и не хотел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍