Распутин - Эдвард Радзинский

В начале июня император вернулся в Царское Село. Он ничего не сказал Аликс о новых министрах, тем более что решение не было еще принято. Но не зря при Распутине состояли служивший в Синоде Андроников и Манасевич... Мужик, Подруга и Аликс узнали, что Саблера убирают. И было решено просить Ники оставить его, пока «Наш Друг» не подыщет хорошую кандидатуру.

Николай не стал объяснять жене, что кандидатура уже найдена. Вместо этого он заговорил с нею о том, что наступает лето, что обычно в это время Григорий уезжает домой, и будет хорошо, если он и сейчас отправится в Покровское. Чтобы поменьше ходило о нем глупых слухов... А осенью, когда положение на фронте будет получше, он вернется... «Государыня сказала мне, что действительно нужно, чтобы Распутин уехал, и прибавила, что и государь этого желает», – показала в «Том Деле» Юлия Ден.

Одновременно у царя произошла трудная встреча с Саблером. Перед отъездом в Ставку Николай вызвал его, но сказать верному обер-прокурору об отставке так и не решился...

Из показаний Яцкевича: «Саблер... был принят Государем с очередным докладом и как всегда обласкан... На вопрос его: „Когда будет очередной доклад?“, Государь сказал: „Я напишу вам, напишу...“ И разговор был прерван, потому что в кабинет вошел наследник, который, кажется, появлялся всегда, когда нужно было кого-то выпроводить. Саблер счастливый вернулся на дачу, а около 8 получил записку об отставке. Государь писал, что обстоятельства вынуждают его и т.д.»

Так состоялись отставка Саблера и назначение Самарина. Царь и здесь остался любезен...

Вскоре Петроград наполнился слухами «об отъезде Гришки». Манасевич и Андроников ожидали, что Распутин немедля бросится к царице, но мужик, к их изумлению, преспокойно готовился к отъезду, более того – рассказывал, как счастлив, что ему наконец разрешено покинуть столицу. И повторял то, что часто говорил почитательницам (и то, что записала Жуковская): «Одна радость – воля... День, бывало, дерева рубишь, а дерева-то у нас какие! Здесь таких и не видывали... А ночью разложишь костер на снегу и отплясываешь круг... скинешь рубаху и по морозцу нагишом, а морозы не вашим чета! Здесь что, хмарь одна в городах ваших, а не жизнь!.. Я тем только крепость свою и храню, что знаю, как только какая заварушка, так я котомочку за плечи, палку в руку и пошел...»

Ни Манасевич, ни Андроников не понимали, что его отъезд и есть самое сильное средство, что долго без него в Царском не смогут. Позовут... В суете поживут – и позовут.... Сдадутся.

В день отъезда Распутин узнал о назначениях в правительстве. Получалось забавно: готовили одно, а вышло совсем наоборот... И он позвонил Вырубовой. Аня в ужасе похромала к царице. Теперь мужик мог быть спокоен, ибо знал – «мама» не даст покоя царю. 

Вечером 15 июня Распутин выехал в Покровское. А царица уже села за первое письмо. Теперь она будет заваливать Ники отчаянными письмами.

«15 июня... В городе ходят сплетни, будто все министры сменяются... Наш Друг, к которому Аня ходила проститься, с нетерпением ожидает узнать правду об этом (будто Самарин назначается на место Саблера. Самарин, без сомнения, пойдет против Нашего Друга... он такой ярый и узкий москвич)... Аня Ему ответила, что я ничего не знаю... Он просит тебя передать, чтобы ты обращал меньше внимания на слова окружающих тебя, не поддавался бы их влиянию, а руководствовался бы собственным инстинктом... Она очень жалеет, что ты не поговорил с Ним обо всем, что ты думаешь, о чем совещался с министрами и какие намерен произвести перемены. Он так горячо молится за тебя и за Россию, и может больше помочь, если ты с Ним будешь говорить открыто... Я ужасно страдаю от разлуки с тобою. 20 лет мы прожили вместе, и теперь происходят такие важные события, а я не знаю ни твоих мыслей, ни решений – это так больно!»

Ники попытался смягчить ее гнев, написал, что все говорят о Самарине, «как о чистом и благочестивом человеке»... Но она была неумолима.

«16 июня... Только что получила твое драгоценное письмо... Да, любимый, относительно Самарина я более чем огорчена, я прямо в отчаянии – он из недоброй, ханжеской клики Эллы (так – о любимой сестре! – Э. Р.)... Начнутся сплетни против Нашего Друга, и все пойдет плохо... Это означает влияние Эллы, приставания с утра до вечера... Он будет работать против нас, потому что он против Гр<игория>... На сердце у меня тяжело...»

И она обрушивает на бедного Ники страстный монолог: «Я всегда вспоминаю, что говорит Наш Друг; как часто мы не обращаем достаточного внимания на Его слова!.. Он так был против твоей поездки в Ставку, потому что там тебя заставляют делать вещи, которые было бы лучше не делать, здесь дома атмосфера гораздо здоровее, и ты более верно смотрел бы на вещи, возвращайся скорее... Как видишь, я совершенно не доверяю Н. Я знаю, что он далеко не умен и, раз он враг Божьего человека, то его дела не могут быть успешны и мнения правильны... Григорий вчера вечером... перед отъездом услыхал о назначении Самарина... и был в полном отчаянии... Теперь московская клика опутает нас, как паутиной. Враги Нашего Друга – наши враги, и я убеждена, что Щербатов к ним примкнет. Прости меня, что пишу тебе все это, но я так несчастна с тех пор, как узнала об этом, и не могу успокоиться...Теперь я понимаю, почему Григорий был против твоей поездки туда... Здесь я могла бы помочь тебе... они боятся моего влияния... потому что знают, что у меня сильная воля, я лучше других вижу их насквозь и помогаю тебе быть твердым... Если бы ты был здесь, я бы употребила все силы, чтобы разубедить тебя... и ты бы вспомнил слова Нашего Друга. Когда Он советует не делать чего-либо, и Его не слушают, позднее всегда убеждаешься в своей неправоте... Умоляю тебя, при первом разговоре с С<амариным> поговори с ним... ради России... никогда ей не будет благословения, если ее Государь позволит продолжаться преследованиям Божьего человека, я в этом уверена. Скажи строго... что ты запрещаешь всякие интриги или сплетни против Нашего Друга, иначе... не будешь его держать... Прости меня за это письмо, написанное с болью и с заплаканными глазами... Наш первый Друг дал мне икону с колокольчиком, который предостерегает меня о злых людях и препятствует им приближаться ко мне... я это чувствую и таким образом могу и тебя оберегать от них... Даже твоя семья чувствует это, и поэтому они стараются подойти к тебе, когда ты один...»

И дальше – о своем желании участвовать в управлении страной.

«Это не по моей воле, а Бог желает, чтобы твоя бедная женушка была твоей помощницей. Григорий всегда это говорил, m-r PH. (Филипп. – Э. Р.) тоже... Я могла бы тебя вовремя предупредить, если бы была в курсе дела...»

Капля точит камень... Теперь она будет бесконечно писать одно и то же – пока не сломит его. 

19 июня Распутин прибыл в Тюмень. Но и оттуда агенты продолжали снабжать Джунковского информацией обо всех передвижениях «Нашего Друга».

«В Тюмени Темный остановился в мужском монастыре у своего друга настоятеля монастыря Мартемиана (этот иеромонах совсем недавно его стараниями был назначен игуменом Тобольского монастыря)... после обеда Темный, по словам Мартемиана, один выпил две четверти монастырского вина... 21 июня он прибыл в Покровское в сопровождении агентов... Терехова и Свистунова, которые постоянно за ним следуют и большей частью находятся в доме Распутина, где читают ему книги и газеты».

Здесь он узнал, что его единственного сына все же призывают в армию, и послал отчаянную телеграмму царице. Он писал об Аврааме, у которого грозятся отнять сына Исаака... Аликс тотчас написала Ники: «20 июня... Любимый мой... нельзя брать его единственного сына... прикажи, прошу тебя...»

Но царь молчал. Ей казалось, что и здесь виноват Верховный, завладевший волей Ники.

«25 июня... Я ненавижу твое пребывание в Ставке, и многие разделяют мое мнение... Ах, мой Ники, дела идут не так, как следовало бы! Ведь Н. и удерживает тебя там, чтобы влиять на тебя своими дурными советами... Помни, что Наш Друг просил тебя не оставаться там слишком долго... Я редко страдала так ужасно, как теперь, не будучи в состоянии тебе помочь, но чувствуя и сознавая, что дела идут не так, как следует. Я беспомощна и бесполезна... это невыносимо тяжело... Н. знает мою волю и боится моего влияния, направляемого Григ<орием> на тебя – это все так, мой дружок!.. Моего любимца всегда надо подталкивать, напоминать ему, что он император и может делать все, что ему вздумается. Ты никогда этим не пользуешься, ты должен показать, что у тебя есть собственная воля, что ты вовсе не в руках Н. и его штаба, которые управляют твоими действиями...»

Она знала, как ужасна для него последняя фраза, но все же написала ее. И, конечно, попала в точку. 

5 июня на стол Джунковского лег наконец доклад полковника Мартынова о мартовском скандале в «Яре». И когда Распутин покинул столицу, Джунковский и Верховный решили – пора!