Танжер - Фарид Нагим

– Да, Няня, конечно, приезжайте! – сжался я. – Так здорово это! Я уже соскучился по вам.

– И я тоже подумала, а что? Ведь я пять лет в отпуске не была, как начала с Гарваничем работать.

– А кто это?

– А это он придумал слоган для Билайна. Мы все думали, а он сказал, хер ли думать, напишите: Билайн – пи-пип, и все! Это он придумал – пи-пип! Мы думали, он идиот… Анварчик, ты меня ЛЮ?

– Да.

– И я тебя очень ЛЮ!

В пять часов утра, на самом первом троллейбусе я поехал в Симферополь. Билет стоил пять гривен. Светало, и я с удивлением видел море с этой высоты. Надо будет обязательно запомнить для Саньки, что море открывается на повороте, там, где скала «голова Екатерины». Светлеющие, поросшие лесом горы. Надо не забыть, что в этих местах русский полководец Кутузов лишился глаза. И чем ближе я был к вокзалу, тем больше понимал, что Няню я уже не люблю.

Я перешагивал через эти надоедливые извивы путей. Поезд прибыл на какую-то вокзальную окраину. Я увидел Саньку внизу, а потом Няню в дверях тамбура. Я смотрел на них со стороны, и как бы заново нужно было узнавать их. Я с особой жалостью и болью утраты почувствовал абсолютную пустоту в груди. Зачем? Ну почему все так?! То, короткое мое чувство к Няне испарилось окончательно, как серебряная капля, отставшая от прекрасного ювелирного изделия. Удивительно, я даже не помню, как мы познакомились, с чего все началось, продолжилось и стало тем, что уже есть сейчас. Только помню, там, в Щелыково, вдруг выпорхнуло из-за угла, укутало меня ее облако – желто-волосатое, краснолицее, с ярко серыми сочными глазами и большими пухлыми губами.

– А пойдем с нами за водой?

Мы с Няней не знали тогда, что это была абсолютная кодовая фраза, надолго связавшая нас. Я вздрогнул и согласился.

С горестной пустотой в груди обнимал странного Саньку и влюбленными, сияющими глазами смотрел на Няню.

– Ну пока, Санька, не болей, – сказал пассажир.

– Ну что, Санька, как ты себя чувствуешь? – усмехнулся другой.

– Давай, Санька, отдыхай, как моряк, – улыбнулась девушка.

– Пока, Санек.

– Он всю дорогу проболел, отравился, что ли, – озабоченно говорила Няня. – Весь вагон на уши поднял, я уж думала на таможне выходить и обратно ехать. Но вроде бы легче потом стало.

– Поехали, Сань, тебя там твоя тезка ждет, она тебя вылечит…

Сэкономив деньги на трамвае, я взял «Волгу», чтобы особенно хорошо видеть море и горы, чтоб никто не мешал нам. Санька, как взрослый, сидел впереди. Я тихо радовался той немосковской красоте, которую они сейчас видят. Радовался, что жарко, что скоро блеснет море и они не узнают его, что это? А потом оно распахнется во всю свою ширь, и машина полетит, прямо в этот низкий, плоско полыхающий треугольник. Няня иногда прижималась ко мне с радостно-покорной женственностью, как в Щелыково это было.

– Я заняла у Машки-саратовской пятьсот долларов, и пошли с Иркой на рынок… Я столько накупила, Анвар, ужас просто! И все вроде бы надо, а так посмотришь, вроде бы и не купила ничего. Майки купила, лосины, какие давно уже хотела, мыльно-рыльные принадлежности, молочко против солнца и для загара.

Вот… вот сейчас… вот. Я увидел Ялту и меня что-то удивило. Как же я мог раньше не замечать, что это обычный советский городишко, только еще и курортный. Особенно это жуткое, окраинно-московское скопище девятиэтажек. Я глянул на Няню и угадал ее реакцию: а ты совсем другое рассказывал.

Саня Михайловна так радовалась им и уже даже не знала, чем еще угодить.

– Ну, здравствуй, Санька! Ты Санька и я Санька.

– Как так мам, как так?

– Вот баба Саня.

– И деда Саша.

– Я не деда.

– Кушай, мальчик должен кушать, – говорила Саня Михайловна.

– А вы?

– А я голодная сирота, не пролажу в ворота.

Санька сидел в туалете. Я вышел с лоджии в трусах, которые мне подарил Серафимыч. Она сидела на диване, широко расставив колени, и ждала Саньку. Его трусики в ее руках.

– Какой-то старческий трусняк, Анварчик, – сказала она.

– Да?

– Подойди-ка.

Критически осмотрела трусы, а потом стянула их и взяла у меня в рот, хотя я даже и не думал ни о чем таком. Он казался таким маленьким у нее во рту. Я хотел сказать ей, что я так ни разу и не кончил, когда мне отсасывали, даже если напрягался, просто смешно… Она облизывала его, всасывала, ласкала сильным языком снизу и даже делала глотательные движения, и я чувствовал волнообразные сокращения гортани. Эти ее большие и как бы исподлобья глаза, втянутые щеки, растягивающиеся полукружья губ, и я вдруг почувствовал и хотел предупредить… но она только сильнее прижала к себе и, не спуская с меня спокойных глаз, сглотнула, подсосала и еще раз сглотнула. Отстранила меня.

– Санька, ну скоро ты там? – крикнула она, вытирая ладонью губы.

Женщина в троллейбусе намеренно не подвинулась, и Няня с Санькой не смогли сесть. У меня заболело сердце. Когда ты один – все нормально. Но стоит тебе объединиться с девушкой, как все сразу усложняется и начинаются проблемы. Как будто бог еще раз наказывает вас, как будто решил снова изгнать из рая, как будто мстит мне за женщину, как будто бог «голубой».

В первые дни мы по пропуску Сани Михайловны купались на лечебном пляже, но это было все же далеко, и мы, как и все глупые курортники, стали ходить на городской пляж, прямо под набережной, со всеми ресторанными и магазинными стоками.

– Тебе нравятся эти полосатые плавки? – показывала она на парня по колено в воде.

– Нет, так себе.

– А мне нравятся, они на тебе хорошо смотрелись бы…

Она очень любила выискивать на моей спине какие-то прыщики и выдавливать их. Это было больно и злило.

– Ты не злишься?

– Нет, даже приятно.

– Правда, приятно?

– Да.

– Зая, давай, я еще у тебя из носа жир выдавлю.

– Может не надо?

– Вот, смотри, – она надавила ногтями на мою ноздрю.

– Фу-у, – брезгливо сморщился высунувшийся из-за ее плеча Санька.

– Зайка, тебе вообще надо чистку лица сделать.

– Думаешь?

– Мамуль, море такое блестящее, что его хочется лизнуть.

Сначала обедали в ресторанчиках, а потом уже в общих и недорогих столовках. И снова загорали по инструкции со всеми средствами против и для загара.

Пена выплескивает на гальку, мгновенно тает, исчезает, только галька блестит сильнее. Девушка несла свою грудь, как каравай. Все тело – постамент под ее груди. Сердце саднило, хотелось выпить.

– Смешные эти новые русские, да?

– А что? – подняла она от гальки належалое лицо.

– А он прямо с сигаретой и барсеткой пошел в воду.

– А-а…

– А знаешь, во время революции они были бы революционными матросами, с такими же шеями и цепями, а в советское время были бы стахановцами, ударниками соцтруда, а сейчас они бандиты.

– Ты им просто завидуешь.

– Может быть, хотя вряд ли…

Бог, наверное, избрал меня своим глазом, чтобы я любовался женским телом. И я мучительно не смотрел, глаза косили и будто бы сохли. Неумолимая сила сворачивала голову, и я смотрел, пряча от нее лицо и делая задумчивым взгляд. И говорил ей что-то незначительное о море, о погоде, будто думал только об этом, а не смотрел на женщин. Будто специально, все, как на подбор, удивительно красивые, загорелые и блестящие на солнце, музей достижений современного женского тела. Я будто бы воровал у нее из-под носа эти фрагменты грудей, ягодиц, ног.

– Тебе, видно, очень нравится эта, в стрингах? – Она спокойно смотрела на меня из-под панамы.

– Какая? Эта? Фу, нет, что ты.

– А вон та, в купальнике Версаче? – Она приподнялась на локте и щурилась.

– Как ты видишь, что это купальник Версаче? Так себе, мне не нравятся худые модели, они нравятся толстым мужикам.

– И купальник Версаче не понравился? Я же вижу, что ты врешь, Анвар. Чего ты боишься? У тебя уже глаза косят в разные стороны!

– Ну, это скорее какое-то эстетическое зрелище, что ли.

– А от меня? – с вызовом толстушки спросила она.

– От тебя даже большее.

– Я знаю, что только большее, но не эстетическое!

И вдруг громкий, вспухающий шум прибоя, будто напоминающий о себе, и длинный, всасывающий звук его отступления. Шампунная пена, черная мокрая галька, голубое стекло воды. Нещадное солнце, все вокруг белое, обведенное фиолетовым нимбом. Зеленый пластик водоросли прилип к ее большому пальцу. Крики чаек, купающихся, торговцев пахлавой, лай собаки. «Теплоход „Константин Паустовский“ отправляется по…шруту…ассе номер пять».

Она, раздраженно закрыв глаза, лежала на боку. Я рядом с нею, на мне эти полосатые плавки. Она хотела что-то сказать и промолчала, только веки вздрогнули.

В этом августе, лежа рядом с женщиной у моря, я вдруг остро почувствовал свою смертность. С женщиной всегда чувствуешь смертность и конечность пути. Хотелось выпить и закурить. Хорошо выпить, закурить, грустить и знать уже, что умрешь, глядя в морскую даль, лежа рядом с женщиной – любимой или не очень, все равно.