Эоловы арфы - Владимир Бушин

Да, надо уходить за Рейн, но Виллиху - и Энгельс полностью разделял с ним его чувство - противно было делать это по предписанию Зигеля, следовать за ним по пятам, повторять его движение.

Всю дорогу до Лотштеттена и далее до самой грапицы они молчали, а когда уже в сумерках подошли к Рейну и надо было его переходить, Энгельс сказал:

- Давай заночуем здесь. Проведем еще хоть одну ночь на родной земле.

Виллих обрадовался предложению, понимая, конечно, что оно было далеко не безопасно.

- Верно, заночуем, - сказал он. - Хоть не в один день с Зигелем перейдем границу, и то утешение.

Приняв все необходимые меры на случай внезапного нападения неприятеля, наскоро поужинав, командир и адъютант пошли спать.

Потому ли, что ночь была теплой и звездной, потому ли, что хотелось напоследок вволю надышаться воздухом родины, они, не сговариваясь, решили лечь не в палатке, а на открытом воздухе.

Каждый думал, что сразу уснет, но сон не шел ни к тому, ни к другому. Оба молча лежали и смотрели в темное звездное небо.

Энгельс думал о том, что все-таки правильно сделал, приняв участие в этой кампании, обреченность которой он понимал с самого начала. Он еще раз убедился: ничто не может заменить живого, непосредственного, личного опыта. Как много удалось повидать за эти недели и месяцы! Все это надо будет вместе с Марксом обдумать, проанализировать, взвесить. Но один важный вывод непреложно ясен ему уже теперь: колеблющаяся природа мелкой буржуазии непреодолима, и потому в будущих революционных боях рабочие должны позаботиться прежде всего о том, чтобы руководящую роль взять на себя, а не предоставлять ее таким, как Хёхстер и Брентано.

Вспомнив о Марксе, Энгельс подумал, как трудно будет сообщить ему о гибели Молля, как эта весть его огорчит.

- А Раштаттская крепость еще держится, - вдруг перебил его мысли Виллих.

- Да, они оказались настоящими героями, ее защитники. Кто мог этого ожидать?

Они еще помолчали, глядя широко открытыми глазами в небо.

"Где теперь Карл? - подумал Энгельс. - В Париже? В Лондоне? Удалось ли ему соединиться с семьей? Или семья по-прежнему в Бингене?"

- Послушай, - снова заговорил Виллих, - что, если нам двинуть завтра не на ту сторону Рейна, а обратно в Шварцвальд и по горным тропам, только ночью, добраться до Раштатта?

Энгельс, зная, что собеседник его не видит, широко улыбнулся: такой энтузиазм не мог не тронуть.

- Нет, Август, нет. Это чистейшая авантюра. Километров около двухсот по занятой неприятелем территории?.. Четыреста пятьдесят человек не иголка.

- Хорошо, ну тогда давай переправим завтра отряд в Швейцарию, а сами - туда!

Энгельс приподнялся и взглянул на Виллиха. В сумраке лицо его было напряженным и серьезным, в глазах то ли отражался звездный свет, то ли стояли слезы.

Энгельс снова откинулся на спину.

- Прости, но и это было бы авантюрой. Во-первых, мы отвечаем за отряд и не имеем права бросить его в чужой Швейцарии на произвол судьбы. Власти, как ты понимаешь, не будут к ним слишком любезны. А у них ни денег, ничего.

- Но защитникам Раштатта еще хуже, - тихо и хрипло выговорил Виллих. - У них, может быть, уже кончаются боеприпасы, и кончилась еда, и нет воды.

- Верно, возможно, все так и есть. Но, повторяю, на нашей совести отряд, с которым мы прошли всю кампанию, который верит нам.

- Бойцы поймут нас, если мы завтра им все объясним.

- Кроме того, - негромко, но твердо продолжал Энгельс, - более чем сомнительно, чтобы нам удалось пробраться в крепость, обложенную со всех сторон вот уже две недели. Я уж не говорю о том, что дойти до нее, даже вдвоем, тоже дело непростое.

- Я не узнаю тебя, Фридрих. Такая осмотрительность! Ты же смелый человек, я видел тебя в бою!

- В бою другое дело. Я могу рисковать и даже люблю риск, но меня никогда не восхищали авантюры. А ты предлагаешь именно авантюру, Август. Ты не учитываешь даже того, что несколько дней мы оторваны от мира, не знаем, какие там новости, и вполне может статься, что Раштатт за это время пал. Представляешь, мы, преодолев огромные трудности, добрались с тобой наконец до крепости, а там - пруссаки!

Виллих ничего не ответил, повернулся на бок и вскоре затих.

Ночь прошла спокойно.

Двенадцатого июля день с утра занимался такой же ясный и жаркий, как предыдущие. Леса и поля, облака и реки, дороги и тропы - все на земле и в небе было тихо, благостно и красиво, - все, кроме этих четырехсот пятидесяти человек, оборванных, уставших душой и телом, уставших той усталостью, что не проходит за ночь даже самого крепкого сна. Им, этим людям, предстояло в столь прекрасный день покинуть родину, оставив здесь свои разбитые надежды, и начать новую, неведомую жизнь на чужбине.

Конные дозорные донесли, что на пять километров в округе противника нет. Виллих приказал построить отряд. Строились медленно, нехотя, словно ноги у всех были налиты свинцом. Когда наконец построились, Виллих, Энгельс и еще три офицера вышли к середине построения. Виллих сделал два шага вперед, осмотрел нечеткие ряды и негромко начал:

- Солдаты! Борьба окончена, мы проиграли. Через полчаса вы покинете родную землю. Но пока мы здесь, на нашей земле, я хочу сказать вам несколько слов.

Он говорил тем же хрипловатым голосом, что и ночью. Бойцы слушали внимательно.

- Прежде всего вспомним тех, кого мы оставляем в этой земле. В суматохе отступления, в азарте боев нам далеко не всегда удавалось воздать им те почести, которые они заслужили. Так давайте же хотя бы теперь на последнем клочке немецкой земли, который еще принадлежит нам, почтим их память минутой молчания.

Виллих сдернул фуражку, утренний ветерок взметнул: его волосы, и Энгельс вдруг заметил у него сбоку две неяркие седые пряди. Вслед за командиром обнажили голову все. Ряды бойцов подтянулись в скорбном молчании. Стало так тихо, что каждый, казалось, слышал стук своего сердца.

Через минуту Виллих надел фуражку и продолжал:

- А еще я хочу вам сказать: спасибо за верную службу революции. Никто не знает, как сложится наша жизнь дальше, какие события впереди, но если нас ждет новая революция и новые бои, то я хотел бы встретить их вместе с вами. Спасибо, солдаты...

Виллих повернулся, и Энгельс увидел в его глазах тот же блеск, что поразил его во время ночного разговора.

- Скажи и ты. - Виллих кивнул в сторону отряда.

Что ж, пожалуй, надо. Эпгельс вышел на то место, которое только что занимал командир, и, немного помолчав, собравшись с мыслями, сказал:

- Солдаты! Вы знаете, что командир отряда и я коммунисты. Поэтому с особой радостью мы наблюдали среди вас множество истинно пролетарских натур. Тех натур, которые слишком горды, чтобы кому бы то ни было льстить или принимать лесть от других, слишком проницательны, чтобы не видеть своекорыстия мелкой буржуазии, захватившей руководство нашим восстанием, но которые все же бесстрашно вступали в бой, поскольку речь шла о свободе и справедливости.

Энгельс окинул взглядом ряды, остановился на нескольких особенно близких лицах, сейчас осунувшихся, темных, и продолжал:

- Вам известно, что в нашем отряде мы с Августом Виллихом не одни коммунисты, нас много. И вот здесь, на последнем клочке свободной земли, в последний час нашего боевого братства, когда никто не посмеет лицемерить или сказать неправду, я хочу спросить: известен ли вам, солдаты, хоть один случай, когда бы коммунист спрятался в бою за спину товарища?

Ряды одобрительно загудели, зашевелились, раздались голоса:

- Нет! Не было такого!

- Вы везде были с нами и всегда впереди!

Энгельс поднял руку:

- Спасибо, товарищи! Я смело задал вам этот вопрос, потому что своими глазами видел коммунистов в бою. Они достойно представляли здесь партию пролетариата, и никто не может бросить им ни малейшего упрека. Самые убежденные коммунисты были и самыми смелыми солдатами. Вспомните хотя бы Иосифа Молля, часовщика из Кёльна. Он был моим другом...

Молля, несмотря на краткость его пребывания в отряде, знали почти все. Поэтому при его имени по рядам словно пробежал шелест, словно вырвался общий вздох. Энгельс переждал несколько мгновений и закончил:

- Мы живем в сложное и трудное время. Но как бы ни были круты его повороты, коммунисты всегда будут с вами, товарищи, будут там, где всего трудней и опасней.

Энгельс вернулся на свое место, и вперед опять вышел Виллих. Сейчас он должен был подать последнюю, самую последнюю команду своему отряду: "Разрядить ружья!" Полковник Курц предупреждал, что это необходимо сделать еще здесь, на правом берегу Рейна, иначе швейцарцы не пустят через границу.

Виллих стоял в необычной для него растерянной позе, бледный, и молчал: у него перехватило горло и он не мог произнести ни слова. Тишина становилась все напряженнее и тягостнее. Наконец Виллих повернулся к Энгельсу и срывающимся шепотом проговорил:

- Подай команду...