Дантов клуб - Мэтью Перл

— Мистер Лонгфелло? — Рэндридж стащил с головы ночной колпак.

— Это ваш дом, Рэндридж? На что вам понадобились корректуры? — строго спросил Лоуэлл.

Рэндридж сконфузился:

— Мой? Мой дом за два отсюда, мистер Лоуэлл. Я услыхал шум и явился проверить. Подумал, вдруг какой мародер разгулялся. Они ж не все пока увезли. До библиотеки, как видите, и вовсе не добрались.

Лоуэлл спросил:

— Кто не все увез?

— Ну так родственники. Кто ж еще?

Филдс отступил назад, помахал лампой над книжными полками — и глаза его стали вдвое шире от неправдоподобного числа Библий. Их там стояло не менее тридцати, а то и сорока. Издатель снял с полки самую большую.

Рэндридж все говорил:

— Явились из Мэриленда разбираться с имуществом. Несчастные племянники от такого ужаса вовсе растерялись, доложу я вам. А кто б не растерялся? После всех дел, я ж говорю, слышу, шумят, ну и пришло на ум: может, ребята какие надумали прихватить чего на память — вы знаете, все ж сенсация. Как поселились в округе ирландцы… м-да, вечно чего-нибудь не досчитаешься.

Лоуэлл хорошо знал, где в Кембридже располагается дом Рэндриджа. С неистовством Пола Ревира[89] он мысленно проскакал по всему району, охватывая взором по два дома сразу в каждую сторону. Затем приказал собственным глазам приноровиться к темноте комнаты и отыскать знакомое лицо среди развешанных по стенам темных портретов.

— Нет в наше время покоя, скажу я вам, друзья мои, — продолжал портной свои стенания. — Даже мертвым.

— Мертвым? — повторил Лоуэлл.

— Мертвым, — шепнул Филдс, передавая поэту раскрытую Библию. На внутренней стороне обложки красовалась аккуратно выведенная полная семейная родословная; сделано сие было рукой последнего хозяина дома, преподобного Элиши Тальбота.

XVI

Мой дорогой преподобный Тальбот,

Я желал бы добавочно подчеркнуть, что язык и форма изложения данной серии предоставлены на полное Ваше усмотрение, и Вы совершенно свободны в выборе оных. Мистер _____ дал нам всяческие уверения, что с нетерпением ожидает и почтет за величайшую честь опубликовать все четыре части в своем литературном обозрении, каковое в глазах публики является главнейшим и равным соперником «Атлантик Мансли» мистера Филдса. Вам необходимо лишь придерживаться основных направлений, долженствующих способствовать скромным целям, в настоящий момент вставшим перед Корпорацией.

Первая из статей будет призвана посредством Ваших глубоких познаний в материях подобного сорта, а также исходя из религиозных и моральных оснований разоблачить поэзию Данте Алигьери. В продолжении Вы изложите бесспорные и неопровержимые аргументы, доказывающие, что литературным шарлатанам, каковым и является Данте (равно как и подобным ему иноземным щелкоперам, что все чаще вторгаются в нашу жизнь) не место на книжных полках честных американских граждан, а также разъясните, почему «Т, Ф и К"» — издательский дом, наделенный «международной известностью» (как частенько похваляется мистер Филдс), должен понесть ответственность по всей строгости гражданской позиции. Две финальные части Вашей серии, дорогой преподобный Тальбот, призваны будут проанализировать перевод Генри Уодсворта Лонгфелло и на том основании обвинить доселе «национального» поэта в попытке внедрить в американские библиотеки аморальную и антирелигиозную литературу. При тщательном планировании и высочайшем содействии две первых статьи опередят на несколько месяцев перевод Лонгфелло, дабы привлечь на нашу сторону общественное мнение; третья же и четвертая выйдут одновременно с похвальбами самому переводу и тем отвратят от покупки здравомыслящее общество.

Разумеется, мне нет нужды подчеркивать Вашу моральную стойкость, на каковую мы все столь уповаем, равно как и соотнесенные с Вашими статьями ожидания. И хотя, смею думать. Вы не нуждаетесь в напоминаниях об опыте, приобретенном Вами в бытность юным учащимся нашего учреждения, напротив. Ваша душа испытывает совместно со всеми нами те же каждодневные тяготы, все же было бы недурно сопоставить варварскую природу иноземной поэзии, олицетворяемой Данте, с высококачественной классической программой, каковую вот уже два столетия отстаивает Гарвардский Колледж. Поток добродетели, извлекаемый Вами из Вашего пера, дорогой преподобный Тальбот, послужит достаточным основанием для отсылки незваного Дантова парохода обратно в Италию, к Папе, каковой давно его там дожидается, и тем позволит нам всем отпраздновать торжество Christoetecclesiae.

Засим остаюсь искренне Ваш,

В Крейги-Хаус трое друзей воротились с четырьмя письмами, адресованными Элише Тальботу и украшенными геральдической печатью Гарварда, а еще с пачкой Дантовой корректуры — той, что пропала из подвального хранилища «Риверсайд-Пресс».

— Тальбот был для них идеальным рычагом, — отметил Филдс. — Пастор, почитаемый всеми добрыми христианами, и признанный критик католичества; как человек, не принадлежащий к гарвардским кругам, он оказал бы Колледжу услугу, сохранив видимость непредвзятости, а заодно отточил бы на нас свое перо.

— И уж всяко нет нужды звать гадалку с Энн-стрит, дабы знать, какую сумму получил Тальбот за свои старания, — сказал Холмс.

— Тысячу долларов, — отвечал Рей.

Лонгфелло кивнул и протянул им письмо, где называлась плата.

— Мы держали их в руках. Тысяча долларов на «расходы», соединенные со статьями и сопутствующими изысканиями. Эти деньги — сейчас можно сказать с уверенностью — стоили жизни Элише Тальботу.

— Стало быть, убийца знал точную сумму перед тем, как изымать ее из Тальботова сейфа, — заметил Рей. — Знал подробности соглашения, видал письма.

— «И деньги грешные храни», — продекламировал Лоуэлл, а после добавил: — Тысяча долларов — награда за голову Данте.

В первом из четырех писем Маннинг приглашал Тальбота в Университетский Холл обсудить предложение Корпорации. Во втором намечал содержание статей и прикладывал плату, сумма которой оговаривалась лично. Между вторым и третьим письмом Тальбот, очевидно, жаловался своему корреспонденту на бостонских книготорговцев, у коих никак не возможно отыскать английской версии «Божественной комедии» — очевидно, для своей критики Тальбот намеревался воспользоваться последним британским переложением преподобного Г. Ф. Кэри[90]. Соответственно, третье письмо Маннинга, точнее, записка, сулила доставить Тальботу отрывок непосредственно из перевода Лонгфелло.

Давая подобное обещание, Огастес Маннинг прекрасно сознавал, что после развернутой им кампании Дантов Клуб ни за что не станет делиться с ним образцом перевода. А потому, догадались ученые мужи, либо сам казначей, либо кто-то из его подручных отыскал нечистого на руку печатника, то бишь Колби, и, соблазнив деньгами, склонил выкрасть страницы перевода.

Теперь становилось ясно, где искать ответы на иные вопросы, касавшиеся Маннингова плана, — в Университетском Холле. Однако днем там постоянно толклись собратья, и Лоуэллу не представлялось возможным добраться до бумаг Гарвардской Корпорации; проникнуть в Университетский Холл ночью он также не мог. Планы взлома и подкупа упирались в сложную систему замков и цифровых комбинаций, призванных стеречь гарвардские секреты.

Крепость представлялась неприступной до той поры, пока Филдса вдруг не осенило, кто именно их туда проведет.

— Теал!

— Вы о чем, Филдс? — спросил Холмс.

— Мой ночной посыльный. В отвратительной истории с Сэмом Тикнором именно он спас бедняжку мисс Эмори. И тогда же упомянул, что еженедельно, помимо нескольких ночей на Углу, днем работает в Колледже.

Лоуэлл спросил, убежден ли Филдс, что посыльный согласится.

— Отчего ж нет, он весьма предан «Тикнор и Филдс», — отвечал издатель.

Выйдя из Угла часов в одиннадцать вечера, преданный «Тикнор и Филдс» работник с удивлением обнаружил, что у крыльца его дожидается Дж. Т. Филдс. В считаные минуты посыльный был усажен в издательскую колесницу и представлен другому пассажиру — профессору Джеймсу Расселлу Лоуэллу! Как же часто Теал воображал себя среди столь высокопоставленных особ. Судя по виду, он попросту не знал, как ответить на столь редкостное обращение. Он внимательно выслушал их просьбу.

В Кембридже Теал провел их через Гарвардский Двор мимо неодобрительного жужжания газовых фонарей. Посыльный медлил и постоянно оглядывался через плечо, будто опасаясь, что его литературный отряд исчезнет столь же быстро, сколь и возник.

— Вперед! Мы здесь, молодой человек. Мы следуем за вами! — подбадривал его Лоуэлл.

Он теребил концы своих усов. Он волновался не столько из-за того, что кто-либо из Колледжа обнаружит их в университете, сколько о том, что же они отыщут в бумагах Корпорации. Лоуэлл рассуждал, что, ежели привяжется какой надоеда из живущих при университете преподавателей, то он, профессор, уж как-нибудь да сочинит подходящее объяснение — соврет, что забыл в лекционном зале свои записки. Присутствие Филдса выглядело куда менее естественным, однако обойтись без него было никак невозможно, ибо кто, помимо издателя, способен уговорить капризного посыльного — совсем ведь мальчишка, на вид от силы лет двадцать. Дан Теал обладал гладко выбритыми ребяческими щеками, круглыми глазами и хорошеньким почти женским ртом, которым он постоянно что-то жевал.