Дневники св. Николая Японского. Том Ι - Николай Японский

1 марта 1880. Суббота.

Масленица

Утром, часов в восемь, пришли граф Евфимий Васильевич Путятин и Ольга Ефимовна подтвердить то, о чем вчера известила письмом Ольга Ефимовна, — что Высокопреосвященный Макарий обещался, по безденежью Миссии, дать из Миссионерского общества денег из положенных на Миссию. Они напились чаю и отправились к Владыке Исидору испросить благословение на пост. При них же лакей Владыки принес приглашение сегодня в час с половиной на обед. Написавши прошение Высокопреосвященному Макарию, отправился на Троицкое Подворье. При выходе столкнулся с секретарем Макария и получил от него икону для Миссии — преподобного Макария Египетского, присланную княгинею Натальей Оболенской Владыке для передачи в Миссию. Владыка Макарий встретил очень ласково, обещался дать денег из Миссионерского общества, но велел мне написать и к Преосвященному Амвросию, «чтобы мне не оскорбить их», говорил. Какой он осторожный и деликатный! «Япония и в адресе нашем Государю не забыта. Читали? Еще когда черновой составляли». «А Японию поместили?» — «Поместили». — «Вот как вас любят». Дай–то Бог, чтобы Япония и вперед возбуждала любовь! Вернувшись, пошел на Акафист; читал сам Владыка Исидор; я стоял в алтаре у жертвенника, пред иконой Спасителя, пред которой придется молиться и в Японии. — Тотчас же, после Акафиста, из Церкви в комнаты Владыки; на обед были приглашены еще оба Викария (Герман и Варлаам) и Наместник. Первые уже были в приемной. Потолковали о Сан–Франциско и тамошних запутанностях. Я защищал протоиерея Владимира Николаевича Вечтомова, так как знаю его за честного, хотя слишком горячего и неопытного, человека. — Когда пришел Наместник, несколько замедливший по службе, отправились в столовую. Наместник прочитал: «Пресвятая Троица» и «Владыко, благослови»; Владыка Исидор: «Христе, Боже, благослови ястие и питие»… Выпивши по рюмке вина и закусивши, сели за блины со свежей икрой, потом были уха, жареная рыба и пирожное, из вин херес, красное вино, пиво и мед. Разговор шел шуточный больше. Владыка говорил, что в нынешнюю масленую лучше всех блины ему случилось есть у Великой Княгини Александры Петровны, рассказывали также, что Император очень любит блины, и — как он — Владыка — за столом у Государя просил тихонько сидевшую около фрейлину Милютину говорить ему, какое блюдо постное, она и шептала ему — «это постное», — тогда он брал. Рассказывал про немцев, они тоже любят есть и блины, и свежую икру, только не любят угощать; немец (какой–то) пригласил к себе на завтрак, была и свежая икра; один русский, по–русски, положил себе толстый слой на хлеб — а немец: «Постойте, постойте, вы — не так», — и соскоблил икру с замечаньем «ведь икра восемь рублей фунт»; рассказывал про грузинского царя Георгия, что он всякий раз съедал за обедом барана, но уж из–за стола его под руки уводили: «А что ж пива никто не пьет? Мы в Академии играли бывало в карты на пиво — кто выиграет, тот и угощает». — Преосвященный Герман пресмешно рассказывал, как какая–то нищенка выморочила у него пятиалтынный: «Будущий наш Митрополит, дай!» — «А если бы Патриархом повеличала, то и рубль бы дал», — с улыбкой заметил Владыка. — После обеда отправился смотреть выставку картин Верещагина. Народу была бездна; у русских картин весьма трудно было протискаться; у индийских свободней. Впечатление нескоро изгладится; невольно слезы навертываются при виде массы страданий и русских, и турецких воинов; неудивительно, что плачут на выставке, как вчера Дмитрий Дмитриевич рассказывал. Цепь, на которой болгар таскали на казнь, какое чувство возбуждает! — После русских картин на индийские почти и взглянуть не хочется; последние и днем освещены электричеством Яблочкова. Возвращаясь, видел множество народу, катающегося, особенно на санках чухонцев; погода, кстати, превосходная; а у балаганов, над Царицыном, издали виднеется море народу. Вернувшись и напившись чаю, пошел ко всенощной в Крестовую: пришел, когда пели «На реках». «Так не забуду и Тебя. Россия, на реках японских!» — думалось, и слезы невольно катились по щекам. Превосходно поют это «На реках» хоровое, все больше и больше нравится.

2 марта 1880. Воскресенье.

Заговенье пред Великим Постом

Утром записал дневник за прошлые два дня и отправился к поздней обедне в Лаврский Собор. Стоял на левом клиросе с братией и пел басом. Служил обедню Преосвященный Варлаам с двумя архимандритами и двумя иеромонахами. Народу был полный Собор. Странно, что левый клирос, то есть второстепенные певчие, поют самые важные места в литургии — «Милость мира» до «Тебе поем» включительно и «Отче наш», только при митрополичьем служении поет это правый клирос. Вместо причастна певчие пропели «На реках Вавилонских», управлял ими не Львовский и не Богданов, а второй подрегент. — Обед был сегодня щи с осетриной, уха из стерляди, жаркое из леща и слоеный пирожок, да бутылка меду. В предыдущие три дня давали братии блины. Часа в два пришел Митрополов; очень ему хочется, чтобы Дмитрий Дмитриевич отправился священником на судне с арестантами, — понравился и ему очень, а прежнего священника не хвалил, — резок с офицерами–де; если бы успеть, хорошо и полезно Дмитрию Дмитриевичу отправиться. — Сам Митрополов — чрезвычайно добрый и деятельный, взялся хлопотать об отправлении миссийских ящиков — пудов по сто пятьдесят — даром до Одессы чрез Губонина и Полякова, а в Одессе выхлопотать для Миссии китайских, французских, немецких и аглицких Библий и Новых Заветов. Если сделает, спасибо; если нет, и за готовность спасибо. В три часа был звон к вечерне (братию всегда до всякого звона предупреждают за полчаса колокольчиком по коридорам). Народу был не только полон Собор, но и солея и алтарь — все было полно; даже на клиросах стоять было тесно от народа. Прочитали Девятый час. Потом встречали Владыку Исидора; служащих было — шесть архимандритов и четыре иеромонаха. Встречали в конце Собора, как обыкновенно. Когда Владыка взошел на амвон, служащие, получив благословение, пошли в алтарь облачиться в ризу и епитрахиль. При облачении Владыки на амвоне певчие чудно пропели: «Свыше пророцы Тя предвозвестиша»; управлял сам Львовский. Облачившись, священнослужащие вышли к амвону, и — как на обедне — первый архимандрит отправился, поклонившись Владыке, в алтарь благословить: «Благословен Бог наш»… После прочтения 103 псалма и ектении все священнослужащие вошли в алтарь. На «Господи воззвах» пропели покаянных четыре стихиры (по две на оба клироса; я стоял на левом клиросе, с канонархами) и из Общей Минеи две; на Слава — выход всех священнослужащих к Владыке, к амвону и при «Свете Тихий», потом священнослужащими (с четырьмя малыми певчими, выходящими для этого в стихарях) Владыка, дикирием и трикирием с амвона осенив четыре страны — с предшествием служащих, начиная с иеромонахов вперед — вошел в алтарь, наперед осенив с солеи на обе стороны дикирием и трикирием и поцеловав на Царских вратах образа Спасителя и Божией Матери. Прокимен «Господи, услыши Отрока Твоего, яко скорблю…» певчие пели превосходно. Паремий не было. На стиховне все монашествующие и я в том числе в мантиях вышли пред солею, оставив место для священнослужащих, — прощаться с Владыкой. При окончании Вечерни Владыка долго молился у Престола; потом в предшествии священнослужащих, сошедших вниз солеи, вышел на солею и всем, поникшим к земле, прочитал отпустительную молитву Великой Вечерни. Затем певчие запели «Покаяния отверзи ми двери», а Владыка подошел поклониться к иконе Спасителя и Богоматери, после чего в сопровождении и поддерживаемый двумя архимандритами сходил приложиться к мощам Святого Александра Невского. По возвращении его на солею певчим сделан был знак, чтобы они скорее окончили «Покаяния…». И когда они замолчали, Владыка проговорил: «Простите ми отцы и братия, яже согреших словом… Бог же да благословит и простит вас», после чего троекратно поклонился всем в землю на три стороны. После этого взял в левую руку крест; подходящие священнослужители и вся братия целовали крест и руку Владыки, правою же он благословлял и давал целовать ее и плечо, говоря: «Христос посреди нас», и целовал плечо священнослужащим, которые отвечали: «И есть, и будет». — Владыка прощался с братиею очень растроганный — глаза его блестели и на них были слезы! Всегда ли это так, или, быть может, это предчувствие, что не долго еще просить прощения, и будет только молитва на небесах за братию? — Простившись, все уходили в алтарь и прощались взаимно; там же были и оба викария, к которым все подходили под благословение. — Ко мне признался некто Лыкашев, сказавший, что он видел меня десять лет назад у Высокопреосвященного Иннокентия; здесь же он познакомил меня с графом Гейден, сыном графини Г., начальницы Георгиевской Общины Сестер Милосердия, очень религиозным, по–видимому, молодым офицером; были за вечерней мои любезные юноши. Храповицкий и Яхонтов — гимназисты: «А что, этот Собор не вам принадлежит?» — «Отчасти и нам». — «Знаете, где стихари?» — «Как не знать?» — Когда Владыка прощался с братией, певчие пели продолжение — «множество содеянных»; потом отслужено было повечерие. Владыка едва освободился от толпы, жаждавшей его благословения; вошедши в алтарь, он, благословивши и тут собравшуюся толпу, прошел малыми дверями, — но и тут ждала его толпа — всех благословил он, а мы — о. Иосиф, бас и прочие, ждали выхода — пока он кончит; севши, наконец, на санки, он подъехал к своему крыльцу, но и здесь толпа ждала его за благословением. И это ли еще не признак благочестия на Руси — эта жажда святительского благословения! — Идя домой, встретил Мадено–коодзи, сказавшего, что генерал Савельев звал меня 12 числа. Одевшись, отправился в город, а в аллее опять встретил его же, прогуливающегося. Хорошо, если бы ему зародились серьезные религиозные мысли. А может, и так зря бродит. Японская молодежь не очень надежна. Дай Бог, чтобы я ошибался насчет Маденокоодзи; он может большую службу сослужить своему государству по части религии, — Феодора Николаевича не застал, и никого у него. Графиню Ольгу Ефимовну видел подъезжающею к себе, а я в это время расплачивался с выпившим извозчиком, который едва нашел у себя гривенник для сдачи мне. Ольга Ефимовна вернулась из Подворья Киевского Митрополита, рассказывала, как он прощался, — со всеми своими в лицо поцеловался, даже с малыми певчими; теснота была такая, что перекреститься нельзя было. Граф Евфимий Васильевич с Ольгой Ефимовной на первую неделю отправляются говеть в Сергиеву Пустынь. Пообедал у них и простился с ними. — К восьми часам прибыл в Лавру, чтобы видеть на трапезе прощание братии с Наместником и взаимно. В Лавре братии до ста человек с послушниками, служащих иеромонахов до четырнадцати, всех иеромонахов и с киновийскими до тридцати. — По собрании в столовую и приходе о. Наместника пропета была молитва и о. Наместником благословлена трапеза; все сели; один иеродиакон взошел на кафедру читать, и читал, нужно сказать, вещь очень хорошую — о посте и покаянии. Я сидел по правую сторону о. Наместника, около меня о. Моисей, налево от Наместника иеромонахи; архимандритов было только двое — о. Наместник и я. Кушанья были: холодное из рыбы с хреном, уха и манная каша на молоке сладкая; перед ужином всем налили по рюмке водки, потом давали пиво или мед — в оловянных стаканах и затем по рюмке хересу. По окончании каждого блюда о. Наместник звонил в колокольчик, причем чтец говорит: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». — Наместник говорит: «Аминь» и он, и все крестятся. Это служит и знаком подавать другое блюдо, и знаком для братии каждое блюдо начинать есть с молитвой. По окончании трапезы Наместник прозвонил в колокольчик, чтец: «Молитвами» и Наместник: «Аминь» и пропета была молитва благодарственная, в подтверждение которой Наместник приложился к образам и отошел в сторону за стол; я за ним сделал то же и, подошедши к нему, простился с ним, поклонившись ему в ноги, и он мне, и стал за ним; следующие делали то же, прощаясь с о. Наместником, мною и становясь последовательно. В это время пето было начатое непосредственно за благодарственной молитвой «Помощник и покровитель»; пропеты были все ирмосы, пока братия прощалась; о. Наместник иеромонахам кланялся в ноги, затем кланялся, затем просто целовался, я делал то же самое, не имея в чем просить прошения, а привлеченный из мысли — авось, пригодится в Японии. Дай Бог! Через тысячу лет, конечно, и в