Книга (СИ) - Ефимия Летова

такими крупными — местные приближались по габаритам к коровам, не иначе, и цвет их серебристой шерсти был необычно ярким и чистым, как в детских красках. Многочисленная крылатая и пернатая мелюзга бодро месила когтистыми лапками песок идеально чистых птичьих дворов. Ваккаи с длинными шеями — изумительный гибрид то ли коровы и жирафа, то ли слегка отредактированный вариант лам — доверчиво потыкались мне в ладонь мягкими губами, а я погладила их бархатные рожки, думая о том, что по крайне мере местные мздоимцы не экономили на содержании всех этих чудесных созданий.

…голублянка пахла изумительно — или это я соскучилась по полноценным ароматам? Жаль, что соврала про аллергию, а с другой стороны — пусть растёт. Тем более со спальнями мы пока что так и не определились.

— Таким был Криафар до проклятия, — говорит Тельман, уставший и взъерошенный, но на удивление какой-то более… настоящий, чем ранее. — Вернее, нам хочется думать, что он таким был. Память изменчива, а художественных изображений практически не сохранилось.

— Маги знают, как он выглядел.

— Никто из них не рисует, к сожалению, да и рассказов от них не добьёшься.

— А мне они показались довольно милыми.

— Так вы всё-таки поговорили? — Тельман, наконец, поворачивается ко мне. — Они пустили тебя к себе?

Наверное, ему хочется спросить о предмете нашего разговора, которого, как такового, и не было.

— Пустили, но не открыли никаких тайн бытия. Похоже, им просто скучно, но это не повод откровенничать с первой попавшейся Виратой, — беспечно улыбаюсь я, но про себя думаю о том, что как бы прекрасен ни был Охрейн, для двадцатишестилетнего Вирата он — диковинка, чудо, а для прикованных к Пирамиде магов, каждому из которых перевалило за полтора столетия — навсегда утерянная реальность, основа бытия, ушедшая из-под ног. — Здесь так чудесно. Почему ты не приезжал сюда просто так?

— Вдали от Охрейна гораздо легче страдать о своей загубленной жизни, — Тельман тоже улыбается. Что ж — самоирония, пусть даже такая неловкая, куда лучше, чем ненависть ко всему и всем. — Ты довольна, моя Вирата?

— Есть такое дело. Тебе давали в детстве уроки профессионального отчитывания чиновников или это врожденный дар?

— На самом деле, я получил неплохое образование, но отчитывание оно в себя не включало. Это, скорее, хобби — когда чувствуешь себя виноватым во всём, гораздо легче начать обвинять окружающих.

"В чём ты виноват?", — хотела я спросить, но передумала заниматься безудержным самокопанием. Несмотря на разнос чиновников — а может, в чём-то благодаря ему — день выдался… хорошим. И мне хотелось хорошо его завершить.

— Предлагаю отметить выход, — бодро говорю я, а сама думаю о том, что у нас уже давно превратили бы Охрейн в туристическую зону. Но криафарцы явно не готовы к такому святотатству, поэтому никаких таверен, баров, ярмарок, да и праздных посетителей на километр вокруг не наблюдалось.

Но в жилых кварталах района Росы они, разумеется, были.

— Уберёшь заветный ключик и печать немыслимой разочарованностью жизнью на лице, закроешься этим своим великолепным головным убором — никто и не узнает. Посмотрим на жизнь простого народа изнутри.

— Святая наивность, Крейне, — констатирует Тельман. — Кто же нас пустит?! Отец немощен телом, но не разумом и всё ещё контролирует многое.

— Хочешь сказать…

— Разумеется, нас пасут почище, чем каких-нибудь государственных заговорщиков или силайских шпионов. Где-то за пределами охрейнских насыпей скучает десяток камалов с угрюмыми сопровождающими от заботливого Вирата Фортидера.

— Пасутся по всему периметру? — уточняю я. Карты — моя слабость, хотя рисую я не очень-то хорошо. И я помню, где в Охрейне есть запасной выход — а ведь тогда, когда я его придумывала, казалось, что это не более чем исторический рудимент, дань традиции: везде должны быть тайные ходы и выходы!

— Ты поражаешь меня всё больше, хотя, казалось бы — куда уж больше, моя всеведущая Вирата, — Тельман протягивает руку и замирает в миллиметре от моей щеки.

И глаза у него серые-серые, как листья голублянки.

— Да я сама себе поражаюсь, мой Вират.

Мой, пожри всё каменные драконы. Мой ведь, от кончиков пушистых ресниц до носков сапог.

И ничего с этим, кажется, не поделаешь.

Глава 47. Криафар.

Ему двадцать шесть. Мне номинально двадцать, а на самом деле все двадцать восемь.

Кажется.

Но я чувствую себя максимум на шестнадцать, пока мы с Тельманом, прихватив заскучавших и застоявшихся камалов, сначала шагов семь-восемь ищем тайный подземный ход, придуманный одной весьма непродуманной земной писательницей, а потом пробираемся, точнее, продираемся через него. Ход, из земляного пола которого уже растут какие-то жадные теневыносливые кустики, а из земляного потолка беззастенчиво торчат гладкие, скользкие на ощупь корни, пахнет сыростью. Камалы недовольно фыркают и похрюкивают, к счастью, проход оказывается достаточной ширины и высоты и не слишком длинным, чтобы такие массивные звери могли пройти без особых хлопот.

Если соглядатаи заботливого старшего Вирата и отследили наш немудрёный манёвр, никого из них поблизости не было видно, вообще ни одной живой души. И мы смеемся, точнее, ржём, как ненормальные взрослые — или как совершенно нормальные счастливые дети.

Земля, вода, свежий прохладный воздух — всё это остаётся за спиной. Мы ничего не взяли с собой, уважая давний закон, запрещающий вывозить из Охрейна что бы то ни было, даже крошку земли или каплю воды, если право на это не подтверждено указом с королевской печатью, но потом Тельман с заговорщицкой улыбкой помахал одной-единственной, контрабандой пронесённой изумрудной тоненькой травинкой. Вытянул руку, словно собираясь отдать её мне, но не отдал — мягко, почти невесомо коснулся лба. Носа, щеки. Шеи. Плеча. Груди.

Я закрываю глаза, прислушиваясь к этому лёгкому касанию, как к шёпоту среди криков и гомона толпы.

* * *

— Ты когда-нибудь уже был здесь?

— Конечно. Много раз мимо проезжал. Думаешь, я четверть века безвылазно просидел во дворце?!

— Я имею в виду другое. По-настоящему был. Пешком.

— Кажется, до знакомства с тобой я как-то по-другому представлял себе настоящее. Ты просто каждый шаг открываешь мне глаза и… и…

— Отодвигаю горизонт, — подсказываю я. Теперь мы снова пробираемся и