Уарда - Георг Эберс

– И еще одно наполняет тревогой мое сердце. Я никак не могу позабыть сегодняшнего проповедника, молодого Пентаура. Его фигура, его лицо, каждое его движение, даже его голос живо напомнили мне твоего отца в те давние времена, когда он сватался ко мне. Хочется верить, что боги пожелали еще раз лицезреть в его облике того лучшего из людей, которого они взяли из этого мира.

– Ты права, госпожа! – вскричал старик эфиоп. – Такого сходства еще не приходилось наблюдать очам смертного. Я видел, как он дрался перед хижиной парасхита, – даже в этот миг он был как две капли воды похож на покойного!

Да, да! Он размахивал колом, как мой старый господин своей секирой в бою.

– Молчать! – рявкнул Паакер. – Пошел вон, болван! Этот жрец, матушка, действительно, похож на отца, я с этим согласен; но он наглец, он гнусно оскорбил меня, и я должен еще свести с ним счеты, впрочем, как и со многими другими.

– Какой же ты все-таки дикий, – прервала его Сетхем. – И сколько же в тебе ненависти! Твой отец был всегда приветлив и любил людей.

– А они меня разве любят? – спросил махор с горьким смехом. – Даже боги и те неблагосклонны ко мне и рассыпают тернии на моем пути. Но я уберу эти тернии собственными руками и без помощи тех, что там наверху, добьюсь своего, сметая всякого, кто станет мне поперек дороги!

– И пушинки не в силах мы сдуть без помощи богов! – воскликнула Сетхем. – Так говорил твой отец. Он был совсем другой, не такой, как ты. Ты просто внушаешь мне страх теперь, после того как я услыхала, какие страшные проклятия изрыгаешь ты против детей твоего повелителя и фараона, друга твоего отца!

– А мне он враг! – воскликнул Паакер. – Ты еще услышишь от меня кое-что почище проклятий. И пусть рамсесово отродье узнает, позволит ли сын твоего супруга безнаказанно презирать и калечить себя. Я столкну их в пропасть! Я стану хохотать – да, да! хохотать! – когда они будут подыхать у моих ног!

– Негодяй! – вне себя воскликнула Сетхем. – Я женщина, меня нередко называли мягкой и слабой, но можешь мне поверить: так же как я любила твоего покойного отца, на которого ты похож не больше, чем колючки на пальму, так же точно я вырву из своего сердца любовь к тебе, если ты не… не… Теперь мне все стало ясно! Теперь-то я знаю!.. Отвечай мне, убийца! Где те семь стрел с греховными надписями, что висели здесь? Где те стрелы, на которых ты нацарапал: «Смерть Мена»?

Сетхем тяжело дышала, от волнения лицо ее исказилось; махор попятился, как в детстве, когда она грозила наказать его за шалость. Но она последовала за ним, схватила его за пояс и хриплым голосом повторяла все тот же вопрос.

Тогда он досадливо передернулся и, оторвав ее руку от своего пояса, вызывающе воскликнул:

– Я вложил их в свой колчан – и не только для забавы! Ну вот, ты теперь все знаешь!

Возмущенная Сетхем снова протянула руку к сыну, но он оттолкнул ее со словами:

– Я уже не ребенок, я хозяин в этом доме. Что хочу, то и делаю, и пусть мне попробует помешать хоть целая сотня женщин!

И он указал ей на дверь. Сетхем громко зарыдала и пошла прочь. Но уже с порога она еще раз обернулась к нему.

А он тем временем сел к столу, на котором стояла миска с холодной водой, и низко склонил голову. В душе Сетхем происходила тяжкая борьба. Заливаясь слезами, она опять с мольбой протянула к нему руки:

– Вот я стою перед тобой!.. Приди ко мне в объятия! – молила она. – Прошу тебя, откажись от этих ужасных мыслей о мести.

Паакер продолжал сидеть у стола и, не глядя на мать, молча покачал головой. Сетхем бессильно уронила руки и чуть слышно промолвила:

– Ты, значит, забыл, чему учил тебя отец? Высшая добродетель, гласит священная заповедь, состоит в том, чтобы воздать матери твоей за все, что она сделала для тебя, дабы не воздела она рук, обращаясь к божеству, и не услыхало бы оно жалобы ее. [185]

Услыхав эти слова, Паакер громко всхлипнул, но не повернул головы к матери.

Она нежно звала его, но он не шелохнулся. Тут взор ее случайно упал на колчан, лежавший среди другого оружия на одной из скамей. Сердце ее сжалось при виде стрел, и дрожащим голосом она воскликнула:

– Я запрещаю тебе думать об этой безумной мести – ты слышишь? Ты откажешься от нее? Ты молчишь. Нет?! О бессмертные боги, что же мне делать?

Вне себя от горя воздела она к небу обе руки, но тут же опустила их, с отчаянной решимостью бросилась к колчану, выхватила из него одну из стрел и попыталась сломать ее.

Тогда Паакер вскочил и, подбежав к матери, вырвал у нее стрелу. Острый наконечник стрелы слегка оцарапал ей руку, и несколько капель темной крови упало на каменный пол.

Махор увидал эти капли и хотел схватить ее поцарапанную руку, но Сетхем, не выносившая вида крови, ни чужой, ни своей, мертвенно побледнела и, оттолкнув сына, проговорила каким-то чужим, глухим голосом, совершенно непохожим на ее обычно ласковый тон:

– Эта окровавленная материнская рука не коснется тебя до тех пор, пока ты не дашь торжественную клятву выбросить из головы и сердца мысли о мести и убийстве, дабы не запятнать позором отцовское имя! Так я решила, и пусть светлый дух твоего отца дарует мне силы сдержать слово и будет моим свидетелем!

Паакер упал на колени и начал корчиться в страшных судорогах, а его мать направилась к двери. Там она опять остановилась и, обернувшись к сыну, постояла так еще несколько минут. Уста ее не вымолвили ни слова, но глаза молили Паакера подойти к ней.

Напрасно! И она вышла из комнаты… Порыв ветра с грохотом захлопнул за ней дверь. Закрыв глаза здоровой рукой, Паакер в изнеможении простонал:

– О мать моя! Я не могу отказаться от мести, я уже не имею права сделать это.

Неистовый вой ветра заглушил его слова, а вслед за тем один за другим раздались два сильных глухих удара, как будто с неба обрушились глыбы скал. Паакер вздрогнул и подошел к окну, в котором брезжили серые сумерки занимающегося утра, чтобы разбудить рабов. Через несколько минут они сбежались на его зов, а домоправитель, смертельно перепуганный, еще издали крикнул ему:

– Ураган повалил высокие мачты у ворот дома!

– Не может этого быть! – вскричал Паакер.

– Это правда! – уверял его домоправитель. – Они были подпилены у самой земли. Нет сомнения, это сделал плетельщик циновок, которому ты перебил ключицу. Он бежал в эту ненастную ночь.

– Спустить собак! – закричал махор. – Все, у кого есть ноги, – в погоню за этим прохвостом! Свободу и пять горстей золота тому, кто его поймает!

Все гости Дома Сети уже мирно спали, когда верховному жрецу Амени доложили, что колдунья Хект доставлена. Он тотчас же отправился в зал, где везир поджидал старуху.

Услышав шаги верховного жреца, Ани очнулся от глубокого раздумья и нетерпеливо спросил:

– Она пришла?

Получив утвердительный ответ, везир заботливо поправил спутавшиеся локоны своего парика и воротник-ожерелье:

– Толкуют, что эта ведьма очень могущественна. Может быть, ты благословишь меня, дабы я был огражден от ее колдовских чар? Правда, у меня на груди глаз Гора и вот эта «Кровь Исиды» [186], но как знать, может быть…

– Мое присутствие послужило бы тебе надежной защитой, – сказал Амени. – Но… нет, нет, нет! Что я говорю! Ведь я же знаю, что ты хочешь повидаться с ней наедине. Ну, так пусть ее введут в тот покой, где священные изречения на стенах защищают от всяких чар. Прощай, я иду спать. Святой отец, – обратился он к жрецу, – приведи колдунью в один из освященных покоев, а затем окропи порог и проводи туда нашего великого повелителя Ани.

Верховный жрец вышел и спрятался в небольшой комнатке, смежной с залом, где должна была произойти беседа Ани с колдуньей. В этой комнатке благодаря искусно вделанной в стену слуховой трубе слышно было каждое слово, даже шепотом произнесенное в соседнем зале.

Увидав колдунью, Ани в испуге отпрянул – ее внешность в этот поздний час невольно вселяла страх. Ураган превратил в лохмотья ее ветхие одежды, растрепал ее седые, но все еще густые волосы, которые космами падали ей на лицо.

Опираясь на клюку и всем телом подавшись вперед, она устремила на везира горящий взор своих покрасневших, запорошенных песком глаз. Когда ее вели, ветер целыми пригоршнями швырял ей песок в лицо. Она была похожа на гиену, подкрадывающуюся к своей добыче. Ани вздрогнул, словно от холода, когда услышал от нее приветствие и слова упрека за то, что он избрал для разговора с ней такое странное время.

Вслед за тем, поблагодарив его за возобновление грамоты и подтвердив, что Паакер действительно получил от нее любовный напиток, колдунья привела в порядок свои волосы: эта старуха внезапно вспомнила, что она все-таки женщина.

Везир развалился в кресле, а она стояла перед ним. Однако ночное путешествие и борьба с ураганом так измучили ее дряхлое тело, что она попросила у Ани разрешения сесть, поскольку ей предстояло рассказать ему одну длинную историю, которая сделает махора мягким как воск.