Опасные удовольствия - Наталия Левитина

Внезапно все кончилось. Глеб Николаевич сидел не двигаясь, боясь сорваться в новый поток мучений. Но строительный шум стих, и боль тоже.

Теперь он мог думать. Батурский начал осторожно впускать в голову мысли, пробуя, не растревожат ли они утихшего зверя. Нет, нормально. Глеб Николаевич пошевелился в кресле, автоматически переложил с места на место бумаги. Что с ним будет дальше? Выпадут волосы и зубы, жизнь оставит его сильное, тренированное тело раньше, чем из него улетучится душа. Непонятные приступы смертельной боли вчера получили свое объяснение. Это не временное, случайное недомогание в целом здорового организма – это постепенное и неотвратимое умирание. Болезнь из маленького осьминога разовьется в могучего злого монстра, который протянет свои щупальца ко всем органам, проникнет всюду, опутает, сдавит, сожмет. Боль будет навещать с убийственной методичностью, будет становиться все невыносимее, будет терзать его, пока не превратит в измученное, жалкое существо, исторгающее стоны и мольбу.

Но всего можно избежать. Это в его власти. Не цепляться за жизнь, чтобы в конце концов увидеть в зеркале не свое лицо, а болезнь и боль, остаться в памяти друзей и знакомых истинным, подлинным Глебом, а не жалкими его остатками.

Дверь кабинета отворилась, и вошла Алена Дмитриева. Глеб Николаевич сидел за своим огромным столом и устало и спокойно смотрел прямо Алене в глаза. Потом он перевел взгляд ниже и увидел направленный на него пистолет.

– Здравствуй, Алена, – усмехнулся Батурский. То, о чем он думал, материализовалось в виде несчастной девушки с оружием в руках.

– Здравствуйте, – прошептала Алена. Обычная интеллигентность не покинула ее даже в критический момент. Она не могла не ответить на приветствие шефа, хотя и собиралась его убить…

– Алена, я так виноват перед тобой, бедная ты девочка…

Батурский покачал головой. Чувство глубокой и искренней вины овладело им, а только что пережитая дьявольская боль и мысли о смерти сделали его необычно сентиментальным в это мгновение. Несчастная девочка, зачем она привлекла его внимание именно в отрезке времени между Вероникой и вечностью? Она могла бы оказаться в его постели до того, как он заболел, или не оказаться вообще. Она не хотела близости с ним, он видел это, но использовал свою власть, не смог удержаться от соблазна овладеть некрасивой, скованной, неумелой и поэтому такой волнующей и притягательной Аленой. И он ее погубил. Погубил человеческую жизнь, пусть неумышленно, но погубил, и тогда не намного он лучше отвратительной Вероники, которая дарила свою смертельную болезнь сознательно и с удовольствием.

Глеб Николаевич смотрел на Алену. Сейчас она почему-то показалась ему удивительно красивой. Огромные, испуганные глаза сияли на бледном лице, в ее облике произошли какие-то незаметные перемены. Она сжимала в руке пистолет и собиралась его убить, но на самом деле это он отнял у нее жизнь пару месяцев назад.

Батурский вышел из-за стола, без страха направился к Алене и притянул девушку к себе. Рука с зажатым в ней орудием предстоящего убийства безвольно повисла, Алена уронила голову на грудь Глеба и заплакала.

– Милая моя, прости. Я только вчера узнал об этом.

– Как вы могли такое со мной сделать?! – рыдала Алена, и Батурский с готовностью мысленно обвинял себя, обзывал последними словами. Он создал банк, он оставит после себя миллионы, есть еще верный Куницын. И это все. Ни одного женского любящего сердца, ни одного детского личика, похожего на него. Несчастная Алена, которой он так жестоко распорядился. Унылый жизненный финал.

– Я только вчера узнал о том, что болен, – повторил Батурский. Он оторвал от себя мокрое Аленино лицо и посмотрел ей в глаза. – Прости меня, прости. Как ты себя чувствуешь? Ты бледна, и круги под глазами, но как-то необычно выглядишь. Красивая.

– Да, красивая… – шмыгнула зареванная Алена. – Я исправила нос… Я так долго мечтала об этом, мечтала, что превращусь в принцессу, и вот, когда моя мечта сбылась, – я должна умереть. Это несправедливо! Вы не имели права так поступить со мной!

– Я не знал, – снова повторил Батурский. – Где ты взяла пистолет?

– У вас.

– ?

– У вас дома. В тумбочке у той кровати, где вы мною забавлялись. Я ведь так и не вернула вам ключи от квартиры. Это ваш пистолет. И я… и я… хотела бы… вас убить.

Факт, что Алене это не удастся сделать, был очевиден. Она рыдала на груди потенциальной жертвы, и не делала ничего опасного и смертельного в отношении Глеба Николаевича.

– Зачем тебе брать грех на душу? – грустно улыбнулся Батурский. – Ты ведь знаешь, я и сам скоро умру. Может быть, очень скоро. Давай его мне.

Батурский мягко вынул пистолет из Алениной ладони и отнес его к столу. Потом задумался на секунду и направился к сейфу. Алена тем временем упала на ближайший стул – лишенная опоры в виде директора банка, она не держалась на ногах. Глеб Николаевич достал из сейфа плотный сверток и с ним вернулся к Алене.

– Вот, возьми…

– Деньги, – поняла Алена и с отвращением оттолкнула руку Батурского. – Ваши проклятые деньги! – зло воскликнула она. – Если бы я не боялась потерять зарплату, которую вы мне платили, я бы вам отказала! Я была бы здорова! Вы уже купили меня один раз, а теперь пытаетесь расплатиться деньгами за мою жизнь! Какой вы!

Алена вскочила со стула и бросилась к выходу. Но Батурский поймал ее за локоть.

– Возьми, глупая. – Глеб Николаевич забрал у Алены черную сумку и принялся впихивать туда сверток. – Ну что я еще могу для тебя сделать? Только это! Ты молодая и крепкая, ты сможешь прожить долго. Езжай за границу, веселись, покупай наряды и бриллианты, занимайся сексом по увлечению, а не из-за боязни потерять работу, забудь о своей болезни и прости меня, прости! Какая была у тебя жизнь? Да никакая. А теперь ты со своим модернизированным носом стала истинной красавицей. Так поживи напоследок в полную силу!

– Правда хороший нос? – со слабой улыбкой спросила Алена.

– Изумительный. С таким шикарным носом никакая болезнь не страшна. Держи свою беременную сумку и покуролесь от души. А я, честное слово, отомщу за тебя и твою загубленную жизнь.

Батурский оглянулся на пистолет, брошенный на огромном директорском столе.

– До свидания, Глеб Николаевич! – негромко сказала Алена.

– Прощай и прости.

Батурский вернулся в свое кресло и с ужасом понял, что боль сейчас нахлынет вновь. И, как назло, строители наверху с удвоенной энергией принялись за свое дело…

…Пряжников сидел понурый и угнетенный. Новость, что возлюбленная Дирли-Ду смертельно больна, потрясла его. Андрей всего лишь собирался со слезами на глазах и комком в горле засадить бойкую девицу в тюрьму за преднамеренное убийство, а Дирли-Ду, оказывается, уже была завербована Вечностью, и в любой момент могла изящно ускользнуть от Пряжникова, умерев.

– Значит, действительно самоубийство? – с недоумением покачал головой Андрей.

– Да! – пылко ответила Дирли-Ду.

– И сколько денег было в свертке?

– О! – вздохнула Дирли-Ду. – Я основательно потрудилась над этой суммой. Но осталось еще очень, очень много!

– Странно, зачем Батурский хранил в кабинете столько наличных денег? Ты ведь писала в дневнике, что он, как цивилизованный человек, пользовался кредитками. Впрочем, это его дело.

– Ты знаешь, а я сейчас уже благодарна Батурскому. Я могла бы прожить восемьдесят лет однообразной, серой жизнью в облике скучной Алены Дмитриевой. А Дирли-Ду горит, как спичка, пусть непродолжительно, но ярко. Я, конечно, не доблестный Данко, и никому не освещаю правильный путь, сгорая, но разве изменить себя, стать именно такой, какой я должна была быть, не доблесть? Мне кажется, Бог сначала меня и задумал яркой, соблазнительной, неповторимой, веселой. Но в последний момент что-то у него не получилось, устал напрягаться, наверное, хандра одолела, и родилась я с необъятным хоботком. Бедность и неблагоприятное окружение сделали свое дело и превратили меня в унылую Алену Дмитриеву. А теперь я очистилась от шелухи и комплексов, и стала Дирли-Ду. Правда! В облике Дирли-Ду я испытала за пару недель больше счастья, чем за всю жизнь в раковине Алены. Я встретила и полюбила тебя. Я полюбила себя – и это даже главнее…

– Мой бедный Дирлик! – воскликнул чувствительный сыщик. – Ты, вообще, как? Ничего не болит? А я, жестокий, каждую ночь измываюсь над тобой в постели. Ты, наверное, устаешь от наших упражнений?

– Ничего я не устаю! – возмутилась Дирли-Ду. – Только не вздумай меня жалеть! Не смей! Не надо ставить на мне клеймо смертника. Все остается по-прежнему.

– А сколько у тебя осталось долларов? – небрежно осведомился Андрей. – Может, нам следует быстренько пожениться, пока ты все не истратила? Я буду гораздо эффективнее распоряжаться наследством Батурского.

– Ох, какой негодяй!

Некоторые предметы обихода очень удачно оказались под рукой Дирли-Ду. Андрей ловко увернулся от банки из-под пива, журнала, альбома фотографий. А диванная подушка угодила ему в ухо.