Посмертная маска любви - Светлана Успенская

Еще несколько умелых штрихов на новом куске ватмана, и он понял — вот оно! Ринат принялся увлеченно работать, то и дело окидывая натурщицу внимательным, почти влюбленным взглядом. Она находилась от него метрах в четырех, и Ринат отчетливо различал каждую морщинку возле виска, каждый сосудик на тонкой коже, каждую ресницу ее широко распахнутых глаз.

Ее темные зрачки неотрывно смотрели на него, руки едва заметно дрожали, натягивая тетиву, стрела была направлена в угол.

Ринат увлеченно работал, механически отмечая про себя, что кожа на висках у нее тонкая и прозрачная, а на лице слой косметики, совершенно лишний. И вот, наконец, та линия, которая составляет всю его славу, все его достояние, — настоящая максютовская линия, которая продолжается даже там, где ее уже нет на рисунке, она парит в воздухе, приковывая взгляд, она уводит взгляд туда, где обозначен центр картины, к лицу, на котором под черным грифелем проступает азарт, жестокость, беспощадность…

Он не заметил, как арбалет слегка вздрогнул и острие стрелы чуть-чуть приподнялось. Он не видел, как тетива опасно напряглась и задрожала, тревожно вибрируя от натяжения. Он не видел, как ресницы дрогнули, веко опустилось, темный глаз хищно прищурился, губы сжались в еле сдерживаемом напряжении. А когда он заметил, то обрадовался и едва успел проговорить:

— Да-да, вот теперь то, что нужно…

Он наконец поймал то мгновение, когда после вылета стрелы мышцы опадают, и первая судорога расслабления проходит по телу. Он поймал это мгновение на сотую долю секунды, потому что еще через долю секунды был уже мертв — просвистев в воздухе, выпущенная стрела впилась ему в голову, как рассерженная злая оса.

Кровь мгновенно хлынула, застилая свет, ослабевшие ноги подогнулись, и художник рухнул на пол бесформенным мешком, беспомощно разбросав руки.

Натурщица хладнокровно опустила арбалет, встала с колен, разминая застывшие ноги. Обойдя распластавшееся на полу тело, она спокойно сбросила тунику и начала переодеваться.

Через минуту она приблизилась к входной двери и негромко бросила в темную щель:

— Быстрее!

Высокая мужская фигура, боязливо оглядываясь, вошла в мастерскую и нерешительно застыла на пороге.

— Ключ в кармане халата, — прошептала натурщица. Она приблизилась к мольберту. С белого листа на нее смотрело ее собственное лицо, искривленное сладострастно-жестокой гримасой.

Женщина слегка улыбнулась, аккуратно сложила лист пополам и не глядя сунула его в карман плаща.

Заметив наброски, которые валялись на столе около окна, она подошла к ним, задумчиво зашелестела бумагой. Потом тонкая рука уверенно погрузила толстую беличью кисть в черную краску, и жирные смоляные мазки накрыли жесткое лицо Артемиды-охотницы непроницаемой маской.

— Ты все? — спросила она мужчину, слегка ежась от прохладного воздуха, ворвавшегося в распахнутую дверь. — Пошли?

— Да, — негромко ответил тот, застегивая сумку.

За ними еле слышно хлопнула входная дверь…

Когда электричка прибыла на Киевский вокзал и вместе с такими же, как я, дачниками первобытнообщинного вида я выгрузился из вагона, от прекрасного настроения не осталось и следа. Промозглая дождливая ночь сеяла мелкую водяную взвесь прямо в лицо, прилично одетые люди брезгливо косились на меня, а бдительные служительницы в метро отказывались впустить бесплатно, грозя милицией, — денег, понятное дело, у меня не оказалось.

Но самое ужасное — я не знал, куда мне идти. Домой? К Кэтрин? К Ринату, то бишь уголовному авторитету по кличке Рэм, который спит и видит, как бы меня пришить? В памяти всплыло, как Кэтрин рассказывала про какого-то сподвижника Гитлера с похожей кличкой, ну, того начальника штаба штурмовых отрядов, который погиб в золотой ванне в «ночь длинных ножей». В нашей штурмовой бригаде «ночь длинных ножей» длится уже четыре месяца. И ванна тоже уже фигурировала…

Я присел на скамейку в скверике около вокзала, меланхолически глядя на ровную блестящую фонарями гладь Москвы-реки, и задумался. Можно отправиться домой, отъесться, отоспаться, отмыться, наконец, а уже потом, утром, что-нибудь придумать на свежую голову… Но если боевики Рэма или Касьяна, приехав за моим хладным трупом в дачный поселок, из которого я благополучно выбрался, не найдут оного, то куда же они отправятся в поисках моего тела? Конечно, ко мне домой! И там они возьмут меня чистенького, тепленького со сна, голенького… Нет, домой я не пойду. Я могу пойти к Кэтрин. Но где она, что с ней? Я мучительно хотел это знать и одновременно боялся узнать худшее. Если бандиты были у нее только лишь затем, чтобы выцепить одного меня, то, скорее всего, она сейчас в полном порядке, и, явившись к ней домой, я могу опять навлечь на свою любимую очередную банду головорезов.

Оставалось отправиться прямо в логово их босса. Уж там-то они точно меня не ждут! У них фантазии не хватит додуматься, что вместо того, чтобы отсыревать в колодце, я припрусь прямо к их главарю. А на моей стороне будет преимущество внезапного нападения. Только к какому боссу мне податься, к Касьяну или к Рэму? Где обитает первый, я не знаю, а со вторым у меня особые счеты.

Насколько я мог заметить, прожив у Рината несколько дней, его никто не охранял. Значит, встретившись с ним один на один, я имел прекрасные возможности для опережающего удара. Ринат, то бишь Рэм, никогда не отличался большими бицепсами, и при прочих равных условиях физическое превосходство было бы на моей стороне. Я все больше склонялся к этому абсурдному шагу, который привлекал меня своей аристократической бесшабашностью. («Романтик, — всегда говорила обо мне моя бабушка. — Неисправимый романтик!» Кому-кому, а бабуле моей можно было верить.) Итак, перебросив на спину абсолютно ненужный мне лично рюкзак, необходимый, однако, для маскировки, я направился на Ордынку.

К двухэтажному купеческому домику, притаившемуся в одном из узких переулочков под шатром пожелтевших канадских кленов, я вышел дворами. Окна мастерской не горели — значит, или хозяина не было дома, или он мирно спал в кроватке. И тот и другой вариант были мне на руку. Если его нет дома — прекрасно, где-то у него валяются мои шмотки, да и ванна, надеюсь, функционирует… Если же хозяин спит, то, пока он будет продирать глаза и выплывать из своих сладких снов, я завладею ситуацией и смогу диктовать свои условия.

Попасть в закрытую квартиру на чердаке для меня не составило ни малейшего труда. Всего-то третий этаж, тьфу! Бросив на землю ненужный рюкзак, я взобрался на клен, росший вплотную к розовому домику, лет сто назад принадлежавшему, должно быть, толстому купчине первой гильдии, пробрался по толстой ветке на крышу и через минуту уже пытался рассмотреть через заляпанные дождем стекла мансардных окон, что творится внутри мастерской. Без толку. Темень — хоть глаз выколи, даже мое зрение, изощренное долгим заключением в колодце, отказывалось что-либо различать.