Посмертная маска любви - Светлана Успенская

Перехватив длинные черные волосы тугой резинкой, чтобы не мешали работать, Ринат стал готовиться к сеансу. Выбрал из вороха драпировок, наваленных на стуле, белоснежную полосу скользкого шелка с широкой каймой, умело задрапировал ею небольшую античную статую, стоявшую в углу мастерской. Кажется, эта ткань хорошо подойдет к ее буйным кудрям цвета воронова крыла, восточному разрезу глаз и пухлой алости губ…

Скорее бы завтрашний день, скорее бы утро, скорее бы она пришла! Только бы она не опоздала, ему так хочется работать! Давно у него не было такого подъема, больше полутора лет… Но как хочется работать с ней!

Продолжительный сон освежил уставшие члены. Надо ли говорить, что здоровый труд и лечебное голодание привели к тому, что я мирно почивал, не отвлекаясь на просмотр видеоснов. Утром (а в моем представлении было уже утро), поднявшись по осыпающимся ступеням на достигнутую накануне высоту, я увидел смутное изображение потолка над головой и сразу же приободрился. К тому же грунт стал значительно суше, и удерживаться на нем стало легче. Кажется, мой рабский труд уже стремительно приближался к своему логическому концу. Но что будет в конце — свобода или новое бесконечное сидение в подземелье, — я не знал и старался об этом не думать.

Примерно на уровне шести метров кончиками пальцев вытянутой руки я мог достать доски, которыми был заложен колодец. Вися в немыслимой позе, я пробовал было сдвинуть доски в сторону, но чуть не свалился вниз, потеряв равновесие. Мне не хватало буквально парочки ступеней. Пальцы заработали с удвоенной силой.

Вскоре я уже висел примерно на высоте метров семи, упираясь головой в мокрые доски с крупными каплями сконденсированной влаги. Небольшого усилия оказалось достаточно, чтобы сдвинуть в сторону самую крайнюю, боковую, доску, но центральные пока не поддавались. К моему величайшему удивлению, в щель, образованную краем колодца и его крышкой, я не увидел долгожданного проблеска дневного света, и свежий воздух не заполнил до отказа мои легкие.

В чем дело? — недоумевал я. Бред какой-то! Неужели колодец не закончился и меня ждет продолжение приключений, вторая серия, так сказать?

Кряхтя, я с трудом сдвинул плечами многокилограммовый груз, наваленный сверху на доски, и уцепился руками за край. Подтянуться на руках и перекинуть ногу оказалось делом двух секунд, и через мгновение я уже стоял на твердой сухой земле и недоуменно оглядывался, не понимая, где нахожусь. К тому же следовало опасаться нападения сзади на тот случай, если меня все-таки охраняют.

Вертикальная полоска света, которую не разглядел бы и крот, но которую мгновенно различил в подземном сумраке мой изголодавшийся по свету зрачок, вызвала взрыв щенячьего восторга — значит, я все-таки на поверхности! Чахнущий дракончик из последних сил осветил квадратное огромное помещение, сложенное, как бомбоубежище, из огромных бетонных блоков. Большие, квадратные окна, забранные монолитными железными ставнями, горы строительного мусора, лопаты, носилки, песок и щебень под ногами — все это говорило о том, что я нахожусь в недостроенном доме, охраной здесь и не пахнет, равно как и едой, но это значит, что до свободы или до смерти — четыре шага (как поется в песне). По недавней моде колодцы в дачных поселках стали делать прямо в домах, чтобы не нужно было издалека качать воду для бытовых нужд. В таком-то недостроенном обиталище я и оказался. Вот почему мои стенания никто не слышал — они не распространялись дальше наглухо закрытого дома.

Я подошел к окну, заглянул в щелочку между железным ставнем и стеной и с радостью увидел в нее зеленую кромку леса, серое, низко нависшее над землей небо и залитое дождем стекло. Свобода так близка и так желанна!

Я подергал ставни — гиблое дело, сделано на века, здесь поможет только автоген. Огромные массивные петли, металлические прутья, наваренные вместо замка, — можно, конечно, попробовать перепилить их, но это еще часов десять муторного рабского труда на голодный желудок. Нет, меня это не вдохновляет.

Кстати, о желудке! Я обследовал помещение. Еды — никакой, одна радость — пачка «Кэмела» со сломанной сигаретой внутри, наверное, строители устраивали перекур. Я сел на кучу щебенки и жадно затянулся. Отлично! Через две минуты я стану совсем нормальным человеком!.. Но после второй затяжки голодный желудок взбунтовался, стал бурно сокращаться, грозя всяческими катаклизмами. Я нашел в ведре остатки воды, в которой замешивали цемент, и напился. А пожевать можно будет чего-нибудь на огороде, когда я отсюда выберусь…

Борьба с дверью закончилась моим полнейшим фиаско. Дверь оказалась чуть ли не бронированной и к тому же запиралась снаружи на амбарный замок, однако после недолгих поисков я обнаружил в потолке бомбоубежища люк, едва прикрытый досками. К стене была прислонена аккуратная лестница, и, не долго раздумывая, я взобрался на второй этаж и очутился в светлой, довольно уютной комнате.

Неяркий свет пасмурного дождливого дня внезапно ослепил глаза, уже привыкшие к мраку подземелья, я зажмурился и чуть было не грохнулся вниз от неожиданности. Но на улице стремительно вечерело, и вскоре черная августовская ночь грозила упасть на землю. Мне это было на руку.

Среди хлама, наваленного на полу, после недолгих поисков удалось откопать банку тушенки с засохшим на дне жиром и плесневелый батон цвета молодой майской травки. Нет, сидя в колодце, мой нос явно чувствовал сквозь шестиметровый слой земли, что наверху меня ждет кое-что вкусненькое… Выцарапав жир из банки, я намазал его на хлеб и в одно мгновение умял батон, который в обычном состоянии скорее очутился бы в мусорном ведре, чем в моем желудке.

Я осмотрел себя. В таком виде появиться на людях казалось положительно невозможным. Я был грязен, как будто последнюю неделю жизни провалялся в сточной канаве, что, впрочем, было недалеко от истины. Мне совершенно необходимо было умыться, привести в порядок руки и, желательно, побриться. Конечно, можно было и не бриться, ведь знакомые девушки всегда утверждали, что трехдневная щетина мне к лицу, в ней я выгляжу мужественным первопроходцем диких лесов Амазонии.

Наевшись и очистив по мере сил руки и физиономию, я решил, что настало время экипироваться. Порывшись в куче тряпья, сваленного на раскладушке, руки выудили одежку прямо по размеру. Это был старый потрепанный армейский бушлат в масляных пятнах и такие же брюки защитного цвета. Бледно-голубая футболка оттеняла благородную голубизну моей физиономии, приобретенную в сыром колодце, однако делала меня похожим на зека. Что ж, повышенный интерес к моей особе столичной милиции был мне обеспечен. Одна надежда — если я прихвачу вот этот старенький рюкзачок, то могу сойти за одичавшего дачника. Кстати, не обманул ли меня слух — вдали только что прогрохотал поезд.