Стрекоза в янтаре. Книга 2. Время сражений - Диана Гэблдон

Я слишком устала, чтобы спорить. Вытаскивать одну ногу и ставить ее перед другой требовало огромных усилий; шагать по мягкой подстилке из листьев и опавших иголок было куда легче, чем по болотистому предательскому вереску.

В лесу было тихо, раскинувшиеся высоко над головой огромные хвойные лапы смиряли порывы ветра. Капли мягко стучали по толстому упругому слою дубовых листьев, которые даже в дождливую погоду шуршали и потрескивали у меня под ногами.

Он лежал всего в нескольких футах от края леса, рядом с большим серым валуном, поросшим светло-зеленым лишайником. Лишайник был такого же цвета, что и его плед, коричневые клетки которого сливались с опавшими листьями, покрывавшими его. Он казался неотъемлемой частью леса, я бы споткнулась о него, если бы в глаза не бросились какие-то пятна блестящей голубизны.

Мягкая, как бархат, странная плесень покрывала обнаженные белые конечности. Она проходила по изгибам костей и сухожилий, образовывала небольшие трепещущие отростки, подобно травам и деревьям, которыми зарастают бесплодные земли. Она была сияющей, живой, трепещущей и ни на что не похожей. Я никогда такого не видела, но слышала об этом от одного старого солдата, который сражался еще в окопах Первой мировой войны.

«Мы называли это «трупный цветок», – рассказывал он мне. – Вы не увидите его нигде, только на поле битвы – на мертвом человеке. – Глаза, выглядывавшие из-под белой повязки, озадаченно смотрели на меня. – Интересно, где он прячется, когда нет войн?»

Наверное, его поры рассеяны в воздухе и только ждут своего часа, подумала я. Голубизна была сверкающей, совершенно необычной, яркой, как цветок вайды, соком которой предки этого человека разрисовывали себя перед битвой.

Легкий ветерок пронесся по лесу, прошелестел в волосах убитого. Они зашевелились и поднялись, безжизненные и шелковистые. Сбоку захрустела листва, я вздрогнула и оторвала взгляд от трупа.

Рядом со мной стоял и смотрел вниз Джейми. Он ничего не сказал, просто взял меня за локоть и вывел из леса, где остался лежать мертвец, одетый в цвета войны и самопожертвования.

Мы прибыли в Куллоден-хаус до обеда пятнадцатого апреля, почти загнав себя и своих лошадей. Мы подошли к нему с юга, пройдя через скопление всевозможных мелких домишек. На дорогах царила суматоха, почти безумие, а конюшенный двор был на удивление пуст.

Джейми спешился и протянул поводья Мурте.

– Подожди минутку, – сказал он, – по-моему, здесь что-то не так.

Мурта взглянул на дверь конюшни, стоящей чуть в стороне, и кивнул. Фергюс, сидевший позади маленького шотландца, тоже спешился и хотел было последовать за Джейми, но Мурта остановил его, коротко сказав что-то.

Окостеневшая после долгой езды, я тоже сошла с лошади и, утопая в грязи, последовала за Джейми. Что-то и вправду было не так. Но только когда мы вошли в конюшню, я поняла, что насторожило Джейми, – удивительная, глубокая тишина.

Внутри было тихо, холодно и сумрачно, без привычных для конюшни тепла и звуков. И вдруг в темноте зашевелилась какая-то тень – слишком большая для крысы или лисицы.

– Кто там? – спросил Джейми, инстинктивно шагнув вперед, чтобы заслонить меня. – Алек, это ты?

С сена медленно поднялась голова, плед соскользнул назад. Главный конюх Леохского замка имел всего один глаз; на месте другого, потерянного много лет назад, он носил черную повязку. Но и этого единственного глаза ему всегда хватало с лихвой. Быстрый, ярко-голубой, он замечал все и заставлял всех повиноваться ему – лошадей и конюших, грумов и наездников.

Сейчас глаз Алека Макмагона Маккензи был мутным, словно запыленный сланец. Большое сильное тело скрючилось, щеки ввалились от голода.

Зная, что в сырую погоду старик страдал от артрита, Джейми присел возле него, чтобы не заставлять его вставать.

– Что произошло? – спросил он. – Мы только что приехали. Что здесь случилось?

Старому Алеку потребовалось немало времени, чтобы понять вопрос, собраться с мыслями и облечь их в слова, глухо прозвучавшие в тишине, которая окутала пустую, темную конюшню.

– Все пошло в котел, – сказал он. – Они ушли в Неирн два дня назад, а вчера вернулись. Его высочество сказал, что они станут у Куллодена; лорд Джордж сейчас там, с войском, которое успел собрать.

При слове «Куллоден» я не могла сдержать слабый стон. Значит, они здесь. И после всего, что нам пришлось вытерпеть, мы тоже здесь.

Дрожь прошла по телу Джейми; я видела, как поднялись рыжие волоски на предплечье, но его голос звучал спокойно и ровно:

– Войско… но у них нет провизии, чтобы сражаться. Разве лорд Джордж не понимает, что людям нужно отдохнуть и подкрепиться?

Старик издал звук, отдаленно напоминающий смех.

– Что понимает его светлость, ничего не значит, парень. Армией командует его высочество. И его высочество говорит, мы должны выступить против англичан у Друмосси. А насчет пищи…

Брови Алека, когда-то густые и кустистые, побелели за последний год и проросли грубым волосом. Сейчас одна бровь приподнялась, с трудом, будто и это движение было для него непомерно тяжелым. Одна рука с искривленными болезнью пальцами зашевелилась и указала в сторону пустых стойл.

– В прошлом месяце они съели всех лошадей, – просто сказал он. – Правда, их было немного.

Джейми резко поднялся и прислонился к стене, втянув голову в плечи. Лица его не было видно, но тело одеревенело, словно стены конюшни.

– Так… – произнес он. – Так… А мои люди – они получили причитающуюся им порцию? Донас… он был… крупный конь.

Джейми говорил спокойно, но по внезапно прояснившемуся выражению единственного глаза Алека я поняла, что он, как и я, почувствовал, какие усилия прилагает Джейми к тому, чтобы голос не дрожал.

Скрюченное тело с трудом поднялось с сена, на трясущихся ногах старик осторожно направился к Джейми. Он подошел вплотную и положил руку на его плечо; больные пальцы не сгибались, но рука успокаивала своей тяжестью.

– Донаса не тронули, – тихо сказал он. – Они сохранили его для принца… для его победного возвращения в Эдинбург. О’Салливан сказал… негоже будет его высочеству идти пешком.

Джейми закрыл лицо руками и стоял покачиваясь возле пустого стойла.

– Я – дурак, – проговорил он, с трудом переводя дыхание. – О боже, какой же я дурак!

Он уронил руки; по щекам текли слезы, оставляя на них грязные полосы. Он вытирал их тыльной стороной ладони, но слезы продолжали струиться, словно он совершенно потерял над собой контроль.

– Дело Стюартов проиграно, мои люди уведены на смерть, в лесу гниют трупы убитых, а я стою здесь и рыдаю о лошади! О боже! – прошептал он, качая головой. – Какой же я дурак!

Старый Алек тяжело вздохнул, его ладонь скользнула по руке Джейми.

– Это хорошо, парень, что ты можешь плакать, – сказал он. – Я уже не плачу.

Старик неловко согнул в колене одну ногу и снова опустился на сено. Какое-то время Джейми стоял неподвижно, глядя на старого Алека. Слезы все еще бежали по его лицу – словно дождь, омывающий отполированные грани скалы. Он взял меня за локоть и, не говоря ни слова, повел из конюшни.

Когда мы были у двери, я обернулась. Алек все еще сидел неподвижно – темная, сгорбленная фигура, закутанная в плед, единственный глаз невидяще устремлен в темноту.

Люди разбрелись по всему дому; усталые до изнеможения, они искали хоть какого-нибудь забвения – от сосущего голода, от сознания полной и необратимой катастрофы. Женщин здесь не было; те военачальники, которых сопровождали женщины, давно их отпустили – слишком неясным было будущее.

Что-то проворчав, Джейми оставил меня у двери, которая вела во временное жилище принца. Мое присутствие ничего не меняло. Я медленно бродила по дому, слушая тяжелое дыхание спящих мужчин, ощущая атмосферу глухого отчаяния. Наверху я нашла крохотный чуланчик, заваленный ненужной поломанной мебелью, но, по крайней мере, он был необитаем. Я пробиралась между этим хламом, чувствуя себя маленьким зверьком, ищущим убежища от мира, в котором разыгрались огромные разрушительные силы.

Серое туманное утро вползало в единственное оконце. Я протерла его полой своего плаща, но сквозь густой туман ничего нельзя было различить. Прижалась лбом к холодному стеклу и затихла. Где-то там было поле битвы, но я видела только собственное отражение.

Я знала, что известие о таинственной и страшной кончине герцога Сандрингема уже дошло до принца Карла; мы слышали об этом почти от каждого, кто встречался нам во время продвижения на север, и потому без всяких опасений могли теперь появиться и сами. Интересно, что же мы сделали, спрашивала я себя. Погубили в ту ночь дело якобитов или, сами того не ведая, спасли Карла Стюарта от английской ловушки? Дрожащим пальцем я вывела на мутном стекле знак вопроса – еще один вопрос, на который я никогда не найду ответа.