Супервольф - Михаил Ишков

Я ощутил холодок на сердце.

Говорят, нет худа без добра. Пока я валялся на больничных простынях, контрреволюционный сброд генерала Андерса наконец-то покинул Ташкент. Со дня на день в Красноводск должен был отправиться и сам Андерс со своим штабом, тем самым снимая головную боль не только у оперативных работников республиканского НКВД, но и у незадачливого серасенса Мессинга.

После того откровенного — шахматного — разговора я начал внимательнее присматриваться к обслуживающему медперсоналу. Охраняли меня небрежно, специального поста у дверей палаты не выставляли. На время отсутствия Айвазяна присматривать за Мессингом было предписано медсестрам. Однако девушкам было не до скромного, никогда не жалующегося Мессинга. Сестер не хватало, и у каждой было столько работы, что по распоряжению главврача они просто запирали дверь, отделявшую ту часть коридора, где располагалась наша палата, от общего отделения, и оставляли меня одного.

Однажды в жаркий августовский день, воспользовавшись отъездом соседа, я подъехал к распахнутому в коридоре окну и, привстав с кресла, обнаружил внизу, в тени деревьев лавочку, на которой играли в шахматы на выбывание солидные на вид пациенты. Вокруг них собралось с пяток раненных, ожидавших своей очереди. Все были в добротных пижамах, двое на костылях. Мессинг некоторое время наблюдал за игрой, потом позволил себе дать совет одному из участников. Все разом подняли головы. Я воспользовался случаем и представился. Как только выяснилось, что один присутствующих слыхал обо мне и даже присутствовал на моем представлении, собравшиеся тут же сменили гнев на милость.

Далее все стало проще.

Я признался, что сломал ногу. Несчастный случай! Теперь сижу здесь, скучаю, теряю квалификацию. Хотелось бы поработать. Люди внизу пообещали — поможем!

К возвращению Айвазяна в вестибюле госпиталя уже висело написанное от руки объявление. Я особенно настаивал на том, чтобы оно было написано именно от руки, ни в коем случае ни типографским способом или на машинке. Айвазян бросился к главврачу, но генерал-майор медицинской службы отшил зарвавшегося особиста и заявил, что на территории госпиталя распоряжается он, и ни кто иной.

Была война, и военных, особенно раненых старших офицеров, тем более генералов, чьи палаты размещались в соседнем корпусе, уважали. Примчавшийся в палату Айвазян набросился на меня с угрозами. Я сделал невинные глаза — как Мессинг мог отказать главврачу, явившемуся в палату с просьбой устроить представление для ранбольных. Разве мне запрещали давать концерты? Наоборот, партия дала мне задание любыми способами помочь раненым поскорее вернуться в строй. Разве не так?

Айвазян сразу заткнулся.

Назначенный на вечер психологический опыт прошел на «ура». Мессинг был выше всяких похвал. Особенный смак отыскиванию предметов и выполнению других труднейших психологических заданий, придавала кресло-каталка. Я отыскивал расчески, помазки для бритья, простенькие очки. Но — учтите обстановку! — когда мне представилась возможность угадать, где спрятан орден тяжело раненого подполковника-артиллериста, я ухватился за нее обеими руками. Наводку дали соседи подполковника, попытавшиеся подбодрить угрюмого и неразговорчивого фронтовика. Я спросил разрешение у раненого — имею ли я право копаться в его вещах. Он с трудом кивнул. Я нашел орден Боевого Красного Знамени в его тумбочке и обратился к присутствующим с вопросом — известно ли собравшимся, чем дорога нашему орденоносцу эта награда?

Я опять же обратился за разрешением к подполковнику. Тот не возразил. С его же молчаливого согласия, не задав ни одного наводящего вопроса, Мессинг поведал зрителям, за что был отмечен артиллерист.

Когда я вскинул обе руки и объявил — вижу! — в просторной палате наступила мертвящая тишина.

— Вижу высоту с отметкой 124,5. На вершине разбитый ствол березы. В корнях укрытие, в нем раненый герой, — я указал на подполковника. — Он заменил на наблюдательном пункте смертельно раненого лейтенанта. Бросился спасти его и вот… Связь работает, он отдает приказ. Выстрел, второй, третий — цель поражена. Не вижу цели, только разбитый пулемет…

Подполковник сжал зубы так, что его лицо побелело.

Мессинг обратился к нему.

— Я могу продолжать?

Подполковник кивнул.

— Лейтенант не донесли до медсанбата. Его похоронили под Ржевом, в сырой земле. Это был сын нашего героя.

Подполковник слабо поправил меня.

— Племянник. Он у сестры был единственный. Я должен был присмотреть за ним.

— Простите, за ошибку.

— Ничего.

В другой палате, куда меня вкатили, я предсказал раненому в грудь капитану, что скоро его ждет нежданная радость.

Тот скривился.

— Какая радость. У меня все остались там… — он указал рукой в сторону заката.

— Ждите завтра. До обеда.

На следующее утро в палату принесли письмо от спасшейся чудом жены. Ее с детьми успели эвакуировать в Сибирь.

Все только и говорили о письме. Многие попросили подсказать, когда же им придут весточки. Кому имел право, сказал. Перед другими, их было куда больше, отговорился. Ответил — не знаю.

С того дня пошло-поехало. Слух о Мессинге докатился до других госпиталей. Там начали выражать возмущение, почему к ним не приглашают Мессинга. Местные политработники обратились к Гобулову, и тому пришлось дать разрешение на психологические опыты, ведь формально никакого обвинения мне предъявлено не было. Держать знаменитого ясновидящего под стражей без веских оснований, тем более, в Ташкенте, куда было эвакуировано множество культурных работников, а также писателей и кинематографистов, которые тоже желали лично пообщаться с Мессингом, — было вызывающе опасно. Гобулов по опыту знал, с работниками культуры лучше не связываться. Особенно, с писателями. Где-нибудь ляпнут, потом не отмоешься. И ноги всем не переломаешь, и в Ташкенте не удержишь, как это случилось с таким обременительным гастролером как Мессинг.

Гобулов настоял на моей скорейшей выписке. Меня на той же «эмке», на которой я был доставлен в кирпичный дом, привезли в гостиницу «Ташкент». Вообразите, какую радость испытал Мессинг, обнаружив, что сопровождающими в машину были назначены Айвазян и Гнилощукин. Я поздоровался с обоими, был мил и весел, чем откровенно смутил их черствые чекистские сердца. На прощание они даже не пригрозили мне скорой встречей. И это правильно, само их присутствие было красноречивее любых слов.

В номере меня ждал Лазарь Семенович.

Мы поздоровались. Я позволил Кацу обнять себя, сообщил, что готов к выступлениям.

Лазарь Семенович внимательно, с неизбывной еврейской тоской заглянул глаза и кратко поинтересовался.

— Обошлось?

Я кивнул. Действительно, обошлось. Правда, не надолго. Это было ясно, как день.

Глава 6

Сразу после водворения несчастного шнорера в гостиничный номер я решил убедиться в точности расшифровки кода будущего, которое ждало меня в Ташкенте. Прежде всего попросил Каца отправиться на вокзал и заказать билет в Москву. Лазарь Семенович огорчился — вы решили покинуть нас? Так скоро? Мессинг указал на сломанную ногу и пояснил, что с такой ногой ему трудно полноценно обслуживать зрителей. Ему надо подлечиться, и это желательно сделать в столице. Лазарь Семенович уныло кивнул и безропотно поплелся на вокзал. Вернувшись, сообщил, что билетов на ближайшее время билетов нет и не предвидится. Тем более, что в настоящее время пассажирские перевозки резко сокращены.

Я вздохнул и на машине, присланной директором, мы отправились в контору Госконцерта.

В кабинете Исламов выразил огромное удовлетворение «проделанной в госпитале работой» — он именно так и выразился, чем поставил меня в тупик, — затем, отослав Каца, пригласил на небольшой сабантуй, которое решил устроить по случаю моей выписки из госпиталя. Мы отправились в чайхану, где к нам подсел дружок Исламова, назвавшийся работником местного обкома комсомола. Мы вполне прилично посидели, отведали вкуснейший плов, поболтали о том, о сем. Комсомольский активист объяснил мне, какие первоочередные задачи стоят перед республикой. Это, прежде всего, повышение урожайности хлопчатника, ведь без узбекского хлопка нельзя производить взрывчатые вещества, а это, сами понимаете, чем пахнет.

Я согласился. Я всецело был за то, чтобы хлопка в Узбекистане было побольше. Я даже был готов выступить перед передовиками-декханами и сельскими активистами. Комсомольский секретарь обрадовался, обеими руками ухватился за мое предложение и пообещал снабдить меня всеми необходимыми материалами.

Я удивился — какими?

— Как же, — улыбнулся молодой веселый узбек, говоривший по-русски умно и без всякого акцента. — Неужели в таком деле как объяснение тайн человеческой психики можно обойтись без сравнительного анализа урожайности в различных хозяйствах? Я уже не говорю о цифрах и процентах?