Следователь по особо секретным делам - Алла Белолипецкая

что Михаил Андреевич Достоевский лишь издал изумленный возглас, когда Николай вывел их всех прямиком к пролому, сквозь который они поспешно пролезли в больничный парк.

Скрябин тут же обернулся – готовый отразить новую атаку призраков. Но те не спешили за ними следовать: к ограде не приближались. Да и Хомяков с Диком явно почувствовали себя в этом месте как-то неуютно. У пса напряглась спина, и дальше он двинулся почти на негнущихся лапах. А Сергей Иванович Хомяков как-то вмиг осунулся – и неотрывно глядел вперед, туда, где виднелось между деревьями то самое изваяние: серый контур, выраставший из серого камня. Каменная фигура писателя Достоевского и в самом деле проявлялась: то очерчивалась ясно, то становилась подобием сумрачной дымки.

Но, как видно, здешним призракам вид Федора Михайловича был неприятен в любом отображении. И даже отставной лекарь слегка передернул плечами, когда они все очутились в парке. Хотя и проговорил со смешком:

– Я-то ничего – привык уже к этому месту. А всем остальным вид моего сынка – кость в горле. Мнится мне, это всё из-за того, что сам он давно пребывает в совершенно другом месте. И от его вида остальных тоже тянет уйти отсюда. Не из парка, а в иные сферы мироздания, так сказать. Только вот – смелости на это мало кому хватает. Идемте со мной – я отведу вас на мою бывшую квартиру.

И они зашагали к желтому, с белыми колоннами, зданию.

4

Лара подумала, что квартирой свое обиталище отставной лекарь назвал скорее по привычке: вся больница находилась теперь в полном его распоряжении.

– Я считала, – призналась девушка, когда все они вошли в докторский кабинет Михаила Андреевича, – что здесь тоже будет полно их – умерших. Ведь многие пациенты отсюда живыми не выходили.

Она тут же поняла, что сморозила бестактность, и глянула на Михаила Достоевского – не вызовет такое заявление вспышку его гнева? Но тот лишь усмехнулся саркастически:

– Что верно, то верно, барышня! Но вы, как видно, главного не понимаете. Души здешних покойников обретаются совсем не там, где все они преставились. Возьмите меня, к примеру. Ведь меня те мужики порешили не здесь, а в Чермашне – моей деревеньке в Тульской губернии. Не упокоенные души оказываются в тех местах, к которым они при жизни сильнее всего прикипели. Вот как я – к этой больнице. А те, кто поумирал в Мариинской, все, надо думать, разбрелись потом по своим домам.

– А как же – пятиугольная площадь? – тут же спросила Лара; этот вопрос более всего её занимал. – Почему там-то скопилось столько сведенборгийских душ?

Она думала: слово сведенборгийские вызовет у отставного лекаря недоумение. Но тот, как видно, отлично её понял – ничего переспрашивать не стал. Зато глянул на неё сумрачно – и словно бы с неприязнью.

– Это – особое дело, – неохотно выговорил он.

И, хоть Лара глядела на него вопросительно, больше ничего не прибавил. Зато наконец-то заговорил Николай. Пока они шли по коридорам левого флигеля пустой больницы, он лишь глядел по сторонам и будто прислушивался к чему-то.

– И во исходе души моея, – тихо произнес он, – помози ми окаянному, умоли Господа Бога, всея твари Содетеля, избавити мя воздушных мытарств и вечного мучения…

Лара узнала слова из молитвы, завершающей акафист Святителю Николаю. Но не поняла, к чему Скрябин произнес их. Разве что – он решил, что пора ему молитвенно воззвать к своему святому покровителю: великому Чудотворцу из Мир Ликийских.

Однако при этих словах изможденное лицо Федора Достоевского исказил такой ужас, и отставной лекарь с такой быстротой подался к говорившему, что Лара мигом поняла: нет, тут в чем-то ином кроется суть!

– Замолчите! – проорал Михаил Достоевский. – Не смейте этого здесь говорить!

И он, вероятно, зажал бы Скрябину рот своим искривленными тощими пальцами, да тот удержал его на расстоянии. Не отбросил, как он поступил с площадными призраками, а как бы уперся ему в грудь раскрытой ладонью – не давая подойти, но и не сшибая с ног.

– Не бойтесь, – сказал Николай – уже совсем другим голосом: своим обычным, твердым и уверенным. – Это никуда вас не затянет. Мы уже порядочно отдалились от лучей – я даже их призыва больше не слышу. И я должен поблагодарить вас за предостережение, которое вы сделали мне около недели назад. Хоть я, боюсь, так и не вник пока, в чем суть того дела, которое меня занимает.

И тут Лара наконец-то поняла, к чему именно Скрябин прислушивался всё это время! Да и вправду, звуков, напоминавших приглушенный колокольный звон, она и сама уже не слышала. А когда Николай повернулся к ней, глаза его выглядели обычными: светло-зелеными, как китайский нефрит, с россыпью иссиня-черных крапинок вокруг зрачков. Как видно, небольшое применение его дара по отношению к Михаилу Достоевскому не стоило молодому человеку ровно никаких усилий.

– Здесь вся суть дела в Никольских храмах, – проговорил отставной лекарь. – Они вытягивают заблудшие души к свету. Ну, по крайней мере – пытаются вытянуть. Свободу воли для человека никто не отменял и в мире духов. Кто не хочет уходить, тот и не уходит. Но о каком предостережении вы, сударь, говорите, я понятия не имею. Я пока еще ни от чего вас не предостерегал.

Лара тоже не уразумела, о чем вел речь Николай. Зато всё остальное сделалось ей понятно.

– Так вот оно что… – прошептала она.

Девушка мгновенно вспомнила, что впервые она услышала звук, находясь в непосредственной близости от улицы Фрунзе, бывшей Знаменки. А там стояла церковь Николы Стрелецкого у Боровицких ворот, покуда её не снесли в 1932 году. И гораздо более отчетливо Лара этот звук различила возле храма на Убогих Домех, один из престолов которого был Никольским.

Скрябин же с ироничной учтивостью поклонился Михаилу Андреевичу:

– Как вам будет угодно: не предостерегали – значит, не предостерегали. А здесь, на Божедомке, очень много сил слилось воедино. Тут не только Никольский храм, но и скудельница, где веками хоронили неблагополучных покойников, и – места милосердия: братские могилы, больница для бедных. Да и памятник вашему сыну, вероятно, тоже сыграл свою роль.

– Будь на то воля моего сына Федора, – зло проговорил отставной лекарь, – это место давно бы уже опустело.

– А почему вам такая идея не по душе? – спросил Николай.

– Да не стройте