Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Анархисты-синдикалисты, лидером которых считался Новомирс-кий (Янкель Кирилловский), в полном противоречии с «безначальца-ми» считали высшей формой организации рабочего класса и основным средством его социального освобождения профсоюзы. Отсюда их главный лозунг передачи орудий и средств производства в руки профессиональных объединений после победоносной социальной революции. Анархисты-синдикалисты были сторонниками «мотивного» террора в противовес «безмотивному».

При всем своем идейном разнообразии анархисты всех оттенков в 1905–1907 годах были на редкость единодушны в применявшихся средствах борьбы. «Не проходило и дня без газетного сообщения о сенсационных грабежах, убийствах и диверсиях, которые были делом рук отчаянных налетчиков, — описывает их деяния Пол Эврич. — Они грабили банки и магазины, захватывали печатные прессы, чтобы издавать свою литературу, убивали сторожей, офицеров полиции и правительственных чиновников. Отчаянная и раздраженная молодежь удовлетворяла свою тягу к острым чувствам и самоутверждению, бросая бомбы в общественные помещения, заводские конторы, в театры и рестораны». Причем сказанное касалось не только «безмотивников» или «чернознаменников». Даже анархо-синдикалисты наводняли заводы литературой с призывами «ломать станки, подкладывать заряды динамита под городские электростанции, бросать бомбы в «палачей» из среднего класса, грабить банки и магазины, взрывать полицейские участки и сносить тюрьмы с лица земли. «Пусть могучая волна массового и индивидуального террора захлестнет всю Россию! Да восторжествует бесклассовое общество, где каждый будет иметь доступ к общественным хранилищам и работать всего четыре часа вдень, чтобы иметь время для отдыха и образования…»[701]. Эврич оценивает количество погибших от рук анархистов в 4 тысячи человек и приблизительно тем же числом количество убитых анархистов.

После спада смуты оставшиеся частично анархисты влились в ими же создаваемые формирования с красноречивыми названиями Кровавая рука, Мстители, Черные вороны, Лига красного шнура, которые продолжали заниматься привычными эксами. Особенно отличилась Московская группа анархистов-коммунистов, которая в 1910–1911 годах, наряду с развертыванием революционной агитации в пролетарской массе, преуспела в ряде разбойных нападений на казенные винные лавки и почтово-телеграфные конторы центральных губерний. Руководство же в массе своей, как и многие рядовые члены, поспешили переправиться за границу, где пользовались полной свободой действий, а кое-где воспринимались и как герои в борьбе с самодержавной диктатурой. Был организован анархистский Красный Крест в помощь заключенным соратникам со штаб-квартирами в Нью-Йорке и Лондоне, а также отделениями во всех крупнейших европейских городах. Организация проводила кампанию лекций и банкетов по сбору средств и распространяла петиции с протестами против полицейских репрессий ненавистного царского правительства. В Париже издавался журнал «Буревестник», а в Нью-Йорке «Голос труда», звавшие к новой революции.

Анархисты-эмигранты, пытаясь сплотить свои ряды и вновь оказаться в авангарде борющихся масс, накануне мировой войны провели шесть конференций в Западной Европе. Наибольшее значение имела I Объединительная конференция русских анархистов-коммунистов в Лондоне в конце 1913 — начале 1914 годов, намечавшая тактику и стратегию в условиях нового революционного подъема. Планы консолидации прервала война, вновь расколовшая анархистов на множество лагерей.

Кропоткин примкнул к оборонцам, полагая, что победа Германии окажется национальной катастрофой для России. Чем снискал расположение даже кадетов, лидер которых Милюков навещал его в Лондоне. Анархисты-интернационалисты, включая Гроссмана и Гогелия, осуждали любые военные действия и клеймили своего учителя и его сторонников как «анархо-патриотов». Стоит ли говорить, что слово «патриот» для настоящего революционера было ругательством.

Как оценивали потенциал анархистов накануне 1917 российские спецслужбы? «Анархические группы возникали время от времени, и их число возрастало по мере приближения к моменту революции, — свидетельствовал Глобачев. — Эти группы положительно целиком ликвидировались, и члены их в момент переворота почти все содержались по тюрьмам в ожидании суда»[702]. Эта оценка подтверждается современными исследованиями. Как обнаружил Кривенький, в 1915 году анархистские организации имелись в восьми городах страны, в конце следующего- в семи (15 организаций). Общее число анархистов в Российской империи к февралю 1917 года не превышало 300 человек[703]. Не анархисты делали Февральскую революцию.

Итак, практически все политические силы России за исключением консервативных октябристов и правых были в жесткой оппозиции государственной власти. «Не склонные к компромиссам люди и партии требовали от Николая II определенности в соответствии со своими общественными идеалами, а самодержавный правитель в ответ на это давление со всех сторон проводил ту линию, которую считал единственно правильной»[704], — подчеркивал историк Андрей Сахаров.

Глава 6

ИНСТИТУЦИОНАЛИЗИРОВАННАЯ ОППОЗИЦИЯ

Заблуждения, заключающие в себе некоторую долю правды, самые опасные.

Основные политические силы России и их лидеры действовали далеко не только по партийным каналам. А революционеры прибегали отнюдь не только к подпольной деятельности. На протяжении всех предреволюционных лет оппозиция могла опираться на государственные и полугосударственные институты, находившиеся в перманентном конфликте с правительством, кто бы его ни возглавлял. Речь идет, прежде всего, о Государственной думе и о возникших в годы Первой мировой войны самодеятельных организациях, которые выступят могучим революционным тараном. Определенную — не до конца выясненную — координирующую роль для различных групп непримиримой оппозиции сыграли масонские ложи.

Парламент

Начало непримиримой парламентской оппозиции было положено в I Думе. Депутаты пришли в Думу не как помощники верховной власти, а как смена ей. «Народные представители, увлеченные борьбой, оглушенные забастовками, восстаниями, террористическими актами, казнями, опьяненные политическими возгласами, обличеньями, требованьями, не сумели сразу приняться за то, ради чего Дума была созвана, чего они сами добивались с такой бурной энергией — за законодательство, — писала в воспоминаниях Тыркова. — …Первая Дума была Думой неизжитого гнева против неограниченного самодержавия… Внутренней, межпартийной полемики в Первой Думе почти не было. Вся динамическая сила и кадетов, и трудовиков была направлена против правительства… Депутаты считали себя вправе дать простор своему темпераменту, осыпая противника самыми жгучими обвинениями, не взвешивая слов, даже не слишком заботясь о справедливости своих нападок. Особенно бурные стычки происходили из-за еврейского вопроса, из-за земли и смертной казни… Правительство казалось слабым, неумелым, ничтожным, вредным. А на стороне Думы была и сила идей, и могучая всенародная поддержка… В 1906 г. — да и в последующие годы мы кипели негодованием, что государь предпочитает опираться не на блестящих народных трибунов, речи которых волнуют всю Россию, а на старых своих слуг, на скучных ретроградных бюрократов. Это казалось невероятным, непонятным, глупым»[705].

Правительство тоже давало основания для думского раздражения, даже если оставить в стороне политические разногласия. Уже первое появление в Думе премьера Горемыкина обернулось полным провалом. Едва он закончил — при гробовом молчании зала — свое выступление с изложением правительственной декларации и законодательной повестки дня правительства, как на трибуну выскочил кадет Набоков и под гром аплодисментов прокричал: «Власть исполнительная да подчинится власти законодательной!». Министр иностранных дел Александр Извольский, при сем присутствовавший, напишет: «Помимо содержания декларации, которое возбудило негодование большинства Думы, высокомерие и презрительный тон Горемыкина, когда он читал декларацию, вызвали неодобрение даже среди октябристов и консерваторов, которые отказались вотировать ответ на тронную речь, в результате чего Дума снова потребовала расширения своих прав, определенных манифестом 1905 года… Правительство осуждалось, выражалось требование отставки кабинета Горемыкина и замены его министрами, пользующимися доверием Думы. Начиная со времени этого заседания, нормальные отношения между правительством и Думой становились совершенно невозможными»[706].