От Аустерлица до Парижа. Дорогами поражений и побед - О. Гончаренко

Все это, вместе взятое, с возмущением по делу Верещагина, с возмущением по поводу всегдашнего произвола московского генерал-губернатора не могло не вызывать действительно всеобщего осуждения Ростопчина. Тот, кто приписывал почти исключительно себе лавры победителя, не встречал и поддержки со стороны Александра, который, почти по общему признанию, очень не любил властного «московского барина». Ростопчин чувствовал, что дни его господства сочтены. Он силен был лишь тогда, когда мог устрашать правительство возможностью революции. Но теперь в «бахвальство» уже не верили. «Я более ничего не хочу принимать на свою ответственность. Кроме того, трудно приучиться к тому, — пишет он почти единственному верному своему поклоннику Воронцову 1 ноября 1812 г., — что с тобой обходятся хорошо, когда в тебе нуждаются, и тебя выдают, как дикого зверя, когда опасность миновала».

Он о том же жалуется Глинке: «Меня обдают здесь пересудами; гоняют сквозь строй языками; меня тормошат за то, что я клялся жизнью, что Москва не будет сдана». Но Ростопчин и здесь не может стушеваться без позы. «Москва, — заявляет он, — была сдана за Россию, а не сдана на условиях. Неприятель не вошел в Москву, он был в нее пущен — на пагубу свою»...

Он грозит, что уедет во Францию, в Париж, и оставит «почетное место», которое занимает, потому что «устал от равнодушия правительства к городу, который был убежищем для его государей et le grand ressor[87], символом их могущества над подданными» (письмо Воронцову от 26 января 1813 г.).

Ростопчинская отставка последовала в июле 1814 г. по возвращении Александра в Россию. «Третьего дня совершился мой развод в Москве», — писал он жене 1 сентября. Первый в России «патриот», в то время неоцененный, утешался тем, что в «немецкой земле» ему «делают почести и признают главным орудием гибели Наполеона». «По крайней мере, когда своим не угодил, то чужие спасибо скажут». Как отнеслось московское общество к сему ему разводу с Ростопчиным? «Москва в восторге от отставки Ростопчина, — пишет Кристин Туркестановой 3 сентября. — Рассказывают, будто он написал жене: "Наконец, Его Величество оказал мне милость, избавив меня от управления этой мошенницей". Не ручаюсь за подлинность фразы, во всяком случае, могу вас уверить, что мошенница в долгу у него не остается и платит ему той же монетой».

Вождь официального патриотизма 1812 г. велел сделать надпись на своем надмогильном памятнике: «Среди моих детей покоюсь от людей». И мы знаем теперь, что если люди после 1812 г. не оценили сразу патриотических подвигов Ростопчина, то впоследствии потомство не по заслугам пыталось возвеличить эти несуществующие подвиги и не только Ростопчина, но и всех иже с ним сущих.

С.П. Мельгунов

«Перлы» и «клюква» мемуаров генерала барона де Марбо

Читая воспоминания генерала барона де Марбо, я невольно останавливал свое внимание на некоторых страницах его мемуаров о виденном и пережитом за всю его долгую службу Франции (1799—1848).

Военная карьера этого генерала прошла исключительно в кавалерийской среде. Барон де Марбо был знатоком своего дела, любил его и доблестно сражался во всех больших кампаниях Наполеона. Одиннадцать ранений, ряд высших французских и иностранных орденов свидетельствуют о его преданности французскому государству и о его личной храбрости в боевой обстановке.

Наполеону генерал де Марбо остался верен до конца и всегда был его самым убежденным защитником. Патриотизм и горячая натура генерала увлекали его порой, наверно, незаметно для самого себя при изложении некоторых событий в область пристрастности и фантазии. Но наряду с подобными недостатками в его труде можно найти прекрасные и ценные для русского читателя страницы, дополняющие наши знания о наполеоновских войнах.

Я задерживаюсь сейчас на 4-м томе (Березина — Лейпциг — Ватерлоо), особенно интересном для русских. Из него я выписываю ряд выдержек, перевожу их сам на русский и предлагаю их дорогим читателям «Военной были». Одни из справок относятся к категории «перлов», т. е. ценных и правдивых сведений; другие принадлежат к разряду «клюквы», т. е. указаний ошибочных или явно фантазерского характера.

Я уверен, что читатели сами, без затруднений, определят, к какой категории надлежит отнести каждую выдержку (к «перлам» или к «клюкве»).

С. 24. «...Артиллерия Русских далеко не так хороша, как наша, но Русские пользовались в боях пушками-"единорогами", дальнобойность которых превосходит действенность огня французских орудий той же эпохи. Эти "единороги" производили самые огромные опустошения в наших войсках...»

С. 36, 37 (Атака кавалергардов под Полоцком в августе 1812 года). «... Бесстрашный и умный генерал Беркхейм, подходя на помощь во главе 4-го кирасирского полка, бросился на кавалергардов. Несмотря на их храбрую защиту, они были почти все убиты или взяты в плен. Доблестный их майор оказался в числе погибших. Атака, произведенная горсточкой храбрецов (120 кавалергардов при 1 офицере), дала бы огромный результат, если бы была поддержана. Блестящее дело кавалергардов подтвердило лишний раз, что неожиданные атаки кавалерии обещают наибольший успех...»

С. 41. «...Как только раздавался последний ружейный выстрел, генерал Сен-Сир замыкался в монастыре иезуитов, где он посвящал целые дни, а часто и ночи, чему бы вы думали? Игре на скрипке!»

С. 47—48. «(В Бородинском сражении)... Французы одержали победу над русскими. Сопротивление последних было одним из самых стойких...»

С. 48. «(В Бородинском сражении)... Французы взяли очень мало пленных, и это свидетельствует о том, с каким мужеством защищались побежденные...»

С. 49. «(О Бородинском сражении)... Хотя русские были разбиты и были принуждены уйти с поля битвы, их главнокомандующий Кутузов осмелился написать императору Александру о том что только что одержал большую победу над французами! Эта ложная новость, пришедшая в Санкт-Петербург в день ангела императора Александра, вызвала чрезвычайную радость!.. Пели "Тебе, Бога хвалим"; Кутузов был провозглашен спасителем Отечества и произведен в фельдмаршалы. Между тем правда вскоре стала известной и радость превратилась в траур; но Кутузов был фельдмаршалом! Это было то, чего он желал...»

С. 53. «...Мюрат, вспоминая свои блестящие успехи в кампаниях 1806 и 1807 годов против Пруссии, когда он преследовал противника до крайности, считал, что одной кавалерии достаточно для всего и что последняя должна была совершать ежедневные переходы по 12—15 лье, не заботясь об усталости лошадей. Главное было нагрянуть на врага с несколькими головными колоннами! Но климат, затруднения в отыскании фуража, затянувшаяся кампания и в особенности стойкость русских изменили условия войны. Таким образом, когда мы прибыли в Москву, половина нашей кавалерии оказалась без лошадей, и Мюрат доканчивал уничтожение ее остатков в Калужской губернии».

С. 56. «... 19 октября (после ухода Наполеона из Москвы) маршал Мортье и две дивизии Молодой гвардии задержались в городе на двадцать четыре лишних часа для того, чтобы закончить разрушение города и взорвать Кремль».

С. 58. «...Маршал Мортье присоединился к императору после того, как взорвал Кремль»...

С. 62 «...Атаман Платов, пивший ночью по своей привычке, спал в это время... Дисциплина же в русской армии настолько сильна, что никто не посмел бы ни разбудить своего начальника, ни взяться за оружие без его приказания...»

С. 94. «...(На правом берегу Березины, накануне гибели французов). Я думал, что мосты были загромождены. Скачу туда галопом, и каково же мое удивление, найдя их совершенно пустынными! Никто не проходил по ним в то время, как в ста шагах от них, при хорошем лунном освещении я увидел более 50 000 отставших или оторвавшихся от своих частей солдат. Они получили прозвище "rotisseurs" (слово, трудно переводимое на русский, смысл его — кашевар, кухарь. — И.С.). Эти люди, спокойно сидевшие перед громадными кострами, готовили себе жареную конину, не подозревая того, что они находились перед рекою, переправа через которую будет стоить жизни многим из них. А сейчас, в несколько минут, они смогли бы перейти ее без препятствий и закончить приготовление своей еды на противоположном берегу. И ни одного офицера из Императорской штаб-квартиры, ни одного адъютанта из штаба армии, ни одного маршала не было здесь, чтобы предупредить этих несчастных и оттеснить их, в случае необходимости, к мостам!

В этом лишенном всякого порядка лагере я увидел впервые военных, возвращавшихся из Москвы. Моя душа была в отчаянье! Все чины были перемешаны; ни оружия, ни военной форумы! Солдаты, офицеры и даже генералы были покрыты лохмотьями и имели в виде обуви только куски кожи или сукна, плохо стянутые бечевкой! Громаднейшая толпа, в которой смешались тысячи людей различных национальностей, громко говоривших на всех языках Европейского континента, но не имевших возможности понять друг друга!..»