Все, кого мы убили. Книга 1 - Олег Алифанов

Однажды на пленере, когда с изумрудного холма рисовал я этюды живописных вилл в окружении садов на окраине города, ко мне обратился один господин, чуть старше меня, похожий на итальянца, но не местный; он отрекомендовался доктором Александром Галаки, путешественником из Болоньи. Я так и не понял, каких он кровей, это не представлялось мне существенным, теперь же я и вовсе не уверен, что это его настоящее прозвание. Он сдержанно похвалил мою манеру письма, и хотя, признаюсь, в ней нет ничего исключительного, мне польстило его мнение, ведь любой творец, кроме Создателя, тщеславен и подвержен язвам лести как никто иной из владеющих ремеслом. Мы беседовали более часа о живописи, музеях и капеллах Апеннин, я презентовал ему этюд, он же пригласил на обед к своему другу, у которого гостил.

Человек тот представился принцем Россетти, что соответствовало антуражу лёгких сводов прекрасного, но несколько обветшалого дворца с классическими колоннадами и фонтанами в парке скульптур. Его топазовый перстень изобличал в нём человека имеющего власть и могущество. Он и поведал мне нашу семейную историю, истинность которой я смог проверить лишь совсем недавно. Но случилось то не сразу, а по прошествии нескольких недель.

– Откуда же её узнали его соглядатаи?

– История эта, конечно, держалась у Прозоровских под секретом, возможно, более строгим, чем все его раскопки. Знали о ней только князь и княгиня, даже Анна находилась в неведении. Но дворовые люди болтливы, особенно если их потчевать барским вином и возвышать в мнимом достоинстве. Люди Голуа действовали аккуратно и размеренно, по крупицам собирая сведения. Так как князь подолгу отсутствовал, Этьену удалось проникнуть и в некоторые его бумаги. Не скрою, тот разговор двух иностранцев касательно чужих семейных дел в моей далёкой Отчизне испугал и насторожил меня, но лишь пока Россетти не предложил мне честную сделку: в обмен на документы, подтверждающие мои права, я должен по возвращении работать у них осведомителем. Говоря прямо – шпионить за своим благодетелем, ведь ещё совсем недавно я считал Прозоровского едва ли не отцом. Я тут же дал своё согласие, при условии, что рассказанное им – правда. Впоследствии я узнал, что Голуа приложил немалые усилия к тому, чтобы убедить князя взять для некоторых работ художника. А уж Александр Николаевич не без подсказки вспомнил обо мне. Так я сквитал попрание моих законных прав, предав его доверие.

Вернувшись на родину, я предполагал решительно всё проверить и разъяснить: у князя незамедлительно истребовать наследство и порвать с обществом шантажистов, так или иначе разоблачив его агента. Но, увы, очень скоро убедился, что имение Прозоровских – уже их оплот, и доверять там попросту некому. Кроме, разумеется, Анны, которая – невинный ангел и совершенно ни при чём. Я не собирался втягивать её в дела преступников, но однажды имел возможность убедиться, что она, не подозревая ничего, тоже может легко оказаться во власти негодяев. Голуа, расчётливо избрав кабинет князя для показа бумаг, подтверждающих права моего состояния, предварительно отправил ей записку якобы от моего имени с просьбой явиться туда же в урочный час. Этим он убедил меня в том, что малейшее неповиновение может привести к непоправимым последствиям для дорогого мне существа, а кроме того, отвлекая меня, снова мог спрятать документы в открытое им потайное место, подальше от моих глаз. Это оказалось разумно с его стороны, ибо я, находясь вне себя от обмана, мог похитить их раньше времени, лишив их другого важного козыря для управления мною. Они же хотели сперва получить от меня необходимые сведения. Но сделка наша только до сей поры казалась равноценной: сведения против других сведений. Вскоре я понял, что это обман: их работа имела твёрдое окончание, мои же обязательства понимались как бессрочные. Я боялся, Рытин. Да, боялся. Открыть князю Голуа не значило избавиться от бед: его сподручные могли оказаться ещё опаснее. На прямой мой вопрос, кто из обитателей дома состоит в нашем обществе, Голуа язвительно отрезал, что каждый младший член его имеет право знать только того, кого ему определено. Но я всегда полагал, что уж ему-то известно гораздо более… – Артамонов вдруг замолчал и долго набивал и раскуривал изящно исполненную трубку с тонким прямым чубуком, прежде чем продолжить внезапно возвысившимся голосом: – Теперь касательно княжны Анны Александровны. Я любил её, люблю и по сию пору, и хочу, чтобы вы знали это, Рытин, раз уж наши пути столь лукаво пересеклись!

– Отчего же – лукаво? – вопросил я, размышляя об уже услышанном.

То, что Владимир, по его словам, оказался не организатором шайки в доме князя, а лишь безвольным соучастником, отчасти обеляло его, и я даже чувствовал облегчение от того, что первая догадка моя не подтвердилась.

– Мне следовало пытаться привлечь вас в союз, открывшись во всём, а не хвастаться познаниями в каббале, мизерными и ущербными. Вы, как человек порядочный, и при этом случайный и посторонний, могли помочь раскрыть князю глаза… Меня же слепая ревность с новой силой бросила в объятия заклятых друзей. Я виноват пред Анной и пред вами, и заслужил порицания, но счастлив, что дуэль наша не состоялась. Однако меня немного оправдывает то, что и вы со своей стороны слишком рьяно взялись за дело – я не мог остаться равнодушным. В конце концов, мы с Анной дружны с детства, рядом воспитываясь, а тут – залётный франт с чинами и императорской депешей!

Я оставил последнее его примечание без внимания.

– Вы послали мне ту французскую книгу о каббале? Или князь?

– Я никаких книг не посылал. Возможно, Прозоровский. Я подарил её Анне – непростительная глупость и бахвальство, а уж она, верно, передала отцу.

Кажется, я покраснел от тайного удовольствия.

– Однако с дуэлью нашей не всё ясно. Не изволите ли объяснить? Как этот проходимец Голуа собирался меня прикончить? И по какой причине вы известили его о поединке?

Взгляд Артамонова говорил, что проходимцем следовало считать скорее меня, чем Этьена.

– Я спросил у него дуэльную пару, а уж остальное пришлось рассказать как старшему члену общества, в котором я поклялся состоять. Не ожидал я, когда заключал свой поспешный договор, что окажусь зависим от них настолько, что совершенно потеряю свободу. С другой стороны, я не мог не признаться себе, что поспешил с вызовом и жалел о том. Я испугался и рассчитывал на его совет и помощь, мне хотелось переложить хотя бы часть взваленного груза на чьи-нибудь плечи. Посему, от бесчестного предложения его я не отказался. Пистолетов, полагаю, приготовили три. Два неисправные: любой избранный вами дал бы осечку, мне же предписывалось воспользовался третьим, заряженным заранее и припрятанным под плащом. План обязывал подменить оружие, когда мы спиной друг к другу расходились бы к барьерам. Это не составило бы труда при наличии единственного предвзятого секунданта.