Кара-курт - Анатолий Чехов

— Ай салям, салям, Ёшка! — приветствовал его собрат по благородной страсти. — Иди скорей, тебя срочно председатель к себе зовет.

«Председатель Охотсоюза — верный человек, зря тревожить не будет». Яков остановил первую попавшуюся машину, попросил шофера быстренько доставить его на текинку.

В задней комнате Охотсоюза, откуда не раз начинали свои операции пограничники в таком людном месте, как базар, Кайманова дожидались утомленный аксакал Даугана Али-ага и под стать ему, среднего роста, сухой и жилистый старик, со спокойной и даже величавой осанкой, внимательным взглядом.

— Вот, Ёшка-джан, тебе Махмуд-Кули, — сказал Али-ага. — Можешь повесить мне на грудь орден, можешь дать Звезду героя. Большего подвига я не сделаю за всю свою жизнь. Если я не выпью сейчас пиалу геок-чая, сразу умру.

Али-ага шутил, но видно было, он настолько устал, что ему и вправду недолго протянуть ноги.

Якова насторожило то, что мудрый Али-ага отверг переодевание и привел Махмуда-Кули к нему, одетому в форму старшего лейтенанта пограничных войск. Привыкнув доверять старейшине Даугана, Яков не спешил выразить ему по этому случаю свое неодобрение.

Кайманов со всеми знаками уважения приветствовал Махмуда-Кули, поддержал и усадил за стол Али-ага, перед которым председатель Охотсоюза, сурового вида пожилой туркмен, уже ставил пиалу с зеленым чаем.

— Салям, яш-улы Махмуд-ага, — сказал Яков. — Да будет удача во всех твоих делах, здоровье и счастье твоей семье.

Перед Каймановым был тот старик, которого он так долго искал, к которому тянулись нити уже свершившихся нарушений границы и возможных в будущем. Исподволь он внимательно присматривался к новому знакомому, еще не решив, с какой стороны к нему подступить, решив дать начать разговор старику Али-ага.

— Я ему говорю, — прихлебывая из пиалы чай, сказал Али-ага, — что ты, Махмуд-Кули, все на базаре сидишь, табаком торгуешь? Иди к военным работать, деньги будешь, паек получать.

— Смотря какая работа, — осторожно ответил Махмуд-Кули.

«А Махмуд-Кули — орел», — подумал Яков и тут же заметил за внешней величавой невозмутимостью тщательно скрываемое беспокойство.

— Ай, пойду я отдыхать, — сказал Али-ага. — Вы тут чай пейте, разговаривайте, а меня внучка Гюльджан ждет. Пойдем с ней к другу Бяшиму в гости. Давно приглашал...

Кайманов проводил старика до двери, вернувшись к Махмуду-Кули, вытащил из нагрудного кармана лупу, выдвигающуюся на шарнире из черного карболитового футляра, приставил ее к глазу и стал неотрывно смотреть на старика. Тот недовольно покосился, заерзал на месте.

— Ай, начальник, — сказал он. — Какой большой у тебя глаз. Никогда я не видел такой большой глаз!

— Большой глаз больше видит, — сказал Яков.

— Что ему смотреть на старого человека? — сказал Махмуд-Кули. — Убери ты это стекло. Зачем на меня через него смотришь?

— А ты знаешь, что говорит мне это стекло? Оно говорит, — не повышая голоса, сказал Кайманов, — что шефу ты подбираешь плохих проводников для переправы. Уже двое из них не принесли тебе вещественный пароль — меченые табакерки. Если и дальше так пойдет, шеф с тебя голову снимет.

Махмуда-Кули словно столбняк хватил. Некоторое время он молча смотрел на Якова, затем, справившись с волнением, деланно усмехнулся, пожал плечами.

— Сказать все можно, — с трудом ответил он.

— Можно и показать, — сказал Кайманов. Он достал из кармана два кабачка с метками на донной части, протянул их Махмуду-Кули.

Тот даже развеселился:

— Ай, начальник, как любишь шутить! Хорошее у тебя стекло, все видит, все знает, не знает только, что такой кабачок для табака почти у каждого мужчины есть.

— Такие не у каждого, — заметил Яков.

— А кто может сказать, чьи они?

— Ну, что ж, и это можно, — так же спокойно ответил Яков. — Про этот скажет Хейдар-ага, а про этот — Имам-Ишан... Может быть, хочешь с ними поговорить?

Махмуд-Кули опустил голову, молчал некоторое время.

— Замечательное у тебя стекло, — вздохнув сказал он. — Нет, сейчас я уже не хочу с Имам-Ишаном говорить!

— Сводки Совинформбюро, наверное, каждый день слушаешь? — спросил Яков.

— Как не слушать? На фронте два сына — Хаджи-Мурат и Анна-Сахат воюют.

— А их опе наших врагов на ту сторону переправляет. Ты подумал об этом, Махмуд-Кули-ага? Ты понимаешь, что своим близким надо не словами, а делом помогать?

— Головой, Ёшка, я все понимаю. Махмуд-Кули — не враг своим сыновьям. Жить трудно...

— А сыновья с фронта придут, им надо будет ответить, кому ты тут во время войны помогал? Судить тебя надо, яш-улы. Оправдать себя можешь теперь только хорошей работой. Шефа твоего мы знаем, пока трогать не будем, он еще нам немалую службу сослужит. К тебе будут приходить Али-ага, Рамазан-Барат-оглы — мальчик с Даугана, чолок Ичана, табак приносить. Через них будешь мне весть передавать. Табакерки свои возьми, отдай шефу. Пусть думает, что у тебя все в порядке. С сегодняшнего дня все табакерки, что он будет «пассажирам» давать, все будут у тебя, только проводников подбирать буду я. Места встреч, словесный пароль через Рамазана и аксакала Али-ага мне будешь говорить. Грозить не хочу, но меня ты знаешь... Вздумаешь вилять, гарантирую встречу с Имам-Ишаном, а уж он-то знает, что о тебе рассказать.

— Бо´лды, Кара-Куш, — не обидевшись на угрозу, согласился Махмуд-Кули. — Все сделаю, как ты сказал. Теперь и у меня на душе легче стало, как будто аллах в мою сторону посмотрел. Но только и ты никому ни слова. Скажешь хоть одному человеку, режь меня, шагу больше не сделаю ни для тебя, ни для шефа. Один человек знает — тайна. Два человека — полтайны. Три человека — совсем не тайна. Ты — свой, разберешься. Другой разбираться не будет. Возьмет старого Махмуда за аксакал и поведет под трибунал. Будешь молчать — ты меня не видел, а я тебя, — «пассажиры» шефа все твои будут. Хош! Здоров будь! Я все сказал.

— Хорошо сказал, яш-улы, — согласился с ним Яков. — О таком деле, как у нас, больше двух человек знать не должны. Рамазан и Али-ага от тебя будут только приветы передавать да называть места встреч. На мое слово можешь положиться. Свое крепче держи...

Яков говорил искренне: условия Махмуда-Кули, чтобы о задании знали только они двое, не противоречило, а содействовало бы успеху. Пограничные секреты такого рода не выдаются первому встречному...

...В то время когда Яков разыскивал в городе на текинском базаре Махмуда-Кули, старший политрук Самохин принимал «на самом высшем уровне», как говорят дипломаты, старуху Сюргуль.

Узнав от дежурного, что курдянка хочет его видеть, Андрей понял: слова Кайманова о награде упали на благодатную почву. Видимо, Сюргуль все-таки решилась просить вознаграждение за свой подвиг. Для этого она выбрала именно тот момент, когда Кайманов уехал, а старшим на комендатуре остался Самохин.

С самым приветливым видом вышел Андрей навстречу почетной гостье, усадил ее в комнате для гостей за отдельный низенький столик, тут же приказал дежурному подать геок-чай.

— Слушаю вас, уважаемая Сюргуль, — сдержанно улыбаясь, как улыбаются люди, без слов понимающие друг друга, приветствовал он Сюргуль, отметив про себя, что его заговорщический вид пришелся ей по душе.

— Ай, такая жара, — начала та издалека.

— Ай правда, жарко, — согласился Андрей.

— Виноград будет сладкий.

— Нигде нет такого сладкого винограда, как здесь, — поддержал беседу Андрей.

— А ты ташаузскую дыню ел? Нет? Пойдем ко мне, я угощу.

— Обязательно приду. Только сейчас я на службе, а потом приду. Таких, как здесь, дынь нигде больше не видал.

— Хорошие дыни, — подтвердила Сюргуль, видимо решив, что пора переходить к главному разговору. — Ёшка сказал, очень опасного кочахчи вы поймали у Чары-Мурада, — сказала она.

Андрей согласился, что действительно неподалеку от мелека Чары-Мурада только благодаря уважаемой Сюргуль попался им ужасно опасный кочахчи. Да, ведь она сама его видела...

— Если еще увижу кого, я еще вам скажу, — заверила Сюргуль, видимо начиная верить в свою новую, так неожиданно определившуюся и такую выгодную роль.

Андрей рассыпался в любезностях, очень лестно отозвавшись о высоких достоинствах гостьи, не забыв отметить истинно патриотические чувства уважаемой Сюргуль.

— Ай, лечельник, не знаю, как тебе сказать, а сказать хочу, — заявила та. — Старый я человек. Почти всю жизнь прожила в ауле вон за теми горами (она указала в сторону границы). Не надо мне никакой премии за кочахчи, разреши поехать на родные места, в родном ауле пожить, внуков, правнуков повидать.

Андрей сделал вид, что перепугался.

— Как я разрешу? Тебя же кровники могут убить! Кто будет отвечать?

— Никто не убьет, — уверенно сказала Сюргуль. — Теперь там ваши солдаты. У меня есть племянник, он повезет. Лошадь, тележку даст, ружье возьмет.