Город призраков - Елена Сазанович

— Бог не допускает ошибок, — заметил я. — Граф же, мало того, что уничтожал людей исключительно по своим принципам, сам же этими принципами пренебрег.

— Я абсолютно с вами согласен, — кивнул Модест. И его глаза зажглись нездоровым огнем.

— И тем не менее вы почему-то стали ярым приверженцем этой нелепой идеи, — возразил Вано. — Несмотря на то, что считаете ее страшной.

— Это… — Модест опустил взгляд, и еще более цепко ухватился за одеяло своими костлявыми пальцами. — Безусловно, это случилось не сразу. И мне, пожалуй, теперь трудно объяснить почему такое со мной все-таки случилось. Граф сделал все, чтобы скрыть тайну моего рождения. Правду знала одна моя мать. И только перед самой смертью она мне поведала…

— Полагаю, она умерла от рака? — вставил свои пять копеек Сенечка, не скрывая презрительного взгляда.

— Вы совершенно правы, молодой человек, — кивнул Модест. — Именно. По мнению графа, она была страшно грешна, коль родила без мужа. Чистейшей воды абсурд! Ведь родила-то она именно от него! И это еще раз доказывает, что отец был болен. И тем не менее в его воспаленном мозгу все это как-то укладывалось… Он наказал ее так же, как и других. Его препарат действовал безукоризненно. И он фактически убил ее. Как всегда не пренебрегая при этом всеми атрибутами спектакля. Я имею в виду появление перед смертью привидений-двойников. И мать только когда ее дни уже были сочтены рассказала, кто мой отец…

— И он это признал?

— Более того. Он разыграл свой спектакль до конца. И даже, с определенной точки зрения, честно завершил его. Во всяком случае, он до конца остался верен своим принципам. Он тоже умер от рака. Он убил себя сам. Кроме того, перед смертью он передал мне свои записи, в которых я поначалу ничего не понял… Но гораздо позднее, с годами я все глубже проникал в тайну его жизни, в смысл его философии, в самые недра его болезненной психики. И чем больше я углублялся во все это. Тем яснее осознавал, что мой отец — гений! И я не мог не восхищаться им. И уже не мог не любить его. Во всяком случае, любой гений достоин похвалы и уважения. Идеи старого графа вскоре стали и моими идеями. Они питали мой мозг, мою психику. Постепенно я стал одержим ими. Уже потом я своими руками создал этот музей, посвященный городу и его основателю. Конечно, скрывая свое происхождение. И когда я достиг определенного возраста, то однажды заметил, насколько с каждым годом становлюсь похожим на отца. Благо это я заметил гораздо раньше, чем смогли заметить другие. И благополучно успел изъять все фотографии графа из музейного архива. К счастью, в тот момент приехали родственники графа из-за границы. И я смог устроить все так, чтобы подозрение пало именно на них.

Последние фразы Модест Демьянович произносил уже с трудом, фактически задыхаясь. Лицо его вдруг исказила страшенная боль, тело забилось в конвульсиях.

— Где этот проклятый докторишка! — закричал Вано и бросился к телефону.

Я судорожно стал рыться в коробке с лекарствами. Мои руки дрожали. Я не знал, что нужно искать.

— Модест Демьянович! — крикнул я. — Ради Бога, скажите, какое нужно лекарство?

— Ничего… не надо… Ничего, — простонал учитель, плохо выговаривая слова. — Я, как и отец… Я сам себя наказал… И мне уже ничего не поможет…

Учитель все время хотел за что-то уцепиться. За что-то конкретное, живое, что могло его еще связывать с жизнью. И он судорожно вцепился в руку Сенечки Горелова. И тот вскрикнул от боли. Хватка была мертвой.

— О, Боже, — я суетился возле него, не зная, что предпринять. — Модет Демьянович, скажите, ради Бога, скажите, где формула этого препарата? Оно еще может причинить столько вреда! Пожалуйста!

— Нет… Не… Я его… Я уничтожил… Формулу… И последнее… Я уничтожил с ней… Себя…

Сенечка отчаянно пытался вырваться. Кричал, морщился от боли. Его глаза были полны ужаса.

— Сенечка, — прошептал Модест Демьянович… — Я… Я… Заверши книгу… Только правду…

В один миг лицо учителя преобразилось. И он резко отпустил руку Сенечки. И закрыл глаза. На его лицо легло удивительное спокойствие. Словно и не было этой мучительной агонии. Учитель даже стал как-то меньше ростом. И в его фигуре, и на его удивительно тихом лице, было столько невинности. Что на миг все мне показалось каким-то дурным сном. Разве мог этот сухонький аккуратненький и безвредный старичок оказаться страшным сумасшедшим убийцей!

Вано так и не дозвонился Ступакову. Он сидел неподвижно возле телефона, подперев голову руками. Сенечку била лихорадочная дрожь. Он тер руку, за которую уцепился умирающий учитель. И на ней проступали капельки крови.

— О господи! — причитал Сенечка, — Что это… Он держался за меня… Не может быть… Неужели это он… Он был таким хорошим учителем. Неужели это конец…

— Это конец, — голос Вано прозвучал неестественно спокойно. И мы опомнились.

— Да, Вано, это конец, — я облегченно вздохнул.

— Слава Богу, это конец, — Сенечка попытался улыбнуться. И по инерции провел рукой по лбу, приглаживая взбившуюся прядь рыжих волос. И на его лбу остались красные полосы от крови. Все, что осталось от Модеста Демьяновича.

Вскоре мы стали свидетелями уже хорошо знакомой картины. Скорая помощь во главе с суетливым Ступаковым, в волнении протирающем свои абсолютно чистые линзы очков и с укором глядящего на нас, словно мы были повинны в смерти учителя. Милиция во главе с ее бессменным шефом Гогой Савнидзе, традиционно посылавшего всех ко всем чертям и поглядывающего на нас не менее укоряюще, чем Ступаков.

Наконец, выполнив все формальности как свидетели и граждане, мы выскочили на улицу. Мне где-то было даже жаль Модеста Демьяновича. Но все же я был безмерно рад, что дело наконец-то подошло к концу. И мне не терпелось поскорее вернуться в гостиницу, чтобы начать собирать свои немногочисленные вещицы. Я даже представил, как укладываю дорожную сумку. И приятная дрожь пробежала по телу, когда я подумал об автобусе, уносящем нас все дальше и дальше от этого проклятого места. Я уже было потянул Вано за рукав. Намекая этим, что пора поторопиться, пока еще кого-нибудь не пришили. Но мой товарищ остановился как вкопанный и во все глаза уставился на Сенечку.

— Ну как, Сеня, тебе нечего нам сказать? — наконец проговорил Вано.

Сенечка слегка покраснел, по своей мальчишечьей привычке, и вздохнул.

— Думаю, теперь, когда учитель мертв, нам всем есть что сказать. Но основное уже рассказал Модест Демьянович. Это ужасно… Мне бы и в голову не пришло, что именно он… Я помню его только с хорошей стороны. Знаете, он от природы был учителем. Ведь главное — это уважение и вера в ученика… Я очень его любил. Это ведь он когда-то посоветовал мне написать книгу про историю Жемчужного.

— И его последним желанием было, чтобы ты завершил ее. Не упуская мелочей. И главное — не пренебрегая правдой.

— Пожалуй, я так и сделаю. — Сенечка поморщился, сдерживая слезы. — И все же жаль, что у нее будет такой печальный конец. А больше всего жаль, что преступником оказался самый уважаемый в городе человек.

— Тем увлекательней будет эта книжка. Чистейшей воды детектив, — заметил я.

— Да, пожалуй… Пожалуй, все же придется написать и те страницы, которых лучше бы не было.

Вано продолжал пристально разглядывать Сенечку. И тот вновь смутился под его тяжелым взглядом.

— Понимаете… Я не придал этому значения. В общем-то не то, чтобы не придал… Но воля учителя… Я не мог ему отказать, равно как и другие. Мы все были его учениками. Он попросил нас разыграть этот спектакль. Он придумал, что у каждого из нас должен быть свой тайный грех. Не знаю, насколько вескими были его аргументы. Он сумел уверить нас, что убийство адвоката накладывает тень на наш город. И эту тень… Ну, как бы можно прикрыть другой тенью. Клин клином… Мы были напуганы. Поэтому согласились. И каждый придумал себе роль, каждый сочинил про себя сомнительную историю.

Вано облегченно вздохнул. И похлопал Сенечку по плечу.

— Я рад, Сеня, что ты наконец осмелился сказать правду. Хотя, если честно, в глубине души я слегка разочарован. Это была такая романтическая история любви. Ты — молодой талантливый журналист. И красавица Диана — жена мэра города.

Сенечка рассмеялся. И положил руку на грудь.

— Ребята, откроюсь только вам, положа руку на сердце. Я слишком осторожен, чтобы крутить роман с женой мэра. И не настолько глуп. Да и к чему это? Если его дочка не менее красива. К тому же молода и — свободна.

Я улыбнулся Сенечке. Мне нравился этот шустрый откровенный парень, которому, по-моему, суждено ходить в вечных мальчиках.

— Сенечка, если не секрет, а что мы пили в баре у твоего друга? Разбавленный водой чай?

Сенечка еще громче расхохотался. И стукнул себя кулаком по коленке.

— Клянусь честью, ребята! Коньяк был настоящий. И этот порок мой тоже настоящий! Благо, что теперь нет необходимости его скрывать. Никто уже за него не покарает. Разве что Бог. Но он так далеко. И к тому же он милосерден, — Сенечка хитро подмигнул. — Может сообразим на троих?