Хаидэ - Елена Блонди

Княгиня потянулась, напрягая каждую мышцу, проверяя, ушла ли усталость. Позвала тихим голосом:

— Теху? Иди ко мне, люб мой.

Но усталый мужчина спал, свернувшись на плаще и спрятав лицо. Княгиня стесненно улыбнулась. Она провела десять лет в золотой клетке, но ее тело быстро вспомнило, что такое труды и движение. А он изнежен по рождению, и хоть внешне стал похож на мужчину, но, все же, слабее ее. Что ж, тогда — спать.

Ей снилось, что она трава. Над множеством острых и нежных голов смыкается земля, но это не страшно, это преграда, которую нежные головы проходят каждую весну, пробиваясь к солнцу. И вот оно — сверкает весело, как любовная песенка, блестит, крутя лучи. Но тень, приближаясь, отодвинула свет, и на тонкие острия, что приготовились расти, легла черная ладонь с растопыренными пальцами.

«У Нубы не такая, у него светлые ладошки» — мысль прозвенела в траве цветком-колокольчиком и стихла, напуганная тенью. Рука приближалась и вот уже черная кожа коснулась зеленых стрелок.

«А-а-ах-а-а-ах» маленькими голосами сказали тысячи ртов и тысячи глаз зажмурились, ожидая, сейчас черная тяжесть ляжет на них, сминая. Но рука висела, еле касаясь, и Хаидэ-трава стала расти. Ведь это первое, что надо делать, увидев солнечный свет.

Травинки, пролезая меж пальцев, тянулись вверх. А рядом плакали и бились в черную кожу те, над которыми нависла преграда. Плакали все тише, пока не умолкли, застыв и смиряясь.

И улетая из сна, Хаидэ с замирающим сердцем увидела зеленое поле, набитое изобилием свободных трав и посреди них — черный отпечаток ладони, что не дала расти плененным.

«Сказать Патаххе…что это… спросить…»

Подняла голову, раскрывая глаза в жидкую темноту, полную черных стеблей, сверкания воды, лунного света и россыпей звезд. Переводя дыхание, потерла рукой затекшую шею. Вот и ответ, легла неудобно. И пришел сон о преграде над головой.

Они сыты и отдохнули.

— Техути, проснись. Пора ехать.

Когда-то у вечного тракта, который то становился широким, как река, то почти зарастал травой, но не исчезал пока по степи шли люди, семья отстала от каравана, чтоб позаботиться о схваченном лихорадкой отце. Старая телега опустела, мешки с зерном и семенами, что везли на обмен, ушли на зелья и скудную еду, а потом и саму повозку разломали на дрова, все равно лошадей ночью увели воры. Отец выздоровел, но был слаб, а вокруг стояло полновесное лето, проливалось мелкими дождиками, клонило тяжелые колосья, выстреливало в небо птицами и шуршало мелким зверьем.

— Останемся, — сказал отец, хватаясь за слабые колени и с трудом усаживаясь на камень у грубого очага, — куда нам идти, будем ловить зайцев, продавать шапки и теплые плащи караванщикам.

И мать закивала, держа за руку сына и прижимая к себе дочь.

Но около тракта селиться, значит — платить подать за право первой торговли, да и беспокойно, мало ли кто едет, нахлестывая коня и поглядывая по сторонам волчьим взглядом. И семья, собрав тощие пожитки, побрела в степь, чтобы выбрать место подальше, но все же вблизи от дороги. На гладкой равнине, закрытой от тракта грядой пологих холмов, на берегу круглого мелкого озера, полного серебряной рыбы, они остановились, и отец вздохнул, слушая, как перестукивается на берегах тростник.

С дальней стороны озера, где холм мочил в воде широкую глинистую лапищу, мужчины таскали в мешке, связанном из рваного плаща, комья глины, лепили из них кирпичи и выкладывали сушиться на солнце. А женщины, напевая, резали тростник, чтоб укрыть новый дом, маленький, низкий, с двумя крошечными окошками и входом, похожим на зев пещеры. Но перед домом горел очаг, сложенный из ровных камней, и билась на вешалах сушеная рыба, просоленная мелкой солью, собранной на солончаке.

Место оказалось щедрым. Рыба ловилась на пристальный взгляд, зайцы забегали в хижину, а перепелки метались под ногами, стоило отойти в степь на пару шагов. Через три года в маленький поселок из пяти домишек, где жили кроме семьи — старый бродяга, который остался умирать, да махнул рукой и передумал; вдова, схоронившая мужа-погонщика, что умер на тракте; двое веселых охотников, — задержались починить луки, и все никак не могли выбрать время двинуться дальше… Так вот — через три года старший сын привел в поселок, крепко держа за руку, тихую девочку с закрытым лицом. Сказал:

— Я купил себе у караванщика жену и построю нам новый дом, большой и крепкий.

Отец, сидя у старого очага, положил на колени морщинистые руки и кивнул. А мать повела невестку в домишко, и подарила ей старые бусы темного янтаря — единственную вещь, что осталась у нее от прежней жизни.

Это было давно. С тех пор Каламанк вырос, дома щеголяли белыми стенами, мазаными мелом, за которым хозяйки ходили к старым скалам, и на некоторых домах были даже греческие черепичные крыши. Вокруг поселка лежали аккуратные заплатки полей, а совет старшин каждую осень отправлял подарки местным степным князьям, чтоб чувствовать себя под защитой их всадников.

Техути и Хаидэ ехали шагом по единственной улице, мимо закопченных стен под обгорелыми лохматыми крышами. Никто не выходил навстречу, хотя в уцелевших домах мелькали фигуры за плетеными заборчиками и иногда колыхались занавеси на входах.

Добравшись до дальнего конца улицы, где два ряда домов расступались вокруг небольшой площади с колодой для лошадей, в которую текла тонкая струйка воды из деревянного желоба с края бассейна, всадники спешились. Цапля и Крылатка, фыркая, сунули морды в колоду.

— Что дальше? — вполголоса спросил Техути.

— Ждать. — Хаидэ села на плоский камень и вытянула ноги. Откинулась на грубо вытесанную спинку, прикрыла глаза, наблюдая через ресницы за пустой тишиной вокруг.

Жрец сел рядом, вытирая пот. Солнце торчало на маковке неба, палило без жалости, в блеклой голубизне без облаков.

Наискосок через площадь пробежал мальчик в светлой рубашке, спадающей с худенького плеча, остановился у выгоревшего дома поодаль и, поджав босую ногу, застыл, держась рукой за щиколотку.

— Эй! — негромко окликнула Хаидэ.

Он испуганно дернулся, покачнулся, вставая на обе ноги. Попятился к стене и, споткнувшись о разбросанную утварь, заплакал. Плач тихо бился в обгорелые камни, где над пустым входом плескалась на ветерке рваная занавесь.

— Иди сюда. У меня ягоды, — не поднимаясь, Хаидэ сунула руку в сумку и достала горсть собранного в степи раннего багряника.

Техути напрягся, берясь за лук: сбоку из другого дома вышла мужская фигура — старик встал в дверях, держась за притолоку.

— Не торопись, — тихо сказала Хаидэ, — были б тут мужчины, Пеотрос не скакал бы через всю степь за помощью.