Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков

Отношения Брюсова с Чулковым стали натянутыми, но порвались только в апреле 1907 года после резкой рецензии на «Земную ось». Объяснения автора: «Надеюсь, что мой отзыв о Вас как о писателе Вы не истолкуете как акт, враждебный Вам как человеку. Наоборот: невысоко ценя Ваши рассказы, я очень люблю Вас как человека»{16}, — не удовлетворили Брюсова, хотя Георгий Иванович только вернул ему — всерьез или иронически — его собственные слова.

2

Одновременно у «Весов» разгорелась полемика с «Золотым руном»{17}. «Товарищ Герман» взбесил Соколова, ополчившегося на «не совсем приличные намеки» («купечество» издателя) и «ноту оскорбленного монополизма»{18}. Новый злой фельетон под той же маской написал Брюсов, продолжавший, тем не менее, сотрудничать в «Руне» до конца 1906 года и периодически читавший там похвалы себе как поэту. «Г. Сергей Кречетов, — говорилось в фельетоне, — наговаривает столько забавных нелепостей, что его патетический ответ не может возбудить ничего, кроме взрывов здорового смеха. […] Обидно, однако, что в журнале, считающем в числе своих сотрудников наших лучших стилистов, редакционные ответы пишутся языком г. Сергея Кречетова!» (1906. № 5). Добил противника памфлет Брюсова «Вопросы» — на сей раз без подписи — где «Золотое руно» было названо «судном без капитана и кормчего» (1906. № 6). Особенно неприятно прозвучали утверждения, что журнал Рябушинского экономит на иллюстрациях.

Соколов снова дал отповедь «товарищу Герману», но она осталась в архиве: дни его как редактора литературного отдела были сочтены. Если Брюсова раздражал «начальственный голос» «тишайшего», по общему мнению, Полякова, то Рябушинский, как он сам говорил, «привык командовать служащими». Ради возможности редактировать журнал богаче, чем у ненавистного Брюсова, Соколов терпел, хотя его хватило лишь на полгода. 4 июля он направил издателю пространное заявление об уходе, разослав копии многим литераторам: «Авторитет знания, опыта и утонченного вкуса Вы подменили грубым авторитетом денежной силы, которой подчинить Вы считали возможным все. […] Не любя Искусства истинной любовью, смотря на него, как на забаву, как на свою личную прихоть, Вы и не уважали Искусства»{19}. Расчет на уход именитых сотрудников не оправдался: литературная братия посмеивалась над Рябушинским, однако и Кречетов мало у кого вызывал симпатию. «Купчик» не растерялся и уже на следующий день обратился за советом к Брюсову.

Валерий Яковлевич не торопился в Москву из Швеции, но не отказался от заманчивого предложения. Зная «ндрав» Рябушинского, он ограничился советами, а на постоянную работу порекомендовал своего приятеля Курсинского. На полгода «Золотое руно» стало союзником «Весов». Правда, уже в марте 1907 года Курсинский со скандалом ушел оттуда, не выдержав обращения издателя, который «сначала прекратил со мною всякие совещания о делах, касающихся журнала, затем прекратил всякие разговоры вообще, словно совершенно не замечал моего присутствия в редакции, и, наконец, довел свою невнимательность ко мне до явно оскорбительного отношения, выражавшегося в том, что 15 марта, уходя из редакции и прощаясь с присутствующими, обошел меня и не подал мне руки»{20}. Редакция «Весов» откликнулась на его просьбу об организации третейского суда и вынудила Рябушинского принести извинения. Тем не менее суд не состоялся, и причитавшихся ему денег Курсинский не получил. «Купчик» цинично заявил: «Неужели я не могу отказать своей кухарке без того, чтобы в это дело не вмешались „Весы“?»{21}. Он пригласил Белого возглавить литературный отдел, но тот решительно отказался. Брюсов дал несколько прощальных залпов по «Руну», которое отныне для него было потеряно навсегда. Новый секретарь редакции Генрих Тастевен и приглашенный на роль ведущего критика Блок в союзе с Ивановым и Чулковым решили придать «Золотому руну» собственное лицо. Это лицо было антивесовским и антибрюсовским, хотя Блок прислал Валерию Яковлевичу «Нечаянную радость» с надписью: «Венценосному певцу безмерных глубин и снежных высот […] внимательный и всегда преданный ученик»{22}.

На другом фланге в бой вступил «Перевал» (Брюсов немедленно окрестил его «Провалом») — «журнал свободной мысли», издававшийся с ноября 1906 года Соколовым на деньги мецената Владимира Линденбаума{23}. Соколов бравировал радикализмом (сборник его стихов «Алая книга» был изъят из продажи по приказу московского генерал-губернатора) и решил придать журналу «направление». Задуманный как орган «Грифа», «Перевал» собрал всех отвергнутых «Весами», включая Криницкого, Ходасевича и Петровскую, но первым делом издатель хотел поквитаться с Рябушинским и его «зловонной лавочкой». Особое место в журнале занял Белый, привлеченный возможностью публиковать большие теоретические и публицистические работы. В то же время он выступал как представитель «весовской» группы, по мере сил уравновешивая и смягчая враждебность «перевальцев» к ней{24}.

Брюсов тоже получил приглашение в новый журнал, но уклонился от сотрудничества, ссылаясь на занятость в «Весах» и в «Руне», «в которое между прочим я был введен лично Вами», как он не без иронии напомнил Соколову. Надежды на дипломатические отношения были похоронены рецензией Чулкова («перевальцы» критиковали «мистических анархистов», но «враг моего врага — мой друг») на сборник рассказов Брюсова «Земная ось»: «Несмотря на художественное бессилие этой книги, она представляет значительный интерес. […] Подобно тому, как кассовая книга разорившегося банкирского дома своими мертвыми цифрами говорит сердцу о тайной драме, о крушении какой-то большой нелепой постройки, созидавшейся годами, так и „Земная ось“ напоминает нам о крушении некоторого миросозерцания. […] Это миросозерцание определяется как ложный индивидуализм, т. е. такой „индивидуализм“, который по своей религиозно-философской слепоте мечтает утвердить себя вне общественности. Отсюда — бескровность, бездушие и реакционность того „искусства“, которое связывает себя с этим внешнепонятым индивидуализмом»{25}.

Редакция оговорила, что оставляет за собой право вернуться к оценке книги, но Соколов с радостью принял памфлет Чулкова и подбивал его, как и Волошина, разгромить брюсовские переводы из Верхарна{26}. Идейные упреки не удивили Брюсова, который уже обсуждал с Чулковым «реакционность» «Весов» и наличие у них «врагов слева»{27}. Под впечатлением услышанного и прочитанного он в тот же день признался далекому от символизма Ляцкому: «Хотя извне я и кажусь главарем тех, кого по старой памяти называют нашими декадентами, но в действительности среди них я — как заложник в неприятельском лагере. Давно уже все, что я пишу, и все, что я говорю, решительно не по душе литературным моим сотоварищам, а мне, признаться, не очень нравится то, что пишут и говорят они»{28}. Выхваченные из контекста фразы цитировались как доказательство отхода Брюсова от якобы чуждого ему символизма, но он как раз имел в виду защиту символизма от чуждых воздействий религиозно-философского и общественно-политического характера.

Рецензия Чулкова стала первым публичным выпадом против Брюсова как художника