Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков

пергамским гробницам, будут удивляться в музеях, но в котором будет пышно погребена новая поэзия. Я поднимаю бокал за то, чтобы этого не было, я подымаю бокал против всех, кто хочет отдыхать, торжествуя победу, и за всех, кто хочет новой борьбы, во имя новых идеалов в искусстве, кто ждет новых неудач и новых посмеяний»{10}.

Формулы ритуальной вежливости еле-еле прикрыли напоминание о своем первенстве и вызов на «бой во имя новой воли» — подобный стихотворению «Близким», отданному в «Факелы». Новый Арго нес на борту ведущих писателей и художников модернизма, но Брюсов сомневался в талантах кормщиков и их способности к оригинальному творчеству. Концовку речи он использовал в первой же своей статье о «Золотом руне», а в февральском номере «Весов» поместил язвительный фельетон Гиппиус за подписью «Товарищ Герман» (подлинное имя автора хранилось в тайне), обвинявший новый журнал в неоригинальности и бескультурье.

Что касается второго конкурента — «Факелов», то в них Брюсова отталкивали политическая ангажированность и литературная всеядность: Чулков ставил идейность выше художественности, а в погоне за именами привлек в альманах Андреева и Бунина. Критике первой книги «Факелов», вышедшей в апреле 1906 года, Валерий Яковлевич посвятил обстоятельную статью в «Весах» (1906. № 5) под прозрачным псевдонимом «Аврелий». Главный упрек заключался в том, что доктрина «мистического анархизма», провозглашенная как альтернатива «символизму, выращенному в оранжереях мещанской культуры» и «жалкому декадентству», нежизнеспособна: «Формула „Я мира не приемлю“ выбрасывает за борт весь материал художественного творчества: весь мир», — и не поддержана никакими творческими достижениями. 24 апреля Брюсов писал Блоку, у которого, наконец-то, оценивший его «Скорпион» купил новую книгу стихов «Нечаянная радость»: «Перечел Ваш „Балаганчик“. Прекрасно, хорошо совсем. […] Все остальное в „Факелах“ (в том числе стихи мои и Б. Н.) — дрянь, вещи, которые к искусству причислить нельзя никак. И никакого „мистического“ анархизма не оказалось, а — просто тенденциозная беллетристика, во вкусе „Русского богатства“. И эту старую, пережеванную муку нам выдают за истинный хлеб, которым должно будто бы заменить очерствелый символизм! И эти „факельщики“, подлинные реакционеры в искусстве, воображают себя прогрессистами и новаторами! Стыдно»{11}. В том же духе он написал Чулкову, но на их отношениях это пока не сказалось.

За «Факелы» вступился Иванов (1906. № 6). «Аврелий» ответил личным письмом, разъяснив причины своего участия в критикуемом альманахе{12}, но дальнейшее сотрудничество с ним оказалось под вопросом. Назвав присутствие Чулкова в «Весах» «очень желательным», Брюсов отверг его рецензию на Х сборник «Знания» с похвалами пьесе Андреева «К звездам»: «Эти сцены — мертворожденные, ходульные, шаблонные, доказывающие — повидимому однажды навсегда, что Андрееву не следует браться за писание драм, как и стихов», — и фактически отказался от участия в альманахе: «В „Факелах“ помещались создания искусства или нет? Если да, то там не место вещам, оскорбляющим художественное чувство. […] Если нет, если „Факелы“ хотят только под флагом искусства вести проповедь революции, там не место „декадентам“, которые прежде всего отстаивали и будут отстаивать свободу творчества. […] Если редакция „Факелов“ возводит эстетическую неразборчивость в принцип, мое сотрудничество невозможно. Если же помещение произведений антихудожественных произошло случайно или в силу того, что редакция иначе, чем я, оценивала их художественное значение, — я, конечно, готов и рад появиться на одних страницах с Вяч. Ивановым, с Вами, с Ф. Сологубом»{13}.

Летом 1906 года Брюсов с Иоанной Матвеевной отдыхал в Швеции: изучал шведский язык и писал стихи, среди которых особое место занимает «Карл XII. Памятник в Стокгольме»:

Ты в древних сагах был предсказан,

Последний викинг, вождь-герой!

Мечтой веков миропомазан

За Север на смертельный бой!

Ты принял беспощадный вызов,

Поверив в помощь тайных сил,

Свой подвиг, сана не унизив,

Как Рыцарь Полюса свершил.

И пусть, обманут зовом славы,

Ты дерзко жребии метал,

Пусть на пустых полях Полтавы

Судьбу столетий проиграл, —

Но сны заветные народа

В тебе свой образ обрели,

Сны духовидца, морехода,

Завоевателя земли!

Стоишь ты, призрак древней саги,

В своей столице над толпой

И вдохновенным взмахом шпаги,

Как прежде, манишь за собой.

Мне, гостю с вражьего Востока,

Склониться пред тобой дозволь,

Игрок безумный в кости Рока,

Венчанный Полюсом король!

При первой публикации в «Весах» оно входило в пейзажный цикл «В Швеции», но в сборнике «Все напевы» переместилось в раздел «Приветствия», заняв место рядом со стихотворением «Медному всаднику». Брюсов не просто отдал дань политическому врагу России, не просто дал новую оценку тому, кого принято считать авантюристом и неудачником. Он создал мифологический образ Рыцаря Полюса, вневременной облик человека Традиции.

В это время Чулков выпустил брошюру «О мистическом анархизме» с предисловием Иванова «О неприятии мира» и прислал ее Брюсову. Новый отзыв «Аврелия» (1906. № 8) был гораздо более резким: «На страницах г. Георгия Чулкова неопределенные ценности, о сокровенном существовании которых заявлял г. Вяч. Иванов, разменены на медные пятачки газетных фельетонов, и после этого гг. „мистические анархисты“ не могут не признать себя банкротами». Публикации предшествовало откровенное письмо Чулкову: «Я люблю Вас, очень люблю. Этим я хочу сказать, что как человек, как личность Вы мне очень нравитесь. […] Но — странное дело: все, что Вы пишете, мне большей частью бывает не по сердцу. И как писателя я Вас скорее не люблю. Из этого возникает моя „несправедливость“ как критика. […] Боясь быть лицеприятным, я впадаю в другую крайность — я отношусь к Вашим вещам строже, враждебнее, чем отнесся бы, будь Вы моим личным врагом. […] Постараюсь всячески избегнуть этого, разбирая Вашу последнюю книгу. Но в моих отношениях к ней есть все то же непобедимое противоречие. Совершенно определенная дружественность к Вам как к Георгию Чулкову, которого я знаю, как к цельной личности и в этом смысле как „к зачинателю `Факелов`“ борется во мне со столь же определенной враждебностью и к высказываемым Вами идеям, и к той форме, в которой Вы их высказываете. […] Лично мне хочется быть вместе с Вами и вместе с Вяч. Ивановым. Но я решительно не разделяю взглядов, высказанных в книге о неприятии мира и о мистическом анархизме. С этими взглядами, поскольку я критик, я буду бороться»{14}. 17 октября Брюсов писал Иванову: «В проповеди, затеянной тобой с Георгием Ивановичем, мне видится нечто глубоко гибельное для того движения в литературе, которому я служу. […] Я прямо вменяю себе в долг всеми средствами, вплоть до насмешки, бороться с „мистическим анархизмом“ и