Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

Старик толкает его дулом автомата к двери и командует всем полицаям:

— Марш на двор! Быстрее! Быстрее!

Во дворе переводчик, он же партизан Щуко, построил полицаев. Федя Сташевский бросил на подводу фуражку немецкого офицера и надел милую сердцу кубанку и встал рядом со Стариком.

Старик презрительно оглядел полицаев и сказал:

— Мерзавцы! Как только вас русская земля носит. Мне противно дышать с вами одним воздухом!

Полицаи что-то вразнобой забормотали, но их перекрыл гневный голос Старика:

— Молчать, подонки!

Потом полицаев судили, наиболее ярых расстреляли. Двух отпустили обратно служить в полиции — они дали слово работать на партизан и, действительно, работали добросовестно, искупая свой грех.

Тогда-то Давыдов позвал к себе Старика и предложил ему быть своим заместителем по разведке. Тот подумал, подумал и ответил:

— Трудное это дело, товарищ командир.

— Легкого ищешь?

— Зачем же легкого? По силам, чтоб не надорваться. До войны знавал я силача одного. Возьмет легковушку за задний буфер и говорит шоферу — езжай. Тот даст газ, а легковушка ни с места, силач ее держит. Однажды силачу и говорят — ты вот эту железяку поднимешь? А в той железяке пудов десять, не меньше. Отвечает — подниму. Чуть от земли приподнял, а больше не может, но все хорохорится. И что же вы думаете?

— И что?

— Надорвался, заболел и умер.

— Умная побасенка, — отозвался Давыдов. — Хорошо, не переоцениваешь себя. Это мне по душе. Потому и быть тебе моим заместителем по разведке.

А бороду Петро отрастил не для красоты или шика. Еще до отряда, выходя из окружения, бойцы Игонина вынуждены были вступить в рукопашную схватку. На Петра насел здоровый верткий офицер и порвал сильно на шее кожу — задавить пытался. Хорошо, что подоспел Щуко и всадил в гитлеровца финку. Петро стал уже задыхаться. Из этой схватки живыми вышли только двадцать человек, с ними Игонин и прибыл к Давыдову. С тех пор он отрастил бороду — она скрывала безобразные шрамы.

В отряде фамилию Петра мало кто знал, звали по кличке — Старик. Даже комбриг затруднится сразу вспомнить фамилию своего заместителя, хотя в его тетрадке аккуратно записаны все данные о нем. Федя-разведчик и тот постепенно стал забывать имя и фамилию командира, а ведь они знакомы два года.

Первое время Петро сам часто бывал на заданиях, но со временем стал ходить реже и реже. С одной стороны, запретил категорически Давыдов — это после того, как гитлеровский офицер хотел его похитить. А с другой, он так плотно влез в разведывательные дела, что на собственную разведку совсем не оставалось времени. Трудно было удержать в памяти разветвленную сеть, которую он принял и которую расширил. Даже терминологию не сразу усвоил. Как-то поначалу странно звучало: брянский доктор Николай Павлович звался «резидентом», Надя в деревне держала «явочную квартиру», Федя — «связник».

Свои люди у него были в деревнях и районных центрах, в Брянске и Карачеве. Резидентами были старосты, девушки — Надины подруги, служащие комендатур, врачи. Штаб оперативной группы орловских партизан снабжал разведку отряда немецкими марками и советскими рублями — для нужд агентуры.

Давыдов периодически передавал в штаб группы отчеты, составленные Стариком, вроде такого:

«Получено из кассы центрального штаба партизанского движения 15 тысяч марок. 7500 марок израсходовано на нужды агентуры Карачева, Брянска, Белые Берега. Израсходовано советских денег 13 тысяч рублей. Остаток в кассе марок — 9200, советских денег — 3000 рублей».

Однажды из штаба предупредили:

«Давыдову. Старику. Учтите, что посланные деньги крупной купюры необходимо выдавать тем лицам, которых вы намерены купить, своим же резидентам и агентам выдавайте мелкую купюру, иначе они могут вызвать подозрение и провалиться».

Предупреждение было не лишним. Однажды Наде выдали крупную купюру, сделал это Петро по неопытности. И привязался к девушке проезжий фашистский интендант: откуда у нее крупные немецкие деньги? Кое-как выкрутилась.

Летом сорок второго года Старик по поручению Давыдова ходил в соседний партизанский отряд. Но поскольку отряд не стоял на месте, а расположение его давыдовцы знали приблизительно, то на поход ушла целая неделя. Дело было в том, что при перестрелке пули повредили питание, и рация замолчала. Соседи поделились батареями по-братски. На обратном пути разведчики, никаких боевых дел не замышляли, хотя у Щуко чесались руки. Но Старик не вытерпел, когда увидел на проселочной дороге две легковые машины, которые сопровождала танкетка. Грех было не воспользоваться случаем, удача сама лезла в руки. Разведчиков было пятнадцать, вооруженные до зубов — автоматы, гранаты и даже ручной пулемет Дегтярева. Место было открытое, только жался к дороге небольшой березовый колок, и немцы ничего не опасались. Но когда машины поравнялись с колком, в них полетели гранаты и обрушился шквал автоматного огня. Кончено было за несколько минут. Танкетка горела. Одну легковую машину взрывом перевернуло. Другая носом сунулась в кювет. В этой машине разведчики обнаружили труп генерал-лейтенанта, при нем был вместительный портфель с документами. Больше ничего интересного разведчики не нашли и поспешили скрыться в лесу. У Давыдова, когда он брал трофейный портфель, от волнения тряслись руки. Не каждый день попадались партизанам генеральские документы. И были они исключительной важности.

А в начале лета, после боев с карателями, Давыдов послал Старика на это задание. Петро предложил было кандидатуру Сташевского вместо себя.

— Нет, пойдешь ты, — отклонил предложение Давыдов. — Дело серьезное. Наши готовят наступление, вот и прикинь, какой важности у тебя задание. Против Сташевского не возражаю, разведчик надежный, но в данном случае нужен размах и осторожность. Максимальная.

— Понятно, товарищ комбриг.

— А чтоб настроение тебе поднять, — улыбнулся Давыдов, — так и быть тайну выдам, строго между нами. Штаб фронта на тебя запросил документы — хотят звание присвоить. Из одежды младшего лейтенанта вырос, до генерала не дослужил.

— Не дорос, — улыбнулся Петро.

— Бери среднее. Майора хватит?

Давыдов еле заметно улыбнулся — рослый, выше Петра на голову, сейчас он являл само добродушие.

— Мне все равно, за чинами не гонюсь.

— Как все равно? — нахмурился Давыдов.

— Я, конечно, рад, — поспешил поправиться Петро. — Но мне не кисло и без звания!

— Не кисло ему, — усмехнулся Давыдов, — понимал бы толк в этом!

Вообще была у Давыдова такая человеческая слабость — сделать нечаянную радость людям. И не на показ, а от души. В сорок втором году партизанских командиров вызывали в Москву, держали с ними совет, назвали партизанское движение вторым фронтом. Из Москвы Давыдов вернулся Героем Советского Союза и привез всем штабным и близким целый рюкзак подарков. Петру вручил портсигар. Догадывался, конечно, что Игонину портсигара и не хватало.

Политрук Климов потерял в неразберихе первых дней войны свою семью. Считал ее погибшей и переживал из-за этого, замкнулся в себе. Давыдов, не обещая ничего, даже не поставив никого в отряде в известность, запросил штаб фронта о семье Климова — попросил поискать. Ответ ждал долго, месяца три. Недавно, перед уходом Старика на задание, вызвал к себе мрачного политрука и спросил:

— Слушай, Андрей Петрович, ты улыбаться умеешь? Второй год воюем вместе, а ни разу не видел, как ты улыбаешься.

Климов раздраженно пожал плечами: несерьезные разговоры. То к комбригу подойти невозможно — злой ходит, то его на лирику повело. Ответил:

— Вопрос не по-существу.

— Все бы ему по-существу. А не по-существу можно спросить?

— Коль пришла охота, спрашивай.

— Посмотрю я на тебя, как ты сейчас заулыбаешься. На! — Давыдов передал синий листок с радиограммой. Передал и стал наблюдать, с какой жадностью впился глазами в неровные, записанные торопливой Анютиной рукой строчки радиограммы политрук. Прочел, потянул руку к затылку, еще не веря сообщению. А потом посмотрел на командира и... улыбнулся. Приятной такой застенчивой улыбкой, и лицо его стало красивее и мягче.

— Так-то, — удовлетворенно произнес Давыдов. — А бумажку эту можешь оставить себе на память.

В радиограмме сообщалось, что семья политрука Климова жива и здорова, обосновалась в Алтайском крае — жена учительствует, а две дочки учатся в школе.

...Почти месяц Старик сидит здесь. Радистка Нина исправно держит связь с отрядом. Имелись кодовые позывные штаба фронта и даже самой Москвы, но ими пользовались в исключительных случаях. У Старика же таких случаев не было вообще.

Отпустив Щуко избавить деревеньку от свирепого старосты-предателя и заодно испытать зеленых юнцов-полицаев, пришедших в лагерь с повинной, Петро снова на сосну не полез, а удалился в шалашик, который соорудил ему Щуко, и принялся сочинять докладную комбригу. Придется посылать связного. Писать Петро отчаянно не любил, считал это занятие каторгой. Однако Давыдов ждал докладную, и Петро обязан ее написать.