Пора предательства - Дэвид Кек

Люди вокруг хватались за волосы. Дьюранд привалился к черной стене — стоять он не мог.

— Идемте с нами, — продолжали незримые шептуны. — Вы так много сделали. Пора отдохнуть. Никто не ждет от вас большего. Пора. Да, думаю, пора.

Дорвен смотрела на него: единственная в зале, кто не падал и ни за что не цеплялся, чтобы устоять на ногах.

— Дьюранд, — проговорила она. Он видел, как шевелятся ее губы.

Но комната вокруг нее содрогалась. У губ каждой живой души в просторном зале трепетали язычки бледного пламени. Само мироздание плясало перед глазами Дьюранда. Шепот все не унимался, и юноша подумал: «Вот, что я вижу теперь — мир из бледного пламени».

Дорвен подхватила его, когда он начал оседать по стене на пол. Закрыла ему рот рукой — втискивая душу обратно в тело. Кажется, она что-то кричала.

Дьюранд пытался выговорить хоть слово.

Однако вместо своего голоса услышал чей-то чужой: громче, чем он мог хотя бы вообразить.

— Нет!

Все мироздание содрогнулось от одного короткого слова, а шепот стих.

— Во имя Владыки Небесного, Короля, Королевы и Стражей. — Это был глас грозного Конрана на вершине башни — и каждое слово, медленное и звучное, теснило шепоток все дальше и дальше прочь. — Во имя Паладина и Девы Весны — Эррест еще не пал. И Око непобедимо.

Дьюранд почувствовал, что Дорвен тянет его за плечи. Он оторвался от пола, желая сказать любимой несколько слов, подбодрить ее. Но она проворно вскочила на ноги.

— Альмора!

И бегом бросилась к девочке.

В святилище Акконеля они увидели, что Патриарх лежит на полу, поверженный ниц. Альмора сидела рядом с ним. Темные глаза девочки были полны слез.

— Не бойся, — проговорил Дьюранд, легонько пожимая хрупкое плечико. Они вместе ждали, пока глаза Патриарха не открылись и в них не вспыхнули искры жизни.

Дьюранд улыбнулся. Сегодня ночью они дали отпор Грачам. А завтра поквитаются с их хозяином. А потом он, Дьюранд, вновь станет кузнецом своей судьбы.

В узком, со всех сторон одетом камнем пространстве — внутреннем дворе крепости — Дьюранд обнаружил около двух сотен человек в грязных гамбезонах и рыжих от ржавчины кольчугах. Некоторые все еще сжимали пальцы в знаке Небесного Ока.

Ламорик собрал здесь весь гарнизон Акконеля. На стенах в предрассветных сумерках притаились лучники.

Над всеми ними высились, точно недвижные каменные изваяния, Рыцари Пепла — лишь ветер играл краями их сюрко. Каждый сжимал рукоять обнаженного меча. Над замком все так же неслось монотонное песнопение.

Когда Дьюранд появился во дворе, по лицам всех присутствующих разлилась хмурая улыбка — отражение улыбки, что играла на его лице. Как будто они специально поджидали его, чтобы поделиться отличной шуткой с ним — тем, кого на их празднике избрали Быком. Он глубоко вздохнул — и увидел, как отсвет его дикой улыбки возвращается к нему на оскаленных зубах двух сотен бойцов.

Он поднялся на укрепления, чтобы присоединиться к наблюдателям.

В небесах вились сумерки. Собравшись на укреплениях башни Гандерика, защитники Акконеля всматривались в окутанные туманом изгибы залива.

— Идут, — прошептал Ламорик. Дьюранд заметил, что волны бегут вдоль пляжа как-то странно.

— Не высовывайтесь, — предостерег Абраваналь. — Нельзя, чтобы они заметили, что мы наблюдаем.

— Был бы день посмурнее, — посетовал Кирен. Небеса уже светились ясной синевой. — Если их заметят, все напрасно.

— Взгляните сюда, — позвал одноглазый Берхард, показывая пальцем на залив.

Сощурившись, Дьюранд припал к ближайшей бойнице. Крохотные кони двигались напрямик через отмели, миниатюрные пехотинцы украдкой пробирались вдоль прибрежных дюн. Батальон за батальоном — по пять человек в ряд, и на доспехах их мерцали первые лучи зари.

— Словно сон, — прошептал Ламорик. — После стольких дней.

Герцог придвинулся ближе к нему. На бедре у него висел новый меч.

— Вот ведь! А мне все никак не видно.

— Море сильно рябит, а солнце в тумане — их чертовски трудно заметить, — отозвался Ламорик. — Этот Саллоухит — опасный противник.

Герцог вглядывался вдаль.

— А почему ты так уверен, что это он?

— А кто еще среди ваших баронов настолько хитер?

Герцог кивнул.

— Не представляю, чтобы старый Сванскин на такое отважился. А Саллоухит скорее всего отправил первым того горячего парня, Хонфельса.

Старый лорд поглядел на Конзара.

— Ну ладно, капитан. Сколько их там?

— Больше тысячи, ваша светлость.

— Скорее, думаю, пятнадцать сотен, — заявил Ламорик, хотя предполагал это совершенно наобум.

Герцог повернулся к своему старому советнику.

— Сэр Кирен, а у нас в гарнизоне сколько?

— Двести шестьдесят людей, способных драться, — ответил Лис.

— А у Радомора, вы говорили?

— Четыре тысячи, ваша светлость, — сказал Кирен. — Самое меньшее.

Скоро Небесное Око поднялось над водами озера, и войско Радомора зашевелилось в тумане и длинных тенях разрушенного города. Команда одной катапульты даже снова принялась метать камни.

Рыцари Абраваналя озабоченно следили, как блестит и переливается огнем рассвета гиретское войско в волнах залива. Дьюранд видел, как снуют туда-сюда воины Радомора в тенях. Вот солнце заблестело на шлемах у далеких Врат Арфистов.

Молодой рыцарь в отчаянии прикрыл глаза.

— Нам ни за что не подвести войско достаточно близко. Там тысячи глаз!

Ламорик приподнял бровь.

— Помнишь первый день на стенах? Как все лучники норовили меня пристрелить, стоило мне голову высунуть?

— Ну, помню.

— Мы с Конзаром задумали небольшое представление. Кон нашел человечка, который… да вот и он!

На парапет, стараясь пригибаться как можно ниже, поднялся замызганный простолюдин.

— Мастер Торольд, — представил его Ламорик.

Белые зубы сверкнули в улыбке.

— Все готово, ваша милость.

Ламорик кивнул.

— Мастер Торольд из Хайшильдса. С рудников.

— С медных копей, ваша милость, — поклонился человечек. — И едва ли заслуживаю, чтобы меня величали мастером.

— Он в городе только с последней Кровавой Луны. Как ты там сказал? Твои свекры торговали шерстью?

Насколько удавалось разобрать сквозь грязь, Торольду было лет сорок-пятьдесят.

— Да, ваша милость. — Он подмигнул и стянул с себя шапку. Лицо его покрывали мелкие морщинки, короткие волосы на голове завивались кудряшками. — Приятно трудиться под открытым небом. Уж сколько я провел, копаясь под землей.