Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

Ему нравилось…

Чувствовать их вес.

Зашел в «Strand». «Восемнадцать миль книг», красовалось на вывеске. Не смог одолеть все восемнадцать, но провел там несколько часов. Конечно, порылся в трудах по архитектуре, а для удовольствия прикупил себе digest [267] из переписки Оскара Уайльда, короткий роман Томаса Гарди «Fellow-Townsmen», [268] аннотация понравилась: «Барнет и Даун, видные люди в Пор-Бреди графства Уэссекс и старые друзья. Судьба обошлась с ними по-разному. Преуспевающий Барнет оказался несчастлив в любви и теперь пожинает плоды своего такого удачного, но лишенного нежных чувств брака. Даун, адвокат без гроша за душой, светится от счастья в своем скромном домике в окружении обожающих его жены и детей. Ночное происшествие заставит их по-новому взглянуть на свою жизнь… their different lots in life… и напоследок, гениальную книжку Лайзы Кирвин «More Than Words», [269] которую тут же радостно пролистал, закусывая сэндвичем, расположившись на солнышке, прямо на ступеньках.

Это была подборка иллюстрированных писем из Smithsonian's Archive Of American Art. [270]

Письма к женам, возлюбленным, друзьям, покровителям, клиентам и близким, от художников, совсем молодых, никому неизвестных, а среди них и Ман Рэя, и гениального Джо Понти, и Калдера, и Уорхола, и Фриды Кало…

Письма тонкие, трогательные или же просто информативные, но всегда: украшенные рисунком, наброском, карикатурой или виньеткой, уточняющей место, пейзаж, душевное состояние и даже чувство, когда автору не хватало слов.

More than words… Больше, чем слова… Эта книга, на которую наш скупой на слова Шарль наткнулся случайно, на какой-то тележке, когда уже направлялся к кассе, она воссоединила его с ним самим, с тем, которого он давно задвинул в ящике с блокнотами в полотняных обложках и коробочкой акварели.

С тем, который рисовал просто так, в свое удовольствие… Не поясняя эскизами свои решения, не парясь над стальными стержнями и прочими кабелями в предварительно напряженном бетоне…

Проникся симпатией к некоему Альфреду Фрю, впоследствии ставшему одним из главных карикатуристов газеты New Yorker, отправившему сотни потрясающих писем своей невесте. Он рассказывал ей о своих путешествиях по Европе незадолго до Первой мировой войны, подмечал повсюду местные нравы, обычаи, описывал окружающих его людей… Графитовым карандашом создавал нарочного, вкладывал ему под мышку засушенный цветок настоящего эдельвейса и отправлял его к ней из далекой Швейцарии, или наглядно демонстрировал ей, как зачитывается ее письмами, разрезав одно на маленькие кусочки размером с почтовую марку и подрисовывая к каждому себя: вот он с ее письмом в руке нежится в ванне, застыл перед мольбертом, за столом, на улице, под колесами грузовика, в кровати – пусть даже весь дом в огне, или пронзенный шпагой бессердечного негодяя. А как-то раз он послал ей настоящую art gallery собственного производства, кропотливо вырезанную из бумаги и раскрывающуюся в трехмерное пространство, чтобы поделиться впечатлениями от картин, взволновавших его в Париже, и все это – украшенное текстами, полными юмора, нежности и такого… изящества… Ему бы хотелось быть этим человеком. Веселым, доверчивым, любящим. И талантливым.

А вот еще один – Джозеф Линдон Смит, великолепно владеющий рисунком, рассказывает обеспокоенным родителям о невзгодах художника, получающего классическое образование в Старом Свете. Вот он сидит под градом монет на улице Венеции, а вот полумертвый, потому что объелся дынями.

Dear Mother and Father, Behold Jojo eating fruits! [271]

Сент-Экзюпери в виде Маленького Принца приглашает на ужин Хедду Стерн… Ну ладно, хватит, потом досмотришь… прежде чем закрыть, пролистнув в последний раз, наткнулся на автопортрет какого-то заблудшего типа, сгорбленного, обхватившего голову руками, перед фотографией любимой. Oh! I wish I were with you. [272]

О, да.

Как бы мне хотелось…

Сделал крюк ради Flatiron Building, громадины, похожей на утюг, которая сильно его поразила в первый приезд… Построенное в 1902 году здание, на тот момент – одно из самых высоких в мире, а главное, одно из первых, возведенных на основе стальных конструкций. Поднял голову.

1902…

1902, черт побери!

Они гении…

Заблудившись, очутился перед витриной магазина, торгующего оборудованием для пекарен. N.Y. Cake Supplies. Подумал о ней, о них, и кучу денег потратил на формочки для печенья.

Никогда в жизни не видел их в таком количестве. Самых причудливых и удивительных…

Набрал собачек, кошек, курицу, утку, лошадку, цыпленка, козу, ламу (да, да, бывают cutters в виде ламы…), звезду, луну, облако, ласточку, мышь, трактор, сапог, рыбу, лягушку, цветок, дерево, клубничину, конуру, голубя, гитару, стрекозу, корзинку, бутылку и… и сердце.

У вас много детей, спросила продавщица. Yes, he replied. [273]

В отель вернулся совершенно разбитый, навьюченный пакетами как приезжий, которым, собственно говоря, и был, и ему это даже понравилось.

Принял душ, потом надлежащий вид: надев фрак, стал похож на пингвина и великолепно провел вечер. Хоувард сжал его в объятиях, сказав: «My son!», [274] познакомил с замечательными людьми. С одним бразильцем долго обсуждал Ове Арупа, и тут же обнаружил какого-то инженера, работавшего над скорлупой сиднейской оперы. [275] С каждой рюмкой его английский становился все более свободным, и он даже оказался на террасе, выходшей на Central Park, в компании с симпатичной девушкой in the moonlight. [276]

В конце концов спросил у нее, не архитектор ли она.

– Nat meee… [277] – протянула она.

Она…

Он не разобрал, кто она. Но сказал, что это потрясающе, и выслушал поток всяких bullshits про Париж so romantic, сыр so good и французов so great lovers. [278]

Смотрел на ее безупречно ровные зубы, маникюр, бесцеремонный английский, худые руки, предложил принести ей бокал шампанского и по дороге потерялся.

Купил в пакистанской лавке скотч и пачку бумаги, поймал такси, содрал отстегивающийся воротничок и засиделся допоздна.

Завернул каждую по отдельности собаку, кошек, курицу, утку, лошадь, цыпленка, козу, ламу, звезду, луну, облако, ласточку, мышку, трактор, сапог, рыбку, лягушку, цветок, дерево, клубничку, конуру, голубя, гитару, стрекозу, корзинку, бутылку и сердце.

Уложил в посылку, перемешал – докопается не сразу.

Заснул, думая о ней.

О ее теле, чуть-чуть.

Но главное, о ней.

О ней, вместе с ее телом.

Кровать была необъятная – double big King Size [279] -даже для пары страдающей от ожирения, и как же такое возможно?

Чтоб эта женщина, с которой он был едва знаком, уже заняла столько места?

Еще один вопрос для Ясина…

Заказал завтрак в патио и набросал на гостиничном бланке злоключения непутевого барсука в Нью-Йорке.

В общем-то, свои собственные.

Он – с карманами, набитыми барсучьим жиром, прогуливающийся по Strand с книжкой в руке, среди бомжей и строптивых тинейджеров (Шарль очень постарался, вырисовывая надпись на майке одного из них: Keep shopping everything is under control), [280] он – прилизанный, в роскошном смокинге, распушив хвост, на террасе с такой симпатяжкой, к которой никакой симпатии не испытывал, он – ночью, среди скотча и упаковок, и он… нет… постелью пренебрег…

Нашел в Интернете почтовый индекс Ле Марзере, отправился в Post Ofice [281] и на посылке дописал: Kate and Co.

Пересекая океан, узнал о судьбе Дауна и Барнета. [282]

Ужас.

Потом прочел письма, которые Уайльд написал из тюрьмы.

Refreshing. [283]

Приземлившись, мрачно отметил, что потерял пять часов жизни. Собрал документы, подтверждающие «платежеспособность квартиросъемщика», заехал к Лоранс, сложил свою одежду, несколько дисков и книг в чемодан побольше и выложил свою связку ключей на кухонный стол, на видное место.

Нет. Тут она их не увидит.

На столик в ванной.

Полный идиотизм с его стороны. Ему еще столько всего предстоит забрать, да ладно… Видать, начитался этого денди… Того, брошенного всеми, кому хватило духа, в предсмертных муках корчась в клетушке с мерзкими, ненавистными ему обоями, прошептать им: «Либо вы, либо я. Определенно, кто-то из нас должен уйти!» [284]