Происхождение личности и интеллекта человека - Александр Невзоров

Ведь даже сверхточно выяснив расположение всех атомов в кристаллической решетке этой стали, мы все равно ничего не узнаем о том, как работает механизм сейфа, ибо его работа производится разделенными, взаимодействующими и геометрически строго оформленными структурами, порожденными средой и ей подчиненными.

Эта аналогия грубовата (на грани некорректности), но подразумевает лишь то, что полиструктурность мозга есть безусловный факт, что aliqualiter специализация его анатомических структур понятна, а их взаимодействие очевидно.

Ad verbum, надеюсь, что в качестве примера не надо приводить миллионы нейрохирургических операций, успех которых основывается прежде всего на точных представлениях о локализации различных функций в различных мозговых структурах. Достоверность этих представлений настолько высока, что позволяет хирургу при удалении опухолей, кист и гематом «не задеть» те точки, мельчайшее повреждение которых приводит к афазиям, коме или иным тяжким для пациента последствиям.

Если бы синаптическая или иные подобные версии (из тех, что сводят работу мозга к микропроцессам в везикулах, к пропуску ионов через мембраны, к активациям протеинкиназы A et cetera) годились бы для объяснения церебральной работы, то даже полушарность для такого мозга была бы излишней и необъяснимой эклектикой; этот орган вполне мог бы быть анатомически бесструктурным «клеточным монолитом», организованным значительно проще, чем даже печень. Наличие в нем структур, формаций, локализации функций, анатомически наблюдаемых аксонных пучков, комиссур и лучистостей — все было бы ненужным и бессмысленным.

Сегодняшнее противостояние догм классической нейрофизиологии и «синапсизма» отчасти напоминает ситуацию двухтысячелетней давности: вспомним спор Галена Пергамского с «аристотелевцами», утверждавшими, что мозг монофункционален и служит лишь для «охлаждения сердца». Гален тогда задал весьма логичный вопрос: «Если бы мозг оказался созданным только для охлаждения, то зачем тогда существуют различные его части, такие как сосудистые тела, сетевидные сплетения, шишковидная железа, воронка, гипофиз, псалтыревидное тело (Судя по всему — комиссура гиппокампа, которая в совсем старых анатомических фолиантах именуется как «лира Давида» — Прим, автора), червеобразный отросток? Для охлаждения было бы достаточным, если бы головной мозг был сделан наподобие бездеятельной и бесформенной губки, и тогда не было бы нужды в столь искусном строении, какое мы находим в мозгу» (Цитата Галена приводится по «Трактату о функциях нервной системы» Г. Прохазки (1784)).

Неслучайно все подобные теории (и Э. Кэндела, и подобные им) тщательно «обходят» или игнорируют вопросы функциональности трактов, кортикофугальные и кортикопетальные связи, общую активирующую силу ретикулярной формации, сложные роли таламуса и гиппокампа, да и вообще всю эволюционную архитектуру мозга.

Данная ремарка о «синапсизме» ни в коем случае не ставит под сомнение важность и изящество исследований Кэндела о расширении синапса, соединяющего сенсорные и двигательные нейроны. Его эксперименты с аплизией (Aplysio)а впечатляют, но их трактовка, возможно, является несколько поспешной, а в силу этого — не вполне точной. Ceterum, как мы помним, в истории исследования мозга это не первый пример такой поспешности, посему основанием для обобщающих гипотез все же целесообразнее брать не «модные» версии, а фундаментальную классику. Нобелевская премия 2000 года, которой был удостоен за свои исследования Э. Кэндел, несомненно, наивысшим образом сертифицирует его исследования, но стоит помнить и о премии 1949 года, полученной Антонцу Каэтану ди Абреу Фрейри Эгаш Мониш (лоботомия).

Вернемся к нашей теме о физиологически парадоксальной потребности мозга в максимально активирующих его факторах. Это позволит аккуратно и последовательно перейти к рассмотрению вопросов «разума» и «интеллекта».

Из всех существующих ныне теорий ни одна не способна предложить объяснение «парадоксу активации», но вот версия У. Г.Пенфил- да — Г. Джаспера может отчасти ее проиллюстрировать. Это немного, но это все, чем мы располагаем ad interim. (Если не опускаться до фантазий.)

Ad verbum, корректность такого наименования данной гипотезы сомнительна. Ее многие фундаментальные положения базируются на исследованиях С Кобба (1944), Г. Бертранда (1956), Г. Мэгуна (1950,1952, 1954), и лишь отчетливость она приобрела в книге У. Пенфилда и Л. Робертса «Речь и мозговые механизмы» (1959).

Версия не бесспорна, но предельно проста и с честью проходит апробацию логикой эволюционности.

По У. Пенфилду — Г. Джасперу все новейшие корковые образования есть естественная клеточная «проекция» различных зон ство

ла мозга, которые тот «разращивал» в процессе эволюции как собственный тонкий инструментарий.

 а Морская улитка. — Прим. ред.

Илл. 61. Диаграмма иллюстрирует гипотезу, согласно которой каждое функциональное поле коры образует единицу с некоторыми частями диэнцефалона, проекциями которых она становится в процессе развития (по Пенфилду)

Более того (согласно схеме, илл. 61), каждое функциональное поле коры образует единицу со стволовыми структурами и рассматривается как целое. «Таким образом в коре находятся четыре больших поля, осуществляющие то, что может быть названо главной линией связи с окружающим миром» (Cobb S. Fundamentals of Neuropsychiatry, 1944).

Происхождение этих четырех «единиц» увязано с развитием основных рецепторов, с усложнением и многообразием воспринимаемых ими раздражений и, соответственно, с потребностью в развитии анализаторов: «Большие поля коры мозга человека, находящиеся в височной, передней лобной и задней теменной областях, соединены в мозгу между собой, что делает возможным выполнение функций, которые скорее могут быть описаны как психические, чем моторные и сенсорные. Все поля коры объединяются с субкортикальным серым веществом при помощи специфических и неспецифических нервных волокон проекционных систем» {Джаспер Г. Подкорковые взаимосвязи, 1954).

Меж схемой У. Пенфилда — Г. Джаспера и «парасагиттальными» схемами мозга крысы Дж. Олдса трудно не увидеть косвенную, но любопытную связь. Обе схемы, даже если и не являются «ключиками» друг к другу, то по крайней мере друг друга иллюстрируют. Рассмотрим их.

На всех схемах (см. илл. 60 и илл. 61) мы видим примерно одни и те же области: таламус, гипоталамус, гиппокамп, мамиллярные тела, пульвинар, межножковую ямку, ядра ретикулярной формации et cetera.

Как показывают опыты Дж. Олдса и его последователей, именно эти древние участки проявляют «жадность» к раздражениям, а получив их, отвечают чрезвычайно мощной, концентрированной реф- лекторикой, резко меняющей обычное состояние мозга.

На схеме У. Пенфилда — Г. Джаспера те же самые анатомические участки мозга заявлены как локализаторы генерализующей нейронной «силы», которая и «выстроила» вокруг себя полушария мозга, снабженные самыми различными проекционными, ассоциативными, тонкомоторными и пр. центрами.

Эту мысль У. Пенфилда — Г. Джаспера подтверждает классика цито- архитектонических исследований, зафиксировавшая плавную, но отчетливую и явную этапность развития мозга: «Как показывают наши исследования, в области древней, старой и межуточной коры формации переходят одна в другую путем последовательных переходов и в то же время прерывисто, так как и формации, представляющие собой эти переходы, отделены друг от друга линейными и резкими границами» (Филимонов И. Н. Цитоархитектоника. Общие понятия.

Классификация архитектонических формаций // Цитоархитектоника коры большого мозга человека, 1949).

Ergo.

На основании опытов Дж. Олдса и его последователей мы с известной долей уверенности можем предположить наличие в диффузных нейронных группах и ядрах мозгового ствола потенциал поиска интенсивного раздражения. Учитывая сопоставимость конструкции ствола по принципиальным признакам у всех позвоночных (от самых примитивных до высших млекопитающих), допустимым будет и предположение, что это свойство характерно для древнейших церебральных структур на всей протяженности истории головного мозга, начиная с протерозоя.

Что могло бы служить этим раздражителем?

В первую очередь это внешняя информация, являющаяся единственным и вечным «партнером» нервной системы и превосходным глобальным раздражителем.

Ad verbum, под «внешней» я подразумеваю любую среду, находящуюся за пределами самой нервной системы, т.е. и иннервируемые ею органы и ткани.

Лучшее подтверждение тому — история рецепций, начавшаяся в протерозое. На первоначальном этапе, когда нервная система была диффузна и слаба, ей вполне хватало тех несильных раздражений, которые предлагали термо-, хемо- и механорецепции.