Государево дело - Андрей Анатольевич Посняков

блестящей кирасе и щегольской шляпе… Карлофф! Никита Петрович тут же бросился к нему…

– Хенрик!

– Ник! Кто это с тобой? Нкула!

– Со мнойто Нкула, – хмыкнул капитан. – А вот с тобой кто? Кто все эти черные люди? И в таком количестве… Да тут их – рота, не меньше!

– Это ашанти, – Карлофф горделиво приосанился. – Принц ОтиОсей – помнишь? – обещался помочь нам. Что и сделал, освободив своих людей в Аккре.

– Молодец, что сказать! Похоже, атака захлебывается! Ай, молодцы твои ашанти! Ай, молодцы!

– Да, они славные воины. Воины королевы Акентены… – здесь Карлофф вздохнул. – Моей старой и доброй знакомой, да пошлет ей Господь удачу во всех делах… Жаль, не увиделись. Видать, не судьба.

Снова раздался залп, на этот раз – у самого залива, на берегу. Вражеская атака, и впрямь, захлебнулась. Получив достойный отпор, шведы отступили, вернулись на свои корабли. Кто смог… Поднялись, затрепетали паруса. Корабли повернули в море.

По всему берегу послышались громкие радостные крики. Ктото пальнул в воздух. А вот затянули песню:

Я жителю Нурланна шлю свой поклон —

Хозяин ли он, подмастерье ли он,

Крестьянин в сермяжном уборе,

Идет ли на промысел он за треской,

У чанов солильных стоит деньденьской,

Живет он в горах ли, у моря.[2]

Глава 12

Не то чтобы дожди шли вообще непрерывно, но лили каждый день, а прохлады с собою не приносили, так что Никита Петрович чувствовал себя, словно в бане. И такая его вдруг взяла тоска, такая хандра накатила, что захотелось тут же выпить – и много. А еще захотелось в баньку, да не одному, конечно же, а с грудастой ключницей Серафимой. Что бы было кому за квасом сгонять да спину попарить.

С другой стороны, Марта же есть… А бани тут и не надобно – в бочку воды натаскать, или просто искупаться в заливе…

– Марта, душа моя! Эй! – потянувшись, позвал Бутурлин.

Марта нынче жила в том же реквизированном доме, что и сам Никита, места хватало, и никто с осуждением не придирался, разве что Карлофф пару раз хмыкнул да подмигнул: ай, хороша девка!

Впрочем, не девка, а юная баронесса Марта фон Эйзекс! Или, правильней – Эйзексе… Да нет же – Эйзексне… Тьфу ты, язык сломаешь, чертовы чухонцы!

Деревенька сия была не так и давно пожалована девушке за особые заслуги, пожалована русским государем, царем Алексеем Михайловичем… и хлопотами Никиты Петровича. Как жаловалась Марта, денег землица не приносила, одни расходы да титул, это – да! Баронесса… Из тех, кого в соседней Польше презрительно именовали загоновой шляхтой, а, ежели порусски – гольшмоль перекатная!

Однако с другой стороны, всетаки – баронесса, дворянка… пусть и не наследственная, и государевой милостью… Все равно, замуж такую взять для русского дворянинаоднодворца Бутурлина вовсе не зазорно, никто слова худого не скажет. Правда, самой Марте придется православную веру принять, да перебраться к мужу, в хоромы! Поедет она под Тихвин? Станет ли в хоромах сиднем сидеть, как верной жене на Руси положено? Ой, вряд ли… Хотя, в том же Тихвине, хоть и монастырский посад, а все же многие жонки себе на уме, обычаев домостроевских не признают, мужей, почем зря, гоняют, и даже в лоцманах ходят! Никита Петрович самолично таких жонок знал, и не осуждал ни разу. Вот и Марта себе дело найдет… Правда, коли вдруг мужа гонять попробует… Ухх!

– Марта! Да ты спишь там, что ли?

– Проснулась уже! – из дальней комнаты донесся приглушенный девичий смех, разговоры…

Это, верно, черноголовая Квада уже к своей хозяйке проскочила незаметно. Комнаты были выстроены анфиладой, так что мимо Бутурлина не пройдешь – однако спал Никита Петрович крепко.

– Сейчас, оденусь! Ква помогает…

Да, в разных постелях спали… Приличия хотя бы для виду блюли! Ну да, ну да… Вот ведь, нашла себе подружку! А с другой стороны, Квада – девушка проворная, справная… и очень даже не глупа! С назойливостями никакими больше к Никите не лезла, понимала – Марта нынче здесь главная!

Вот! Опять хохот!

Надев камзол, Бутурлин про себя хмыкнул – привязалась баронесса к своей черной служанке, понятно. В роднойто Нарве в бедности, простолюдинкой росла, и никаких у нее служанок не было, ни черных, ни белых…

И это хорошо! Из грязи да в князи – ценить свое положение будет. И мужа боготворить, такто! Справная супруга выйдет… Одно подозрительно – Марта чтото ни разу не забеременела, не понесла… Но и тут оправдалась, сказала – не время еще. А, как время придет – так родит запросто, и не один раз. Во как! По хотению. Вот уж точно – чертовка, ведьма… Ой, не зря ее в Нарве на костер хотели отправить, ой, не зря!

А ведь и встретились они не зря! И, надо же – где? В Африке! Божий промысел – иначе и объяснить нельзя! А, если бы не встретились? Могло бы так быть? Да запросто! Господи, Господи… Спасибо тебе за все!

Вытащив с груди крестик, молодой человек встал на колени рядом с ложем и принялся истово молиться, время от времени кланяясь и осеняя себя крестным знамением. Как и положено православным – справа налево.

– Благодарю тя, Господи Иисусе Христе, за то, что упасаешь мя, беспутного грешника, во всех делах! За то, что милостив, за то, что дева моя дланью твоей ныне со мною…

– Ой… – Марта всегда проявляла уважение к религиозным чувствам, вот и сейчас не вошла, а терпеливо ждала за портьерою…

– Господи… Благодарствую тя за все… Ну, заходи, что там прячешься?

– Жду, когда помолишься, милый. Дело ведь важное!

– Это ты права…

Поднявшись на ноги, Бутурлин распахнул объятия:

– Ну, входи же, входи! Дай, обниму тебя, сердце мое!

Ах, до чего же она была хороша! Стройненькая, с большим сияющими глазами и темными локонами, уложенными в затейливую прическу. А как ей шло это платье! Самое простое, домашнее, из тонкого батиста цвета слоновой кости. Тонкая талия, лиф с жемчужными пуговицами под цвет глаз… белый кружевной воротничок… тронутая африканским загаром грудь, плечики… тоненькая серебряная цепочка на шее… Вроде б и скромно все – а глаз не оторвать!

– Ты что так смотришь?

Ну и спросила… Ах, реснички дрогнули, порозовели щечки. Ух, и краса! Спросила… Как будто не знала ответа, ага…

– Сама знаешь, моя юная фройляйн!

Обняв возлюбленную, Бутурлин крепко поцеловал ее в губы.

– Соскучился, милая.

– Я тоже.