Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - Кристоф Рехаге

Далекие раскаты грома застали меня, когда до Фэнчэнпу оставалось еще четыре километра. Я смотрю вверх: небо приобрело зеленоватый оттенок, с южных холмов сюда ползет черная стена облаков. В центре этой стены сверкают молнии.

Я кажусь себе ничтожной песчинкой на поверхности Гоби. Впрочем, на мне по-прежнему тридцать килограмм багажа. Однако я бодро орудую лыжными палками, когда тучи настигают меня. Я несусь вперед широкой рысью.

В воздухе пахнет металлом, хотя, может быть, это мне только так кажется. Чем ближе подходит гроза, тем громче грохочет гром и темнее становится небо. Я думаю о кроликах: им-то хорошо, эти зверюшки просто спрячутся в норе и переждут, пока все успокоится. А я ношусь тут, по пустыне, и отчаянно боюсь.

Первые капли падают на меня, как удары, колотят по лбу, по куртке! Я смотрю наверх: вот они, облака, мрачные, тяжелые, выпуклые, стремящиеся прижаться к земле и переплестись в плотный темный купол. Впереди уже видна деревня, я могу разглядеть ее дорожную табличку, которая возвышается над дорогой словно громоотвод. Фэнчэнпу. Ужасная деревня.

Я не прохожу, а проношусь мимо таблички галопом. Рюкзак бьет меня по спине, сзади негодует гром, я пробегаю первый дом, второй. Капли дождя барабанят по куртке, а я, добежав до третьего дома, барабаню в дверь.

– Здесь есть где-нибудь гостевая комната?

Хозяйка с беспокойством смотрит мимо меня на тучи и на то, как я невольно втягиваю голову в плечи.

– Ну входи, – приглашает она наконец, – у нас есть свободная комната.

Мне достается крошечная комната с каном и одностворчатым окошком, по которому струится дождь. Это прекрасно. Я скидываю с себя багаж и скорее бегу в холл.

– Здесь где-нибудь есть ресторан?

По правде говоря, мне совершенно не хочется опять выходить наружу, но от голода у меня подкашиваются ноги. Женщина указывает на следующий перекресток, и вот я снова в пути.

Дверь ресторана открыта. Я отодвигаю занавеску из пластиковых ламелей и вхожу в пустую комнату. На стенах висят постеры, изображающие цветы и природу, столы из темной древесины. Внутри тишина, а снаружи ливень и раскаты грома.

– Вэй? – зову я, и на секунду мне кажется, что я снова оказался в храме мастера Яня в горах. Мой голос стихает без ответа. Но вот из двери выглядывает девочка и тотчас испуганно закрывает лицо руками.

– Папа, тут чужой! – кричит она. В дверях появляется повар.

– Вы открыты? – спрашиваю я, и он кивает. Я так этому рад.

Утром я просыпаюсь на теплом кане, и все уже позади. Лишь осел провожает меня удивленным взглядом.

Я выхожу из деревни на северо-запад. До следующего поселка еще двадцать километров. По дороге мне попадаются лишь кусты с крошечными фиолетовыми цветами и пара разрозненных деревьев. Собственно, от поселка почти ничего не осталось. Вокруг пустой парковки ютятся лишь несколько ресторанов и сувенирных магазинов, но, похоже, клиенты уже давно не заглядывали сюда.

«ВЫСТАВОЧНЫЙ ПАВИЛЬОН ВЕЛИКОЙ СТЕНЫ» – написано на розовой табличке, за которой действительно можно ее увидеть. Она тянется от горизонта к горизонту, массивная глиняная стена, сквозь которую, как след от удара кулака, проходит шоссе.

Я стучусь в дверь выставочного павильона, жду ответа и стою некоторое время в нерешительности. Стена имеет прегрустный вид: она хрупкая, деформированная, комья желтой глины время от времени падают на шоссе, а мимо них проезжают равнодушные машины.

Дверь одного из ресторанов открывается, из нее выходит женщина. Она несет миску к крану, чтобы вымыть овощи. Я рад. Теперь я точно знаю, что будет что поесть. Пока я уплетаю блюдо из томатов и яиц, хозяин ресторана рассказывает мне, каким прибыльным делом был здесь раньше туризм.

– …пока кому-то не пришла дурацкая идея передать все предметы старины в городские музеи! Теперь здесь не на что смотреть, и наша стена разрушается.

Кое-что у них все-таки осталось: особый сорт арбузов, который выращивают в этих краях. Как и прежде, в его названии отражается гордость района Чанчэнван – Король Великой стены. Вдруг его осеняет мысль.

– Скажи-ка, – говорит он, склоняясь ко мне через стол, – ты случайно не знаешь женщину с ослом?

Я вопросительно смотрю на него.

– Она недавно была здесь, пришла сюда с другой стороны. Иностранка, я не знаю, откуда она. Может, из Америки. И с ней был осел.

Я решаю идти дальше вдоль подножия стены. Тут повсюду дыры и зазубрины, некоторые из них такие большие, что в них можно переночевать. Стена идет сквозь через высокие пашни. Иногда я на ходу веду рукой по колосьям и чувствую, как мягко они скользят между пальцами. Один раз мне попадается проход на самый верх стены. Залезть сюда нелегко, но, когда я оказываюсь наверху, мне хорошо видно все вокруг. Овечьи стада кажутся отсюда цветами на полях, вороны поднялись в воздух и ругаются на меня сверху, а на горизонте виднеются нежные полоски облаков. Мои шаги почти бесшумны, полуденное солнце окрашивает землю в золотой цвет.

Я на востоке Китая, где-то посреди Великой стены. Я хочу, чтобы это мгновение длилось вечно.

Когда спускаются сумерки, я вхожу в город Шандан. В одном маленьком киоске разговор снова заходит о даме с ослом. Высокая она, говорят на этот раз, высокая и очень худая. Она направляется в Дуньхуан, чтобы лечить рак.

Рак?

Хозяин киоска и его жена смотрят друг на друга, пожимая плечами, потом он говорит, чуть менее уверенно: «Рак или что-то вроде того. Какую-то плохую болезнь!»

Чужаки

В Шандане я провожу один день. Этот город такой же зеленый и оживленный, как Увэй, но чуть поменьше. В центре него разбит парк, в котором есть памятник, изображающий двух мужчин европейского вида и группу детей: Реви Элли и Джордж Хогг. Новозеландец и его английский коллега жили в Шандане во время Второй мировой войны и содержали школу для сирот. Позднее Хогг наступил на ржавый гвоздь и умер, а Элли отправился в Пекин, там ему, как другу коммунистической партии, выделили квартиру, где он жил и писал книги. Он был одним из немногих иностранцев, получивших гражданство в Народной Республике, и ему это явно пошло на пользу, потому что к концу жизни он заметно располнел.

Позади Шандана расположено водохранилище. Я иду вдоль берега, оставляя за собой глубокие следы на сырой земле. Лягушки квакают, утки крякают, а солнце сверкает в воде как в голубом зеркале. Я бросаю в водохранилище камушек и наблюдаю, как по воде все более тонкими кругами расходятся волны.

– Конечно, бабушка с ослом! – говорят люди в деревне Цицзядиан. – Она проходила здесь, она идет всю дорогу из Цзяюйгуань пешком, так же, как и ты!

На мой вопрос, казалась ли она больной, они только отмахиваются.