Вся трилогия "Железный ветер" одним томом - Игорь Николаев

Маркс указал опасность, а его ученики и сподвижники придумали лекарство, которое оказалось просто в теории, но граничило с невозможным на практике.

Зеус де Рейтер развил идеи Маркса и предложил ссужать деньгами человеческий труд, а не привлекать труд под ссудные деньги, таким образом, долг появлялся бы только против затраченных усилий, а не предварял их. А Харли Таккетман завершил создание законченной концепции простой, но гениальной мыслью — если денежная масса неизбежно умножается, вступая в противоречие с ограниченностью потребления… нужно придумать большую яму, в которую можно сбрасывать всю «лишнюю» наличность, не покрытую прямым потреблением. И такой бездонной «ямой» могло стать освоение Мирового Океана.

Это граничило с чудом — убедить мировых лидеров и деловые круги в неизбежности чудовищных катаклизмов, готовых разрушить цивилизацию и бросить мир в круговорот войн и революций. Но чудо свершилось — голоса ученых были услышаны.

Теории «национального социального капитализма» и «равновесной экономики сглаженного цикла» Таккетмана и Рейтера стояли на прочном фундаменте — огромной и чудовищно дорогой структуре морских и подводных работ. В океан можно сбрасывать любые деньги — в этой индустрии никогда не бывало «достаточно» людей, техники, энергии — всего. И чем больше денег и сил вкладывалось в море, тем больше возвращалось обратно — в виде новых технологий, сплавов, керамических материалов, фундаментальных исследований, роста промышленности, потребности в образованных и профессиональных специалистах. Каждый шаг в Глубину стоил все дороже, уничтожая пресловутый кризис перепроизводства и обогащая человечество новыми сокровищами.

Двадцатый век стал поистине «золотым веком», эпохой невиданного подъема, торжества техники и человеческого разума.

Это было время и мир, в котором определенно хотелось жить.

— Позвольте вопрос, — полюбопытствовал меж тем ученый у Шафрана.

— Спрашивайте, — благосклонно кивнул бородач.

— Я вижу у вас нашивку «ярлыка»…

— Да, — с вполне понятной гордостью отозвался Аркадий. — «Ярлык на великое погружение». Два года как.[2]

— Понимаю, но вопрос немного иной… Как вы себя чувствуете, теперь, после такого?

— Прекрасно, — с подозрением ответил Шафран. — Просто великолепно!

— Нет, вы не поняли, — извинился Радюкин. — Я не о здоровье. Как вы себя чувствуете теперь, ведь по сути, как я понял, «ярлык» — это огромная ответственность.

Аркадий задумался.

— Да, так и есть… — сказал он, наконец. — Ответственность… Самое верное слово. «Ярлык» — это высочайшее доверие, лично от Императора. После такого начинаешь следить за собой пуще любой врачебной комиссии. Нас, «ярлычников», мало, и обычно мы уходим на покой сами, как только чувствуем, что в организме что-то не так. Доверие — это все, и его нельзя обмануть… — Механик немного помолчал и закончил с ноткой неожиданной грусти. — Скоро и я уйду на берег. Сердчишко слегка постукивать стало, комиссии еще прохожу, но сам-то чувствую. Еще немного, и пора…

Механик умолк, ученый счел тему исчерпанной и заговорил о своем, но Илион уже не слушал. Он увидел резко сузившиеся зрачки Шафрана и дрогнувшие пальцы бородача, резко и отрывисто забарабанившие по стеклянной столешнице (под куполом не было места ненадежным натуральным материалам) — верные признаки неожиданной тревоги. Механик шевельнул бровью, Илион проследил направление движения и понял, что насторожило товарища и коллегу.

Исчезли рыбы, все до единой. Подсвеченная прожекторами вода за толстым армостеклом отливала синевой, лишенной всяких признаков жизни.

Шафран извлек из кармана верный стетоскоп и, стараясь не привлекать внимания, приложил чашечку к стеклу, сосредоточенно хмуря брови. Крамневский закрыл глаза и умственным усилием отсек все постороннее — речь окружающих, людской смех, звон посуды и слабый шум работающих механизмов. Он положил ладони на поверхность купола и сосредоточился, превратившись в слух. Радюкин с любопытством наблюдал за странными манипуляциями подводников.

Когда Илион говорил Салингу про вибрации, он был совершенно искренен. Главное для человека глубины — окружающие его вибрации, в них — все. Человек может жить под водой только благодаря слаженной работе множества механизмов, которые защищают, дают воздух, энергию и тепло. Дрожь этого слаженного оркестра расскажет понимающему о том, что все работает хорошо и правильно или наоборот — что-то барахлит. Поэтому у настоящего подводника всегда профессионально отточены слух и чувствительность к малейшему сотрясению.

Вначале он не ощутил ничего необычного — обычный ровный фон всего комплекса — машины, движки, генераторы, компрессоры Экстаза выпевали обыденную ровную мелодию. Все было как всегда. Но что-то же насторожило Шафрана… Илион зажмурился и чуть ослабил давление на стекло, прикасаясь к нему самими кончиками пальцев, бороздами чувствительных подушечек. И тогда он почувствовал.

Легкий, легчайший толчок где-то далеко на западе, передавшийся сквозь многие мили воды, стекло и посторонний шум — Илион ощутил его даже не пальцами, скорее неким уголком души. Как тихий лязг передернутого затвора на балу, как шепот убийцы среди шумного веселья карнавала. Затем еще один. И еще.

Крамневский отдернул руки от купола, словно тот обжигал кожу. Его глаза встретились с взглядом Шафрана, мертвенно спокойным и безмятежным. Механик четкими рассчитанными движениями сложил свой прибор и спрятал в карман.

— Это оно? — очень тихо спросил Илион.

— Да, — так же тихо отозвался Аркадий, он говорил быстро и очень четко, слова щелкали друг о друга как костяшки счетной доски. — Глубинные бомбы, длинными сериями, похоже, долбят внешние акустические станции и энергетические узлы. Идут полукругом, сужают кольцо. Взрывы сливаются, сосчитать не могу, десятки.

— Кто?

— Не знаю, слишком далеко. Быстрые винты, не меньше четырех, скорее — больше, как минимум эсминцы. И еще что-то линкорообразное, но точно не скажу.

— Что происходит? — достаточно громко произнес Егор Радюкин, подводники синхронно взглянули на него и так же синхронно обозначили знак молчания.

— Нас бомбят, — в двух словах объяснил Илион, напряженно размышляя.

— Кто? — с недоумением спросил ученый, инстинктивно понизив голос.

— Негодяи, — исчерпывающе сообщил Шафран.

— Откуда?..

— Из страны негодяев.

— Но зачем?..

— Разберемся, когда выдубим их скальпы.

Крамневский не вникал в этот содержательный диалог, он думал.

Подводная индустрия обладала одной очень неприятной особенностью — она оказалась крайне уязвима для любых злокозненных действий. Слишком много тонких и сложных механизмов, слишком враждебная среда вокруг. Одна ошибка, одно повреждение — этого достаточно, чтобы погубить и технику, и людей. Каждая из великих держав, штурмующих океан, имела множество возможностей, чтобы щедро навредить соперникам, но могла получить столь же весомый ответ. Поэтому с самого начала великого похода в глубину действовал неписаный, но жесткий закон, принятый и соблюдаемый всеми — гражданские объекты не являются целью для диверсий и саботажа. Искушение велико, но каждый понимал, что в случае малейших подозрений против виновного выступят все, забыв распри и разногласия. Как, по легенде, ответил директор «Deep research» Стивен Джебс на предложение взорвать донный нефтепровод конкурентов — «Мне проще утопить их в корпоративном арбитраже, чем давать объяснения партнерам. Мертвецу не нужны прибыли».

Даже нигилисты и анархисты, за редчайшими исключениями, опасались связываться с подводным террором, потому что по традиции в таких случаях не действовали никакие законы, конвенции и уставы. Великие державы спускали с поводка все спецслужбы с одним единственным приказом — найти и убить, невзирая на положение и связи. И случалось так, что на пике очередной «военной тревоги» флоты расчехляли стволы и готовились к схватке, а сводная русско-английская карательная группа гналась за злодеями по наводке американцев, пользуясь неограниченным кредитом немецких и французских банков.

В таком мире, в таких условиях открытая атака гражданского комплекса, с множеством специалистов, собранных со всех континентов, детскими экскурсиями, развлекательными центрами и туристами была не просто невозможна — этого просто не могло произойти, так же как солнце не может взойти на западе и отправиться на восток.

Но кто-то же использовал военные корабли и тяжелое вооружение…

Оставалось только одно разумное объяснение — Шафран ошибся, приняв за глубинные бомбы какую-то техническую неисправность или аварию. Это тоже было на грани возможного — механик-оператор проработал в глубине более сорока лет и не оступался никогда — но все же более разумно, нежели организованное нападение. В тот момент, когда это объяснение окончательно сформировалось в голове Илиона, Аркадий сказал: