Древний Рим - Борис Александрович Гиленсон

Правда, в лекциях Кошанского Овидий представал как «чудесный гений», однако несколько легковесный, склонный к изыскам, чуждый «истинному чувству». В лицейские годы в пушкинских стихах имя Овидия встречается нечасто: воспринимается же римский поэт как певец любви в галантно-изящной манере.

В ГОДЫ ЮЖНОЙ ССЫЛКИ. Пребывание Пушкина на юге в ссылке позволило ему по-новому прочувствовать и судьбу Овидия, и природу его творчества. В это время Пушкин познакомился с произведениями Овидия, сочиненными в изгнании; он читал их на латинском языке с параллельным французским переводом. Размышляя над строками Овидия, Пушкин посещал места, где бывал ссыльный поэт, в частности, селение Овидиополь близ Аккермана. Там он видел остатки надгробий с латинскими надписями. Вообще, в Причерноморье, в Крыму, в дельте Днестра многое дышало античностью, а это делало образ римского поэта осязаемым, близким. Поистине, как гласит известный афоризм: чтобы понять поэта, надо побывать в стране поэта!

Пушкин, естественно, сопоставлял собственную судьбу ссыльного с участью автора «Скорбных элегий». Во время пребывания в Бессарабии, недалеко от тех мест, где жил Овидий, он общался с друзьями из Южного общества декабристов, для которых римский поэт был, прежде всего, жертвой монархического деспотизма. Пушкин не разделял мнения тех своих современников, которые считали, что Овидий, вырванный из привычного образа жизни в Риме, в своих посланиях к Августу лишь «по-женски жалуется», «льстит» императору, выказывает слабость духа.

В 1821–1822 гг. Овидий стал для Пушкина поистине «властителем дум». Он сопоставляет себя и автора «Метаморфоз» (стихотворение «В стране, где Юлией венчанный»). В стихотворении «Чаадаеву» (1821) упоминается «прах Овидия», «пустынного соседа». В стихотворении того же 1821 г. «Кто видел край, где роскошью природы», посвященном воспоминаниям о Крыме, имелись в беловом автографе строки, в дальнейшем опущенные:

В моих руках Овидиева мера,

Счастливая певица красоты,

Певица нег, изгнанья и разлуки.

«К ОВИДИЮ» ПУШКИНА. В декабре 1821 г. Пушкин пишет свое известное стихотворение «К Овидию», в котором высказывает глубокий взгляд на судьбу римского поэта.

Как часто, увлечен унылых струн игрою,

Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!

Я видел твой корабль игралишем валов

И якорь, верженный близ диких берегов,

Где ждет певца любви жестокая награда.

Пушкин не из тех, кто готов укорять «уныние и слезы» римского изгнанника.

Кто в грубой гордости прочтет без умиленья

Сии элегии, последние творенья,

Где ты свой тшетный стон потомству передал?

Суровый славянин, я слез не проливал,

Но понимаю их, изгнанник самовольный.

В беловом автографе стихотворения были строки, которые Пушкин должен был скорректировать, памятуя о цензуре.

Не славой – участью я равен был тебе,

Но не унизил век изменой беззаконной

Ни гордой совести, ни меры непреклонной.

Мысль о созвучности его удела с Овидиевым – лейтмотив стихотворения.

Утешься: не увял Овидиев венец!

Увы, среди толпы затерянный певец,

Безвестен буду я для новых поколений…

Слова «еще твоей молвой наполнен сей предел» – это упоминания о тех преданиях, которые слышал Пушкин об Овидии. В стихотворении «К Языкову» (1824), поэт восклицает:

Клянусь Овидиевой тенью:

Языков, близок я тебе.

Проникновение Пушкина в психологическое состояние римского поэта – знаменательно: слезные послания Овидия свидетельствуют не столько о его слабости, сколько о жестокосердии Августа. Пушкин глубже проник в элегии Овидия, чем многие современники. Правда, в отдельных «южных» стихах Пушкина все же сквозят упреки Овидию в малодушии; этим Пушкин хотел оттенить и собственную позицию поэта, который никогда не унижался перед императором, сославшем его. Пример Овидия и Августа он соотносил с собственной позицией:

В стране, где Юлием венчанный

И хитрым Августом изгнанный

Овидий мрачны дни влачил:

Где элегическую лиру

Глухому своему кумиру,

Он малодушно посвятил.

……………………………

Все тот же я, как был и прежде;

С поклоном не хожу к невежде…

……………………………

Октавию в слепой надежде

Молебнов лести не пою.

ОБРАЗ ОВИДИЯ В ПОЭМЕ «ЦЫГАНЫ». Новый поворот получила тема Овидия в поэме Пушкина «Цыганы» (1824); она писалась уже после переезда из Бессарабии в Одессу и была завершена в Михайловском. В ней устами старика цыгана изложено бытовавшее в Бессарабии предание о поэте (имя его рассказчик позабыл). Говорится, что тот был сослан царем, стар летами, имел «незлобную душу», жил на брегах Дуная, «не обижая никого». Хрестоматийной стала характеристика поэтического дара Овидия:

Имел он песен дивный дар

И голос, шуму вод подобный.

Горька была его участь «святого старика», который к «заботам жизни бедной привыкнуть никогда не мог»:

Скитался он иссохший, бледный,

Он говорил, что гневный бог

Его карал за преступленье…

Он ждал, придет ли избавленье.

И все несчастный тосковал,

Бродя по берегам Дуная,

Да горьки слезы проливал,

Свой дальний град воспоминая.

Слушая рассказ старого цыгана, Алеко лишь только сетует на судьбу «певца любви, певца богов».

Вновь образ Овидия возникает в «Евгении Онегине». Говоря о том, что Евгений увлекался «наукой страсти нежной, которую воспел Назон», Пушкин, безусловно, имел в виду книгу Овидия «Наука любви». Судьба римского поэта не перестает его волновать:

…страдальцем кончил он

Свой век блестящий и мятежный.

В Молдавии, в глуши степей,

Вдали Италии своей.

Уже в последний год жизни в напечатанной в «Современнике» рецензии на сборник стихотворений Виктора Теплякова «Фракийские элегии» (1836) Пушкин вновь возвращается к книге Овидия «Тристия», которой дает такую характеристику: «Она выше, по нашему мнению, всех прочих сочинений Овидиевых (кроме «Превращений»)…» Пушкин полагает, что в ней «более истинного чувства, более простодушия, более индивидуальности и менее холодного остроумия. Сколько яркости в описании чужого климата и чужой земли! Сколько живости в подробностях! И какая грусть о Риме! Какие трогательные жалобы!»

Образ Овидия Пушкин пронес через все свое творчество. И это уникальное обстоятельство замечательно потому, что оно по-своему характеризует и самый пушкинский гений.

«Серебряный век»

Глава XIV

Римское общество в послеавгустовскую эпоху: политика, нравы, художественная жизнь

1. Политический климат. 2. Моральный кризис общества. 3. Особенности литературного