Заговор францисканцев - Джон Сэк

Гвидо, насупившись, рассматривал строку под планшетом.

– Для меня здесь одни каракули, – сказал он. – Так я и не набрался терпения выучиться читать. Чтобы вести счета, всегда нанимал нотариусов.

– Надеюсь, честных, – хмыкнула Амата, улыбаясь вбежавшей в комнату Терезине.

Господи, как ей хотелось ребенка! И это желание стало еще сильнее с тех пор, как она повидала принявшего обет безбрачия брата. Теперь на них с Терезиной лежала вся ответственность за продолжение рода.

Прошлой ночью Амате приснился Фабиано – изломанный калека с сияющим счастьем лицом. Евнух во имя царствия небесного! Потом сон сменился, и она очутилась с Орфео на поляне в Кольдимеццо. Амата долго старалась не отпускать сновидения, вздрагивая под сильной ладонью, медленно проникающей в укромные влажные уголки тела (пусть даже рука была ее собственной), жмурясь и не желая просыпаться даже после того, как утренний луч пробрался под веки.

Она и сейчас ушла бы в грезы, если бы не появившаяся в окне головка Терезины.

– Я сейчас видела сквозь бойницу папу. Он бежит по переулку. – Девочка захихикала. – Папа, когда бежит, похож на длинноногого аиста.

Шлепки босых ног Джакопоне уже слышались на лестнице, ведущей к веранде. Он остановился перед ними и оперся руками о перильца, переводя дух.

– Делегация братства возвращается из Лиона! Амата спрыгнула с табурета. Значит, и Орфео близко!

Может, едет с ними. Она открыла рот, собираясь заговорить, но Джакопоне поднял ладонь.

– Это еще не все. Бонавентура умер, и министры-провинциалы собираются, чтобы избрать нового генерала ордена. Для фра Конрада это добрый знак. – Он хлопнул Гвидо по плечу. – Идем, suocero. Идем в базилику, узнаем новости.

Мужчины вышли, и Терезина убежала за ними. Амата поспешно сняла с пюпитра лист и заперла вместе со свитком. Хотя все монахи, гостившие в доме, были предупреждены, что в верхние комнаты допускаются только домочадцы, случай с фра Федерико научил ее осторожности. Сняв заляпанный чернилами фартук, Амата огорченно взглянула на черные пальцы. Придется умываться.

Она бегом скатилась по лестнице, но не успела. От двери раздался визг Терезины. Девочка, словно огромный медальон, повисла на шее Орфео, который одной рукой обнимал ее за пояс, а другой держал на отлете запечатанный пергамент.

При виде Аматы сквозь щетину и дорожную пыль, покрывавшие лицо молодого человека, пробилась улыбка. Он наклонился, так что ноги Терезины коснулись земли, и отпустил девочку.

– Твой верный рыцарь вернулся, – объявил он, – и принес Грааль свободы для твоего друга Конрада.

Он упал перед ней на одно колено, до конца выдерживая роль странствующего рыцаря, и потянулся к ее руке, но Амата поспешно отдернула руки и спрятала их за спину.

– Госпожа мной недовольна? – удивился Орфео. Терезина расхохоталась.

– У нее все руки в чернилах. Она книгу пишет.

– Я мог бы догадаться, – еще шире улыбнулся Орфео, поднимаясь на ноги. – Верно ли было мое описание, падре? – добавил он, оглянувшись через плечо.

Только теперь Амата заметила монаха, стоявшего в дверях, и узнала его добродушный смех прежде, чем увидела лицо.

– Добро пожаловать, фра Салимбене, – улыбнулась она. – Я вижу, милостью Божьей, вы еще здоровее прежнего.

– Разве мы встречались, мадонна? – удивился монах.

– Еще бы! Если вы и в этот раз навестите свою племянницу у Бедных женщин, то обнаружите, что ее служанка сбежала.

– Так это вы? Та бойкая малышка? – Он с веселым любопытством разглядывал ее лицо. – Я должен услышать ваш рассказ.

– Как только вы оба устроитесь, а я смогу умыться. – Она обернулась к Орфео. – Когда ты пойдешь освобождать Конрада, я провожу тебя до самых ворот Сакро Конвенто. Хочу видеть его лицо, когда он вдохнет первый глоток свободы.

– Все не так скоро, Аматина. Придется дождаться избрания нового генерала ордена и представить ему помилование Григория. Хотя новый генерал может оказаться нам другом. И Григорий, и Сетанио Орсини, кардинал-протектор ордена, высказались за Джироламо д'Асколи, о котором я тебе писал. – Орфео опустил голову и принялся рассматривать плитки пола. – К тому же, не знаю, стоит ли тебе сразу видеть фра Конрада. Неизвестно, что сделали с ним эти два года. Если при виде его ты выкажешь изумление...

Он вдруг взглянул ей в лицо и умолк, не закончив фразы. Она уловила в его глазах то желание, которое видела на воображаемой поляне, хотя во сне лицо у него было чистым и выбритым. Ей захотелось вдруг, чтобы Терезина и монах исчезли куда-нибудь хоть на минутку, чтобы она могла обнять его и повиснуть у него на шее, как это только что сделала девочка. Эта мысль висела между ними в молчании, пока Орфео не прервал натянутую паузу новой пыльной улыбкой.

Он развязал кошелек.

– Я привез тебе из Прованса подарок: вот это бронзовое зеркальце. – Орфео протер его рукавом и подал ей. – У тебя, видно, не хватает перьев, Аматина, раз приходиться писать носиком?

Фра Салимбене махнул кубком над опустевшей тарелкой, благословляя новопреставленную трапезу, похлопал себя по пузу и продолжил рассказ:

– Этот брат Пьеро из проповедников настолько свихнулся от оказываемых ему почестей, так одурел от доставшегося ему дара красноречия, что в самом деле вообразил себя чудотворцем. И явился он в один прекрасный день в обитель миноритов. Наш цирюльник его побрил, и он страшно разобиделся, что братья не собрали щетину, дабы хранить как священную реликвию.

Но фра Диотисальве, минорит из Флоренции и знатный шутник, обошелся с дурнем по-дурацки. Отправился в монастырь проповедников, но объявил, что не прикоснется к трапезе, пока они не даруют ему, как реликвию, рубаху брата Пьеро. Ну, подарили они ему большой кусок его рубахи, а он, отобедав, обошелся с ней самым нечестивым образом, после чего бросил в дыру и возопил: «Увы! Помогите мне, братья, отыскать реликвию вашего святого, ибо я уронил ее в нечистоты!» Когда же они сбежались на его зов к нужнику и поняли, что над ними посмеялись, то покраснели от стыда.

Монах осушил свой кубок и протянул слуге, чтобы тот наполнил его заново, утирая в то же время губы тыльной стороной ладони. Пока мальчик наливал вино, фра Салимбене продолжал:

– Тот же фра Диотисальве шел однажды зимой по улицам Флоренции, и случилось ему поскользнуться на льду и растянуться во весь рост, ткнувшись носом в землю. Тогда флорентийцы, которые никогда не упустят случая повалять дурака, стали над ним смеяться, и один спросил лежащего: « Что ты там прячешь под собой? » На что фра Диотисальве тут же ответил: «Твою жену, что же еще?» Флорентиец и не подумал обидеться, а рассмеялся и похвалил монаха, сказав: «Сразу видно, что он из наших!»

Амата хмыкнула, но не так весело, как граф Гвидо и слуги, сидевшие за нижним столом. Она вспоминала Сан-Дамиано и встречу с фра Салимбене, навещавшим племянницу. Почему-то теперь его шутки казались ей не такими смешными. А он, конечно, проболтает до ночи, пока все не разбредутся по постелям или не уснут прямо за столом.

Амата, хоть и помнила, с каким осуждением отзывался о фра Салимбене Конрад, рискнула в присутствии Орфео показать историку несколько страниц из рукописи Лео. И рассказала, что они с Джакопоне намерены сделать как можно больше списков с нее. Она пристально следила за его лицом, на котором по мере чтения изображалось все большее волнение. На вопрос, не хочет ли он помочь, историк ответил горячим согласием.

– Правда, я успею переписать только часть, пока меня снова не одолеет тяга к странствиям, – сказал он, – но мне надо будет прочесть остальное.

– Надеюсь, вы скромны, брат? – спросила Амата. – Орден, если бы знал о существовании истории Лео, едва ли одобрил бы ее.

Вопрос ее был вызван внезапным подозрением, что она сама проявила нескромность, показав монаху рукопись. Возможно, ее подвели добрые воспоминания о первой встрече с ним в монастыре.

– Любовью, которую я чувствую к вам и вашему жениху, клянусь быть молчаливым.

При слове «жених» Амата вспыхнула. Она еще не дала Орфео формального согласия, и не собиралась, пока им не выпадет время поговорить наедине. Между прочим, она заметила, что сам Орфео встретил это выражение самоуверенной улыбкой.

– Скромны даже за чашей, фра Салимбене?

Она понимала, что ведет себя невежливо, но монах должен был понять причину ее озабоченности.

– Мадонна! Вы меня бесчестите! – фра Салимбене принял оскорбленный вид, насколько это было возможно при его круглой веселой физиономии.

Теперь, после ужина, Амата, глядя, как понемногу наливается румянцем его толстый нос, и слушая, как становится все громче и хвастливее голос, тихонько молилась: лишь бы она не ошиблась в своем доверии. Надо, чтобы пока монах в доме, Орфео или Джакопоне за ним приглядывали.

Она повернулась к Орфео и встретила его сияющий взгляд. Он явно не слушал болтовни монаха. Сам он сегодня был молчаливей обычного. Утром его нашел брат Пиккардо и рассказал, что их отец скончался, пока Орфео был в Лионе. Орфео, несмотря на то, как обошелся с ним отец, тяжело перенес эту новость.