Изнанка свободы - Алина Лис

Но сейчас я был несколько не в форме, чтобы поддержать предложенный тон.

Франческа тоже не оценила юмора:

— Это жестоко. Не надо.

— Как скажете. Но, боюсь, единственное применение для данной конечности — засушить и использовать в качестве талисмана. А сейчас — лечение.

Он растер ладони, свел руки чуть ниже груди и сформировал меж ними шарик теплого света. На выдохе швырнул этот шарик мне. Я подавился криком.

— Терпите, молодой человек. Вы же мужчина.

— Угу, — сквозь зубы прошипел я. Кишки как будто поджаривало на медленном огне. Интересно, другого способа действительно не существует, или сволочной фэйри намеренно выбрал самый болезненный?

Доктора фэйри — не чета человеческим коновалам. Если тебе удалось дожить до встречи с магом жизни — считай, спасен. Я поправлялся даже быстрее, чем обещал Альпин. Голос вернулся уже на следующий день, только стал немного более хриплым. Шрам под бинтами не столько болел, сколько жутко чесался — верный признак выздоровления.

Болела левая рука. Болела там, где не было ничего.

Я просыпался ночами от ломоты в пальцах. Тревожная полная луна заглядывала в окно, оставляя бледный прямоугольник света на полу, а я, стиснув зубы, терпел короткие, стреляющие импульсы боли, что рассылала по всему телу отрубленная ладонь.

Иногда было еще хуже: я просыпался с ощущением, что все в порядке — кисть снова на месте, я могу сжать ее в кулак или взять чашу с отваром из трав, что стояла на столике рядом. Я открывал глаза и видел забинтованный обрубок, но продолжал ощущать присутствие утраченной руки так ясно, что впору было поверить — глаза лгут. Эта двойственность сводила с ума.

Когда я бодрствовал, жизнь ежесекундно спешила напомнить о моем увечье. Никогда не обращал внимания, как много простейших, казалось бы, действий требуют двух рук. Особенно бесило, когда при виде моих безуспешных попыток одеться или побриться, не порезавшись, Франческа бросалась помогать. Пару раз я даже не выдержал и рявкнул на нее. Сработало — отстала.

Первые дни сеньорита круглосуточно проводила у моей постели. Наверное, стоило бы ценить такую заботу, но я злился. Меньше всего хотелось, чтобы эта женщина видела во мне болящего страдальца, меняла заскорузлые бинты или выносила ночной горшок. Поэтому, как только вернулся голос, я запретил ей заниматься ерундой и велел уступить место брауни. Кажется, она обиделась, хоть и не показала виду.

К концу недели я был физически слаб, но здоров. Центр живота чуть выше пупка теперь наискось пересекал темно-багровый шрам в полтора дюйма длиной. Он не украшал, вопреки обещаниям Альпина, но и не мешал. Просто очередная отметина на теле.

Подлинное понимание, чего я лишился, пришло, когда я попробовал воспользоваться магией. И тогда я действительно пожалел, что не умер.

Бездонный колодец, до краев полный силы, никуда не делся. Он был рядом — руку протяни. Магия стучала в висках, я засыпал под ее напев и просыпался, чувствуя рядом лихорадочный пульс. Ничего похожего на ужасающую пустоту, что сопровождала схватку в библиотеке.

Она была рядом — приди и возьми. Я пытался взять. И не мог. Сила просачивалась сквозь пальцы правой руки, как вода сквозь сито. Я был подобен умирающему от жажды посреди источника чистейшей питьевой воды.

Было ли это от того, что я — левша? Или, чтобы черпать силу, нужны обе руки?

— Я не знаю, — развел руками Альпин. — Анатомия Стражей — самая непостижимая вещь в мире, мой юный друг. Советую обратиться к кому-то более опытному в этих вопросах. Но, возможно, что это навсегда. Вы сейчас, как художник, которому выкололи глаза. Художником он от этого быть не перестанет, но рисовать не сможет никогда, — он посмотрел на мое лицо и добавил. — Мне жаль, лорд Элвин. Вы заслуживали от жизни трепки, но это слишком жестоко.

Я настолько низко пал, что стерпел это проявление жалости от заклятого недоброжелателя. Предположение, что это — навсегда, стало слишком тяжелым ударом.

Обычно не имею привычки искать утешения в вине, но леденящий ужас заставил тем вечером надраться. Остатки ночи потонули в тумане. Помню, что пытался раз за разом разбить бутылку аквилонской плетью, но рука хватала пустоту. В конце, не выдержав, разнес ее шпагой и зарыдал.

На следующий день было тошно в равной степени от вина и вчерашней истерики.

А еще через сутки я понял, что не хочу вставать. Жизнь, определенно, не стоила того, чтобы уделять ей внимание. Брауни принес обед, я не притронулся к нему. Приходила Франческа, трясла за плечо, чего-то хотела. Я не отвечал. Все было бессмысленно. Погрязнув в жалости к себе и апатии, я сидел и тупо смотрел в одну точку. Спасительное оцепенение сковало тело и мысли, а вокруг была только серость и пустота.

Я не знаю, сколько продолжалось то состояние. Думаю, дней пять. Не больше недели точно. Противно вспоминать, в какую амебу я превратился в одночасье. Франческа силой впихивала в меня еду. Я глотал в полнейшем равнодушии. Подчиняться было проще, чем протестовать.

Хочется верить, что я и сам нашел бы выход из замкнутого круга отчаяния и бессилия, но так ли это, я уже не узнаю никогда. Потому, что Франческа Рино никогда не могла похвастать терпением и кротостью.

Глава 15. Ошейник

Элвин

— Мне это надоело!

Я молчал, щурясь. Свет от лампы больно резал привыкшие к полумраку глаза.

Франческа шагнула вперед и отвесила мне пару хлестких, тяжелых пощечин.

— Посмотри на себя, лорд «Я-Весь-Такой-Невероятно-Крутой-Страж» Элвин! Чего ты стоишь без своей магии?!

Ее слова больно царапнули то немногое, что осталось от меня, и я с удвоенной силой вцепился в спасительное оцепенение.

— От тебя воняет, ты в курсе?

Я молчал.

— Ты — жалок. Просто жалок. Ничтожество! Мне противно находится рядом.

Еще одна пощечина.

— Мне что — в лицо тебе плюнуть?

От этого предложения внутри начало что-то закипать, но тут сеньорита хищно улыбнулась:

— Нет, есть идея получше! Жди здесь, Элвин. Ты ведь никуда не уйдешь?

Она выбежала из комнаты, а я чуть было не вскочил, чтобы задержать ее. Впервые за все это время апатия отступила, освободив место чувствам и желаниям. Отнюдь не добрым.

Она вернулась быстрее, чем я решил — бежать за ней или снова уйти в себя. В руках было ведро и прежде, чем я успел хоть что-то сказать, она выплеснула на меня его содержимое.

— Ты с ума сошла, — заорал я. — Что это такое?

Грязная вода. Прямо черная. В ней плавали волосы и шерсть брауни. И все это оказалось в равной мере на мне и моей постели.