Клоун. История одной любви (СИ) - Монакова Юлия

Но вот она спустилась до первого ряда, перепрыгнула через полуметровый край манежа — никто и опомниться не успел — и бросилась к Макару.

К ней тут же кинулся бдительный инспектор манежа, вероятно, приняв за какую-нибудь оголтелую фанатку, но Макар вскинул руку, жестом останавливая его и показывая, что все в порядке.

Динка подскочила к Макару и замерла в полушаге. Он продолжал стоять и смотреть на нее.

— Поздравляю с классным номером, — робко выговорила она наконец; Макар едва расслышал эти слова сквозь гул не затихающих аплодисментов.

— Почему ты не перезвонила? — спросил он требовательно.

— Папа умер, — коротко отозвалась она. — Было не до разговоров…

Он сделал шаг вперед и сжал ее ладони в своих.

— Тогда тем более — почему ты мне не позвонила?!

Динка виновато отвела взгляд.

— Не хотела напрягать своими проблемами…

— Как же ты бесишь… — выдохнул он, с обожанием вглядываясь в ее лицо. — Тебе хоть понравился мой номер?

— Не знаю, — Динка виновато пожала плечами и призналась:

— Я сидела с закрытыми глазами.

Дурочка. До бесконечности, до невозможности, до оторопи любимая дурочка…

— Выйдешь за меня? — спросил он с волнением.

— Макар! — ахнула она, меняясь в лице. — Блин, разве так делают предложение?!

— Это значит «да» или «нет»? — уточнил он.

— Бесишь! Конечно, «да»!

Глупая. Именно так и делают предложения. Только так, и никак иначе. В том месте, где бьется твое сердце. Посреди манежа. На глазах у сотен восторженных зрителей. В священном месте под названием Цирк.

…И он наконец обнял и поцеловал ее.

ЭПИЛОГ

«Если бы про нашу историю любви сняли фильм и показали на Каннском кинофестивале, мы бы получили пальмовой веткой по морде…»

Почему-то эта старая хохма из интернета всякий раз приходила Динке в голову, когда она думала о них с Макаром. Помнится, их брак тогда никто не воспринял всерьез. В цирковой среде все привыкли к тому, что артисты женятся на «своих», Динка же была чужачкой. Более того — она в принципе не любила цирк, даже на выступления собственного мужа почти никогда не ходила, боясь смотреть под купол, где Макар выполнял мыслимые и немыслимые пируэты.

Она так и не привыкла к тому, что его профессия сопряжена с ежедневным риском для жизни. Не научилась не волноваться каждый раз, когда он взмывал ввысь. Сидела и молча повторяла про себя все известные ей молитвы, пока номер не заканчивался.

Но ведь для счастья нужно совсем другое, правда? Необязательно быть влюбленной в профессию мужа. Главное — быть влюбленной в него самого. А она любила Макара так, что даже делалось страшно…

Правда, после рождения Леськи страхи за мужа несколько поутихли — на них банально не оставалось ни сил, ни энергии, ни времени. Но и Макар тогда перестал так отчаянно лихачить, больше не бросал вызовы самому себе, пытаясь переплюнуть собственные рекорды, и стал трижды осторожен. Вероятно, понимал, что может оставить свою малышку без отца… Он даже на гастроли с цирком теперь не ездил — на правах ведущей звезды имел право и на такую прихоть. Выступал только на привычном манеже, под «родным» куполом. Ну и давал иногда мастер-классы для начинающих воздушных гимнастов, а еще снимался для телевидения.

Записи его выступлений легко преодолевали отметку в миллион просмотров буквально за считанные дни. А уж когда они замутили коллаб с Максом Ионеску — Макар исполнял свой новый номер под живой аккомпанемент виолончели — поклонников у того и другого артиста значительно прибавилось.

Динка взглянула на часы и поднялась с бортика песочницы, на котором сидела, ожидая, пока Леся наиграется.

— Лесеныш, — позвала она дочку, — пора домой.

Девочка упрямо замотала головой.

— Гу! — заявила она. — Гу-гу.

— Я понимаю, что ты хочешь еще гулять, но скоро приедет папа, а мне кучу дел надо переделать.

Глазки Леси радостно вспыхнули.

— Папа-а-а, — с обожанием выдохнула она.

— Папа, — кивнула Динка. — Так что пойдем. Мне еще тебя отмывать от песка, кормить и на дневной сон укладывать.

Леся послушно протянула перепачканную в песке ладошку.

И в этот миг Динка услышала, как кто-то нерешительно окликнул ее по имени.

Она обернулась и замерла. В паре метров от песочницы стояла мать Макара.

…Эта женщина долгое время была Динкиным ночным кошмаром. Ей страшно было даже подумать о том, что она вызывает у кого-то такую сильную ненависть. То, что Макар решил не общаться со своей матерью, казалось Динке вполне закономерным — после всего-то, что та наворотила!..

В последний год Вознесенская даже не пыталась ему больше звонить — видимо, поняла, что это бесполезно, Макар просто не ответит. Она пару раз приезжала в Москву и пыталась подкараулить сына в цирке, но он неизменно с каменным лицом проходил мимо. На Динкин взгляд, это было уже перебором, можно было хотя бы поздороваться, но… в конце концов, это его отношения с матерью, почему она должна вмешиваться?

И вот теперь Зоя Витальевна пришла не к Макару, а к Динке. Или, возможно, к Лесе — во всяком случае, она сейчас не отрывала от внучки жадного и тоскующего взгляда.

Динка успела заметить, что Вознесенская сильно похудела и осунулась, даже постарела — а ведь ей было едва за пятьдесят.

— Здравствуй, Дина, — повторила мать Макара негромко, не отводя глаз от Леси.

Ну надо же, вот она и доросла до «Дины». Раньше, помнится, ее величали не иначе как «девкой».

— Добрый день, Зоя Витальевна, — холодно отозвалась Динка и крепче сжала ладошку дочери. — Чем обязана?

— Можно мне познакомиться… с внучкой? — еле слышно выговорила Вознесенская, умоляюще глядя на Динку.

Та пожала плечами. В принципе, почему бы и нет. Вмешивать малышку в свои непростые отношения со свекровью уж точно не имело смысла.

— Знакомьтесь, — кивнула она. — Леся, скажи «здравствуйте».

— Датути-и-и, — старательно протянула дочка, очаровательно улыбнувшись — она умела производить впечатление на посторонних людей.

— Господи, какая хорошенькая! — умилилась мать Макара. — Ну чисто ангел!

— А вы, наверное, думали, что от меня могут рождаться только дети с хвостами, рогами и копытами? — не удержалась от подколки Динка.

— Прости меня… — прошептала Вознесенская. — Прости, пожалуйста.

Динка пожала плечами.

— Мое прощение вам ни к чему. Вот сына вы очень обидели… С ним и разбирайтесь.

— Макар не хочет со мной говорить, — обессиленно отозвалась Вознесенская. — Я уже всякую надежду потеряла… Может быть… может, ты скажешь ему, что я ужасно жалею о том, что сделала? Правда жалею. Я понимаю, что перешла все возможные и невозможные границы… Я требовала от него такие жертвы, на которые просто не имела права. Мне тогда казалось, что ты душишь его своей любовью… что отношения с тобой для него губительны… я мечтала, чтобы ты оставила его в покое, вот и творила всякие глупости.

— А теперь, стало быть, не мечтаете, — усмехнулась Динка. — Знаете, в чем ваша проблема, Зоя Витальевна? Вы были уверены, что я стою между вами и вашим сыном. Да вот только я никогда этого не делала. Вы сами придумали и поверили в то, что я отнимаю у вас Макара. А я ни разу не пыталась настроить его против вас. Ни единым словом.

Вознесенская молчала. Губы у нее дрожали.

— Я не могу заставить Макара начать с вами общаться, — сказала Динка. — Он должен сделать это сам… по собственному желанию.

— Я не прошу заставлять, — замотала головой та. — Просто… если бы ты только намекнула ему… один-единственный разговор, одна-единственная встреча… Я так устала без него, — Вознесенская заплакала. — Не дай бог тебе узнать, что это такое — когда тебя отвергает собственный ребенок…

Динка подхватила заскучавшую Лесю на руки и чмокнула ее в круглую щеку.

— Во всяком случае, я всегда буду стараться выслушать и понять свою дочь, — возразила она. — Вы же Макара ни слышать, ни понимать просто не хотели.