Клоун. История одной любви (СИ) - Монакова Юлия

— Дин, что происходит? — так и не дождавшись от нее пояснений, устало спросил он. — Можешь объяснить мне толком? Словами через рот, пожалуйста.

Динка часто задышала, словно борясь с подступающими рыданиями.

— Спроси лучше у своей матери! — выпалила она наконец.

И отключилась.

Макар прекрасно понимал, что разговор с матерью едва ли принесет ему приятные вести. Но не позвонить было нельзя, он должен был выяснить все до конца. Раз и навсегда.

Мать откликнулась сразу же — веселая, оживленная. Вероятно, слухи о возвращении Макара в воздушную гимнастику пока до нее не дошли.

— Привет, сынок! — радостно поздоровалась она. — А я как раз думала сегодня тебе звонить, мы ведь давненько не общались… Как ты?

— Нормально, — отозвался Макар в смятении, не зная толком, с чего начинать.

— Я тут подумала, что уже сто лет в Москве не была, — продолжала щебетать родительница в трубку. — Соскучилась по столице… и по тебе, конечно, тоже. Вообще хочу погулять по родным местам, повидать старых знакомых, сходить к тебе на представление… Как ты смотришь на то, что я нагряну где-нибудь в конце месяца? Приютишь меня на пару-тройку дней?

Макар откашлялся. Тянуть дальше было просто нельзя.

— Мам, скажи мне честно, — начал он, оставляя ее вопрос без ответа, — что ты наговорила Динке?

Повисла затяжная пауза. Очевидно, мать была застигнута врасплох.

— Мам?.. — напомнил Макар о своем присутствии, нарушая эту испуганную растерянную тишину.

— А что она сама тебе рассказала? — в голосе матери явственно послышалась неприязнь; она уже справилась с возникшей от неожиданности заминкой и теперь была настроена весьма воинственно. — Наверняка преподнесла все в красках и хорошенько постаралась меня очернить… Так есть ли мне, в этом случае, смысл оправдываться?

Макар не выдержал.

— Не придуривайся! — рявкнул он в трубку. — Опять эти твои излюбленные приемчики — переводить стрелки, прибедняться и строить из себя вечную жертву чужих интриг. В том-то и дело, что Динка не сказала мне вообще ничего — поэтому сейчас я жду от тебя максимальной честности. Мне нужны четкие ответы на четкие вопросы: что ты ей сказала? Когда, где? И, главное, зачем?

Мать моментально сменила тон на просящий.

— Макар, прости меня… — выдавила она. — Тебе сложно понять, конечно же, но… я тебя очень люблю, и у меня сердце кровью обливается, когда я думаю о том, что…

— Мама! — перебил он резко и яростно. — Что. Когда. Где. Зачем.

Мать совсем сникла. Голос ее был теперь едва слышен, от былого жизнерадостного тона не осталось и следа.

— Мне очень понравилась твоя Ева, — сказала она тихо. — Такая замечательная девочка, вы с ней буквально созданы друг для друга. И умница, и хорошенькая, и интеллигентная, а какая вежливая и предупредительная, манеры настоящей леди…

Макар стиснул зубы. Угу, конечно — «очень понравилась Ева». Да матери понравилась бы абсолютно любая, даже бомжиха с помойки, лишь бы это была не Динка!

— Так. Дальше? — поторопил он безжалостно.

— Я очень расстроилась, когда узнала, что ты с ней порвал. Буквально места себе не находила всю ночь. Так что, когда эта самая… Динка… приехала в аэропорт и увидела вас вместе…

У него перехватило дыхание.

— Динка приезжала в аэропорт?!

— Ну да. Примчалась как миленькая, правда, опоздала немного, — горько и язвительно добавила мать. — Мы с тобой к тому моменту уже попрощались, я шла к выходу, а Динка успела засечь вас, но поздно — вы с Евой уже направлялись на паспортный контроль. В общем… — она вздохнула, — я просто не могла не использовать эту ситуацию в свою пользу.

— И как же ты ее использовала? Только честно, во всех подробностях, ничего не утаивая.

— Ну, поздоровалась с ней, вела себя довольно приветливо… — вздохнула мать. — А потом по-дружески посоветовала оставить тебя в покое.

— По-дружески, значит? — он скрипнул зубами. — Прямо-таки воплощение милости и заботы.

— Я сказала ей, что она умная девушка и сама должна все прекрасно понимать. Попросила не мешать тебе, не портить жизнь…

— Портить жизнь?! Да с чего бы Динка мне ее портила?

— Ну… я сказала, что у вас с Евой многолетние серьезные отношения, что все у вас было хорошо до тех пор, пока она не влезла…

— Динка не влезала! — отрубил Макар. — Влезла ты. Грубо и бесцеремонно. И что, неужели она сразу поверила во всю эту чушь?

— Не сразу, — нехотя признала мать. — Твердила как заведенная, что ты ее любишь… Тогда мне пришлось немного приврать, — она замолчала.

Макар почувствовал дурноту.

— И что же ты ей сказала?

— Что вы с Евой ждете ребенка, — тихо ответила мать.

— Бл…ь, чего?! — его затрясло. — Мам, скажи, пожалуйста, что ты этого не делала! Ну пожалуйста!

— Прости, — всхлипнула она. — Я так за тебя испугалась… Просто не могла на тебя смотреть, когда ты приходил от этой своей… Динки. У тебя был взгляд безумца. Совершенно одержимый и невменяемый. Нельзя настолько зацикливаться на другом человеке, сынок, нельзя! — заговорила она торопливо, горячо и сбивчиво. — Это не любовь, это болезнь, проклятие, несчастье — что угодно, только не любовь, поверь мне!

Макар с трудом отдышался. В висках у него пульсировало от бешеного напряжения.

— Эта девка тебя не заслуживает! — ободренная его молчанием, видимо, ошибочно принятым ею за согласие, убежденно продолжала мать. — Макар, ты был бы с ней несчастлив, стопроцентно несчастлив! Она не твоего поля ягода, в конце концов, у вас вообще нет ничего общего, я даже думаю, что она тебя просто приворож…

— Хватит! — заорал он так, что сам чуть не оглох.

Мать испуганно притихла.

— По какому праву ты вообразила, будто можешь решать за других, что настоящее, а что нет? — спросил он, все больше свирепея. — С чего тебе в голову взбрело, что ты можешь распоряжаться чужими судьбами? Кем ты себя возомнила? Богом? Какого хрена ты влезла в мою жизнь, мама? Какого хрена?!

— Макар, пожалуйста… — она заплакала, но он не испытывал в этот момент ни капли сострадания или жалости, хотя обычно женские слезы всегда производили на него обезоруживающий эффект.

Единственное, что он чувствовал сейчас — это тошноту, горечь и разочарование. Разочарование такое болезненное, что ныли даже зубы.

— Вы с папой с детства учили меня деликатности и никогда не входили в мою комнату, не постучав. Так почему же… почему сейчас, мам, ты врываешься ко мне, открывая дверь с ноги, и топчешься в грязной обуви по самому дорогому?

— Я очень люблю тебя, сынок, — беспомощно повторила она, но он лишь зло рассмеялся в ответ.

— Вот это как раз не любовь. Это твой эгоизм и тупая материнская ревность. Ты… даже не представляешь, что ты наделала. Вряд ли я когда-нибудь смогу это простить и забыть.

Она продолжала плакать, но у Макара внутри ничего не дрогнуло. Гораздо больше его сейчас заботило другое: почему Динка сразу обрубила все концы и даже не попыталась перепроверить информацию, ведь все это вранье было шито белыми нитками.

— И как она отреагировала? — жестко пресек Макар материнские рыдания.

— Хотела сразу же позвонить тебе и все выяснить… но я ее отговорила…

— Чем мотивировала? — брезгливо спросил он, поражаясь тому, что, оказывается, совсем не знал собственную мать.

— Я сказала, что ты, конечно же, будешь все отрицать… Попросила не оставлять ребенка без отца… Добавила, что вы с Евой уже давно подали заявление в загс, и если бы не Динка, то все у вас было бы хорошо. Сказала, что ты перебесишься и сам будешь жалеть о том, что бросил Еву… что именно Ева для тебя идеальная пара…

— А Ева замешана в этом дерьме хоть каким-нибудь боком? — подозрительно спросил Макар. — Она в курсе истории с ее мнимой беременностью?

— Нет, нет! — торопливо отозвалась мать. — Евочка ни при чем… это все я, дура… Я ведь еще в Cветлоградске, когда она приехала, уговаривала ее ночью забраться к тебе в постель… соблазнить… чтобы все вернуть.