Сын Екатерины Великой. (Павел I) - Казимир Валишевский

Потеряв 6500 человек убитыми и ранеными, французы оставили в руках победителей 4500 пленных, в числе которых были генералы Периньон, Груши, Колли и Партуно. Но несколько раз возобновлявшаяся атака с высот Нови обошлась также очень дорого и союзникам, и несогласий в их лагере было больше, чем когда бы то ни было. По мнению австрийского генерального штаба, Суворов, несмотря на победу, совершил много ошибок, грозивших привести его к полному поражению. Не понимая намерений Жубера и принимая войска, подошедшие к Нови, за отряд, предназначенный для маскировки движения главной неприятельской армии, он упорно настаивал на том, чтобы передвинуть к этому пункту лишь небольшую часть своих сил, рискуя почти совершенно утратить выгоду их превосходства и, не подойди Мелас, который, не получив приказания, поспешил на выстрелы, день был бы потерян, фельдмаршал чистосердечно в этом сам признавался в письме к Францу II.

При таких условиях для победителей становилось трудно воспользоваться плодом этой победы. Спасаясь в беспорядке в горы, французы не имели больше возможности защищать Ривьеру, единственную территорию, остававшуюся в их руках в этой части Италии, и Суворов получил надежду осуществить план, мысль которого была подана Веной Петербургу, и который составил себе, сохраняя по свойственной ему привычке в глубокой тайне, сам фельдмаршал, постоянное лелея его в сокровенной глубине своего воображения. С завоеванием Генуи, перед ним открывалась дорога на Париж через юг Франции. Вечером после сражения, которое, как плохо он его ни начал, было однако на этот раз решающим, он составил диспозиции завтрашнего похода. Увы! два дня спустя он послал следующее распоряжение Меласу: «Мы не будем преследовать неприятеля далее; армия вернется на свои прежние позиции».

Немецкие историки приписывают общим голосом этот внезапный поворот инструкциям, будто бы полученным Суворовым из Петербурга и давшим ему понять, что Павел охладел к коалиции, или по крайней мере к Австрии. Указание в таком смысле могло быть действительно дано в этот момент фельдмаршалу. Однако оно не было таково, чтобы побудить его отказаться от приобретенных выгод, купленных столь дорогой ценой. Русские историки, обвиняя по этому поводу австрийский генеральный штаб или Венский двор, кажутся ближе к истине. В действительности, даже при Нови, Суворов поручил генералу Цаху и полковнику Вейротеру подготовить один за другим два плана движения на Геную. Первому, касавшемуся всех союзных войск, австрийский генеральный штаб противопоставил формальное veto: распоряжения, полученные им из Вены, не согласовались с такого рода операцией; сам главнокомандующий имел тоже распоряжения, предписывавшие ему выделить 10000 человек для умирения Тосканы и Романьи, другими словами – для подчинения их Австрии. Суворов еще не оставил своего замысла. Он пойдет на Геную с одними своими русскими! Но сейчас же австрийское интендантство в свою очередь встало ему поперек дороги: оно не могло собрать в достаточном количестве продовольствия и необходимых мулов.

Фельдмаршал пришел в негодование, говорил о том, что подаст в отставку, но не мог двинуться. Он должен был удовольствоваться отправлением Разумовскому нового письма с жалобами, сопровождавшегося на этот раз чем-то вроде ультиматума, формулированного им так: 1) «Опорожнить Италию от французов, дать мне полную волю; 2) чтобы мне отнюдь не мешали гофкригсраты и гадкие проекторы; 3) готов я из Швейцарии или Германии, или к Франции; иначе мне здесь дела нет. Домой! Домой! Вот для Вены весь мой план».

Последние строки этого послания относились к новому плану кампании, составленному Веной и Петербургом под влиянием Англии, получившей в этот момент преобладающее значение на берегах Невы.

Безбородко умер в апреле 1799 года от апоплексического удара, вследствие незаслуженной обиды, нанесенной Павлом, который в 11 часов вечера приказал ему вытащить из постели прусского министра, чтобы сообщить последнему новое и более грозное требование ввиду вступления его Двора в англо-русский союз. Вследствие отказа Воронцова, Ростопчин принял управление Иностранными Делами, но царь хотел все более и более деспотически проявлять в них свою личную волю и, под впечатлением известий из Италии, его расположение к Австрии становилось все менее дружественным. Он был очень недоволен Разумовским, который, занимаясь больше всего женщинами и туалетами, запутавшись вдобавок, несмотря на огромное состояние, в долгах, заботился, главным образом, о сохранении благосклонности Тугута. После предположения заместить его Колычевым, Павел приставил к нему этого дипломата, которому вменил в обязанность наблюдать за посланником и разбираться, кроме того, в несогласиях Суворова с гофкригсратом.

Обеспокоенный со своей стороны домогательствами Австрии в Италии, Сент-Джемский двор стал думать, что русские слишком хорошо ведут там дела Габсбургов. В мае он уже требовал, чтобы корпус Корсакова, которым он имел право располагать по договору о субсидиях, был употреблен для освобождения Швейцарии; в конце июня он задумал перевести в эту страну самого Суворова. Взяв с собой хотя бы часть корпуса Корсакова, фельдмаршал мог бы проникнуть во Францию через Франш-Конте.

С изменением, вызванным обстоятельствами, это был первоначальный австрийский проект. Вена начала однако с того, что выказала очень мало расположения содействовать его выполнению. Так как эрцгерцог Карл находился уже в Швейцарии с 90000 человек, это составило бы слишком много народу для такой маленькой страны! В действительности, Тугут говорил о вторжении во Францию только для того, чтобы польстить воображению царя. Он не предполагал доводить дело до такой крайности. Но Павел опять закусил удила. Раз Суворов и его солдаты доказали свои прекрасные качества, он их представлял уже себе на пути к водворению Людовика XVIII в его столице. И у него явилось желание, чтобы король принял участие в походе, сопровождая корпус Конде, который на эту кампанию будет отдан в распоряжение Суворова.

По этому поводу Питт стал возражать. Очутившись во Франции, царственный гость Митавы не сможет удержаться и будет действовать как король, что вредно отзовется на военных операциях. Питт предлагал заменить это лицо, слишком неудобное, графом д’Артуа. Но Павел, в свою очередь, откликнулся – в выражениях, которые, можно бы подумать, были заимствованы из словаря père Duchesne. Если, говорил он, английский король питает такую симпатию к брату Людовика XVIII, ему нужно только дать последнему средства тратить свое время образом, наиболее соответствующим вкусам этого принца: в пьянстве и охоте, не ища от него пользы там, где успех зависит от сдержанности и благоразумия. Раз король будет восстановлен во владении Версалем, граф д’Артуа найдет себе по соседству с Parc-aux-Cerfs подходящие занятия, в которых он всегда отличался.

Пока шел спор между Лондоном и Петербургом из-за этих мелочей, Вена внезапно уступила в основном. Тугут предлагал даже, чтобы корпус Ребиндера, назначенный первоначально в Неаполь, был присоединен к армии, которой предстояло действовать в Швейцарии и Франции. В свою очередь он находил, что русские были лишними в Италии. Оставалось согласовать взаимные действия войск русских и австрийских, принимавших участие в этом маневре. В тот же момент произошли и мальтийские события, еще более затруднившие соглашение между обоими Дворами. Тугут не восставал прямо против захвата царем гроссмейстерства, но он не мешал то же самое делать Гомпешу, который, укрывшись в Триесте, рассылал грозные протесты и действовал во всем, как глава ордена. Кобенцель подвергся строгому выговору со стороны своего начальника за то, что принял пожалованное ему звание бальи ордена и, при отправлении для женитьбы в Петербург, эрцгерцог-палатин получил строгое запрещение принять хотя бы даже крест! В июне 1799 года стало хуже: в Петербург пришло известие, что Гомпо провел двоих из своих агентов в ту часть острова Мальты, которая восстала против французов, и Павел тотчас же заявил, что корпус Корсаков не двинется более с места до тех пор, пока Австрия не поставит бывшего великого магистра в невозможность продолжать подобные действия. По собственной инициативе и на свою ответственность Кобенцель принял в этом отношении формальные обязательства; но после того в Вене узнали что «cette marotte de Malte», как непочтительно отзывался австрийский посланник, побудил царя, в переговорах с Баварией, гарантировать этому государству неприкосновенность его владений, и уже кричали почти об измене, в то время как Тугут категорически отказался признавать вмешательство Павла в дела ордена иначе, как в качестве покровителя. В июле он сдался, объявив об отставке Гомпеша и дав понять, что русский монарх может получить наследство прежнего великого магистра с согласия римского императора, папы и даже «испанских языков». Но ввиду того, что раздражение Павла тем временем усилилось вследствие донесений Суворова, отношения обоих Дворов оставались натянутыми. Несогласия военные влияли на недоразумения политические и обратно.