Религия и мифология - Тамара Натановна Эйдельман

змеи, или от крокодила. И его отец, фараон, строит для его защиты неприступный дом посреди пустыни. Сколько мы знаем таких сказок, где царевну помещают в башню, пытаясь таким образом уберечь от проклятья, – а потом что-то происходит.

В египетской сказке царевич, повзрослев, уговаривает отца, чтобы тот его выпустил – все равно, мол, от судьбы не уйдешь, заводит себе собаку, отправляется в странствия, с ним происходят всякие приключения, он женится, и однажды ночью в его спальню приползает змея, но жена убивает змею – таким образом, одно проклятье нейтрализовано. А дальше он идет гулять с собакой, и собака вроде как кусает его – его собака, о которой ему говорили, что ее надо убить, а он отказывался, потому что он ее любит. Принц бежит к реке, а там крокодил… и на этом все обрывается. Вот с этим я не могу смириться с детства, и серьезные ученые тоже не могут смириться. Египтологи высказывают разные предположения; был, скажем, специалист по древнеегипетской культуре, который говорил, что, раз предсказано, значит, принц погибнет. Либо его загрызет любимая собака, либо крокодил. Потому что от судьбы не уйдешь. И всегда на третий раз что-то происходит. Один раз не получилось, второй, а на третий вышло. С другой стороны, многочисленные сказки дают нам примеры чудесного спасения: царевна должна была умереть, а появилась фея, которая сказала, что она только уснет. Дальше, как мы знаем, она поспала 100 лет, но потом пришел принц и ее разбудил. Может быть, – мне очень хочется надеяться, – и у египтян было так же, и, например, собака, наоборот, спасла принца или что-нибудь в этом роде. Может быть, когда-нибудь найдется еще окончание этой истории. Но, во всяком случае, мы знаем, что записывали сказки уже в глубокой-глубокой древности.

И дальше, очевидно, веками были ученые, мудрецы где-нибудь в Александрии или в Риме, которые записывали что-то, но в целом сказки все-таки существовали в устной форме. Если в глубокой древности сказка отделилась от мифа, то в Средние века, по-видимому, из героического эпоса и сказки вырос рыцарский роман, где событийно тоже все очень похоже. Какой-нибудь рыцарь круглого стола отправляется свершать свои подвиги, конечно, попадает в лес, там ему тоже встречаются разные волшебные существа, а может быть, и помощники, он совершает разные подвиги, убивает дракона – ближайшего родственника тех страшных крылатых и многоголовых змеев, с которыми сражаются, скажем, герои русских сказок. Он убивает дракона, он спасает девицу, он женится на ней – там очень много схожего со сказками, хотя, конечно, это не сказка, это что-то другое. И все-таки довольно долго сказки существовали на каком-то фольклорном, устном уровне, время от времени прорываясь в этот наш письменный, книжный мир.

Появление литературных сказок

В XVII веке делались первые попытки сочинять авторские сказки. Так возникло знаменитое прециозное направление во французской литературе, очень изысканное, может быть, даже жеманное, где женщины-писательницы стали создавать сказки. Возможно, они в какой-то мере опирались на фольклорные мотивы, но это было своего рода домашнее сочинительство, для своих, для узкого круга тех, кто читал эти книги.

В конце XVII века появляется всем нам известный Шарль Перро, который вообще-то был совершенно не сказочником всю свою жизнь, а помощником знаменитого финансиста Кольбера, министра финансов при Людовике XIV, но писал и стихи, и разные критические произведения. И только после смерти Кольбера, выйдя в отставку, вдруг издал ставшие известными на весь мир «Сказки Матушки Гусыни», причем под именем своего 19-летнего сына. Вопрос авторства остался не до конца понятным, в XX веке высказывались предположения, что, может быть, сказки и в самом деле написал сын, но все же более убедительной кажется версия, что он просто стеснялся такого несерьезного занятия, как записывать какие-то сказки, и потому немножечко от этого дистанцировался. Так или иначе, Перро записал всем нам известные сказки про Золушку, про спящую царевну, про Красную Шапочку, про Мальчика-с-пальчика и так далее. В первой книге было восемь классических сказок, каждую из которых мы знаем с детства, – но совершено не в том варианте, в котором ее написал Перро. И многие из нас прошли через это потрясение, когда обнаруживали взрослое издание сказок Перро. Для меня это была книга издательства Academia 1936 года. Эти сказки были совсем не похожи на то, что мы читали в своих детских пересказах: там был совершенно другой язык, в конце какая-то не слишком понятная в детстве мораль – скажем, «Красная Шапочка» заканчивается вовсе не тем, что пришли охотники и спасли девочку и ее бабушку, она заканчивается назиданием юным девицам о том, что не следует доверять каждому волку (читай – каждому кавалеру), которого ты встретишь на своем пути, потому что он может оказаться на поверку таким же коварным, как серый волк.

То есть изначально это тоже было своего рода светское чтение – немножечко жеманное, немножечко с эротическим подтекстом, – в сущности, совершенно не детское. Это можно объяснить тем, что самой концепции детства в сегодняшнем виде тогда не существовало. Детей не стремились развлекать и развивать – их следовало поскорей обтесать и сделать приличными взрослыми. XVIII век с его культом разума и идеями просвещения, конечно, с подозрением относился к иррациональному, хтоническому и таинственному миру сказок: это все какие-то бабьи глупости или развлечения грубых, необразованных людей. Главный перелом в отношении к сказкам происходит на рубеже XVIII–XIX веков. Мировая культура открыла для себя мир чувств, национальную идентичность, национальный дух, все стали искать в культурах своих стран какие-то национальные корни. До этого представлялось, что все культуры выросли из Греции и Рима, а вдруг оказалось, что немецкое выросло из немецкого Средневековья, русское – из русского, французское из французского и так далее, и на этом фоне всем стал очень интересен национальный фольклор. В тот момент, конечно, совершенно никто не обращал внимания на схожесть сюжетов по всему миру, – напротив, все видели в фольклоре незамутненное народное начало: вот у нас в городах культура уже совершенно другая, книжная, скорее космополитическая, а в деревне, где люди еще не испорчены этими веяниями и болезнями века, там рассказывают древние сказки, и в них живет дух народа. Немецкие романтики положили этому начало и стали собирать песни народные, и тут-то как раз братья Гримм приложили огромные усилия к тому, чтобы записать немецкие сказки. Пройдет несколько десятилетий, и в России такой же подвиг сохранения устных сюжетов совершит Афанасьев. Эти собиратели народного творчества – стихов, песен, сказок – и записывали, и сами