Александр Первый: император, христианин, человек - Всеволод Глуховцев

Чего никогда не случилось.

3

Итак, с женитьбой Наполеон достиг своего. Это открывало перед ним новые перспективы: отныне Австрия делалась не просто союзной, а, по сути, вассальной державой… С европейской же государственностью второго сорта император если и раньше не очень церемонился, то теперь отбросил какие бы то ни было подобия приличия.

Государство Нидерланды в те бурные годы пережило ряд трансформаций. До 1795 года там правил так называемый статхаудер – буквально «держатель государства», президент, если угодно – со вполне королевским именем Вильгельм V. Он принял участие в войне против революционной Франции (Первая антифранцузская коалиция) потерпел полный разгром, после чего со своей властью расстался: французские войска при поддержке местных сочувствующих его «держание государства» прекратили. Была провозглашена республика, которую патриотично назвали Батавской (подобно Гельветической в Швейцарии; батавы – древнегерманское племя, жившее некогда на территории Голландии). Эта республика тут же заключила военно-политический союз с «большим братом» – Республикой Французской, что вскоре обернулось вовсе не той стороной, на которую, вероятно, рассчитывали: Наполеон республику ликвидировал, но от её завоеваний отказываться отнюдь не собирался. Он сделал Нидерланды монархией, а на престол – трепещите, враги! – посадил ещё одного своего брата, Луи.

Тот, правда, оказался монархом никчемным, правил нерешительно, вяло и безынициативно, чем немало старшего брата раздражал. Какое-то время Наполеон терпел это вялотекущее правление, но кончилось тем, что он упразднил даже такую государственность, поступив с Голландией точно так же, как с Папской областью: совсем уж незамысловато включил в состав Франции и разделил на департаменты.

Это произошло в июле 1810 года. Декабрь ознаменовался захватом швейцарского кантона Валлис, а в следующем году были оккупированы немецкие территории: части герцогства Берг и королевства Ганноверского, бывшие вольные города Гамбург, Бремен и Любек, а также герцогство Ольденбургское – то самое, принцессой которого стала Екатерина Павловна [31, т. 1, 482].

Все эти ассимиляции, кроме последней, прошли как по маслу: никто в Европе не посмел произнести ни слова; наверняка бы сошло тихо и по поводу Ольденбурга, не будь у тамошней правящей фамилии такого могучего, как Александр I, родственника.

Надо сказать, что супруг Екатерины Павловны, принц Георг Ольденбургский, предпочёл жить в России. Что соврешенно понятно: Александр от царских щедрот назначил шурина генерал-губернатором целых трёх околостоличных губерний, крупных и не бедных: Тверской, Новгородской и Ярославской, что и по территории и по населению было как полтора десятка Ольденбургов. Мало того: император назначил принца Георга руководить новым департаментом на правах министерства, Главным управлением путей сообщения (один из немногих плодов «500 дней») – дело неосвоенное, интересное… Администратором принц оказался неплохим.

Но при всём том лишиться родной вотчины, конечно, горько. Александр, как покровитель сестры и её семьи, просто обязан был заявить протест – строго говоря, Наполеон посягнул на его, Александрову, собственность. И сам Наполеон это, разумеется, понимал. И, вероятно, был готов к формальному протесту, на который ответил бы столь же формальным опровержением… так дело бы само собою и сошло на нет. Но оно вдруг повернулось совершенно иначе.

4

Здесь придётся сделать очередной экскурс в прошлое – относительно того прошлого, о котором речь. Недалёкое, впрочем.

В 1772-95 годах некогда большое и мощное, а к этому времени одряхлевшее и беспомощное государство Речь Посполитая последовательно расчленялось ярыми, бодрыми, агрессивными державами – Россией и Пруссией, а также примкнувшей к ним Священной Римской империей, которая сама была на излёте, но не преминула, конечно, отхватить изрядные куски от соседа, впавшего в глубокий маразм. В 1795 году состоялся третий, последний раздел Польши. Более чем на сто лет она, как самостоятельное государство, исчезла с политической карты мира.

Конечно, польские патриоты никогда не смирились с унижением Отечества, стремясь восстановить его разными способами, как военными, так и дипломатическими. Александр, как известно, к полякам относился сочувственно, трагизм их положения понимал – недаром Чарторыйский оказался одним из ближайших к нему людей. Возможно, вполне возможно, что император взялся бы за восстановление польской государственности, но его опередил… Бонапарт!

В Тильзите Александр как мог отстаивал интересы Пруссии – хотя и в самом деле мог не многое. При этом – чего греха таить, политика есть политика: подвернулась возможность поживиться за счёт Фридриховых владений, города Белостока с небольшой округой – и русский государь эту возможность упускать не стал. Другое дело, что не прояви он твёрдость в некоторых пунктах, Прусского королевства как такового могло бы вовсе не остаться… А так – бытие, конечно, ущербное, но, как говорится, спасибо и на том.

Тильзитским миром Пруссия действительно обрекалась на многие ограничения её суверенитета, как то: порт Данциг объявлялся вольным городом (читай: французским), Висла – рекой, свободной для судоходства (читай: для французских судов), по прусским дорогам могли свободно передвигаться французские войска… От подобных огорчений скоропостижно скончалась королева Луиза; после этого Фридрих-Вильгельм III, и без того склонный к мистицизму, надолго впал в унылое самосозерцание.

Дочь Фридриха и Луизы Каролина, через годы ставшая русской императрицей Александрой Фёдоровной (супругой Николая I), до конца дней своих не могла спокойно вспоминать о Бонапарте, не могла простить ему тех унижений, страхов и бедности, которыми он навсегда отравил её детство[58, 73]…

Разумеется, Наполеон постарался и территориально обобрать меланхолика. Тот лишился практически всего, что приобрели два предыдущих Фридриха: Фридрих II-й великим трудом и тщанием, Фридрих-Вильгельм II-й необыкновенной удачей, плывшей к нему в руки… В том числе и польских земель, полученных в 1772-95 годах.

Бонапарт не был бы политиком, если бы не объявил громогласно о восстановлении польского государства и не провозгласил себя лучшим другом всех поляков на свете. Ход, оригинальностью не блещущий, зато беспроигрышный – в лице польской нации Наполеон нашёл самого преданного и искреннего союзника, пожалуй, единственного в Европе, кто служил Франции и её императору не за страх, а за совесть. «Польский вопрос» Бонапарт сумел решить в свою пользу.