Третья стихия - Мария Симонова

Михаил пытался и все никак не мог вникнуть в смысл подслушанной фразы. Как вдруг его окатило грандиозным валом — определенно мистических помоев: глаза и разум застлало душным всплеском неизмеримо чужой, черной и страшной ярости. Оно тоже услышало. И Оно бросилось.

Он шарахнулся обратно в свое тело, такое маленькое и беззащитное, ступавшее, оказывается, в этот момент на очередную ступеньку. И успел еще засечь последнюю, самую краткую долю того мига, когда черное Нечто метнулось на них со всех сторон, словно таилось здесь в каждой щели и трещине, сливаясь над ними, наваливаясь и поглощая мир. И уже не сам он ускользнул в базовую реальность, а это Нечто вытянуло его туда, чтобы выпить, растворить в себе не только его физическое тело, но и того, кто в этом теле жил, любил, мечтал и коченел от страха, того, кто уводил это тело и умел уводить других в иные реальности.

Здесь оно выглядело как отвратительное бордово-красное желе, навалившееся, дрожа и жадно чавкая, со всех сторон на его клетку, куда оно же его и выдернуло насильно из реального мира. Его тюрьма превратилась неожиданно в крепость, и эта дрянь почему-то никак не могла в нее просочиться. Остальные оказались здесь же, но только за пределами клетки: справа сжался в комок Петр, слева Бол делал отчаянные попытки сгруппироваться, чтобы желе его не растащило, за ним чуть поодаль бессильно дергалась Рейчел. Не было в бордовом океане только Илли и Карригана — возможно, он успел как-то защититься и защитить ее — только на это Михаилу и оставалось надеяться. Остальных теперь спасать было некому. Кроме него, Михаила, Проводника. А он… Он заключен, не в силах сделать ни одного движения, он пленник, опутанный своей тесной режущей клеткой, как муха паутиной…

Паутиной! Клетка — это паутина. Только он не муха, а паук. В своей паутине! Которой он может опутать все, что ему заблагорассудится! Михаил растопырил руки. Их почему-то было много. И ног тоже было много, так что он перестал отличать одно от другого. Все правильно, так и должно быть. И сеть, вот она, его серебряная сеть рвется, послушная, под его мохнатыми лапами, и кусок ее уже летит на Бола, окутывает и собирает воедино расплывающиеся части. А этот обрывок для Петра. Братец, где ты, куда тебя унесло? Ага, вон ты где. Щас вернем.

Шея растет, вытягивается, голова достигает Петра, хватает его зубами и тащит вниз. Вот так, сюда давай. Да что ж ты так сжался, не бойся, это я — твой брат Миша! Значит, так, сеточка, тебе руководящая директива — этих двоих вынести за пределы красного живоглота и там отпустить! Теперь Рейчел…

Бордовая масса давит со всех сторон, мнет лапы, хочет сожрать. Сети мало… Мало? Да он же — генератор сети, ее производитель, сетевой магнат! Он весь набит сетью!!! Вот она, вот, моя родимая, ткись, сама ткись, мне некогда!

Желе что-то не на шутку разволновалось, забурлило и вдруг распалось на множество разновеликих кусков. Каждый обратился в прозрачного бордового урода. Михаил-паук оказался в окружении жаб, циклопов, скорпионов, горгон и прочего в том же духе, для чего в человеческом языке просто не имелось названий, хотя пауки среди них тоже имелись и в большом количестве (а куда ж без них?). Все они полезли на Михаила, он оказался в самом центре страшной кучи-малы. Но первоначального ужаса в душе как не было — враг перестал быть неведомым, он находился теперь перед ним, во плоти всего своего военного потенциала и оказался смутно знакомым, чем-то напоминающим порождения Кляксы.

Вместо того, чтобы испугаться — на что эта скотина наверняка рассчитывала, Михаил-паук вошел в боевой раж: он стал закидывать врагов сетями с ловкостью профессионального факира, благо рук у него теперь было много, и глаза умели глядеть сразу во все стороны.

«Вот так, правильно, раздвигай, захватывай, жми, зажимай с того края, окружай, спрессовывай в студень, а где у нас эта ведьма Рейчел?.. Не вижу. Побежал искать. А ты, сеточка, работай, стискивай, пошла! А я по пути еще материальчика подкину!»

Сеть ткалась где-то в тылах с неимоверной быстротой целыми одеялами, тесня бордового живоглота, стягивая, уминая и заключая его постепенно под узорчатый мелкоячеистый купол. Михаил побежал вдоль этого купола, ловко перебирая своими восемью лапами по лодбиту — да, кстати, это был лодбит, потому что он так хотел! По пути ног у него стало опять две, и рук тоже — опять же по его желанию. Но больше всего он хотел сейчас найти эту стерву Рейчел, а ее-то как раз нигде не вырисовывалось. Зато в проклюнувшемся базовом тумане нарисовались Петр с Болом: оба они стояли впереди и что-то делали с сетевым куполом — похоже, что безуспешно пытались его прорвать.

Михаил сначала решил, что Петр замыслил какой-то хитрый план уничтожения Бола и пытается как раз сейчас его осуществить. Но тут он увидел Рейчел. Там, под сетью, что-то висело в красной массе, неестественно скрученное и какое-то не вполне целое, но все еще напоминающее Рейчел, и видно было, как от нее отделяются, расплываясь во все стороны, мелкие частицы. Процесс уже пошел — тварь расщепляла ее, приступив к перевариванию.

Михаил как врос с разбегу по эту сторону сети. Это была его сеть! Его! Отодвинув двумя руками в разные стороны Петра и Бола, он ударил кулаком в звено, и оно послушно разошлось. Схватив за волосы то, что раньше было Рейчел, он протащил ее наружу через звено — она прошла, как газовая шаль через игольное ушко: лишние деформации вряд ли могли повредить тому, что от нее осталось. Взяв это на руки, он приказал своей сети: «Сожмись насколько сможешь и затвердей!» Потом, прихватив последним усилием воли Петра и Бола, шагнул обратно в реальность.

Он стоял на верхних ступенях лестницы, залитой словно расплавленным варом. Черная масса доходила ему до щиколоток, шипела и пузырилась, однако не обжигала ног. «Что, хреново? То-то. Будешь в следующий раз выбирать, на кого кидаться. Впрочем, о следующих разах можешь забыть».

На руках у него лежала Рейчел — с виду целая и довольно-таки тяжелая. Но вряд ли живая.

Двери впереди оказались, распахнуты, за ними открывался тронный зал — в самом деле тронный, ведь в другом его конце стоял на постаменте золотой трон, обтянутый малиновым бархатом. Михаил собирался обернуться к Петру с Бродягой, но увиденное в зале мигом вышибло из него тревогу за попутчиков, заставив даже забыть об адском поединке, из которого он вышел только что победителем. Там перед троном седой мужчина в коричневом с золотом балахоне обнимал Илли и тянулся к ее губам, а она отклоняла голову все дальше назад, крепко обхватив его за шею. Наконец он влепился в ее губы.

Михаил с горловым рыком:

— Ах ты!.. (дальше он просто задохнулся), — сорвался с места. Но события в зале продолжали развиваться: позади старого охальника соткался призраком ревнивого мужа Владимир Карриган с кинжалом в руке. И ударил им сластолюбца между лопаток. Тот закричал, выпустил Илли и стал медленно оборачиваться назад, оседая уже на полобороте. И рухнул мешком к ногам Карригана и Илли. Она отступила на шаг, вытирая рот запястьем. И тоже упала.