Белые пешки - Екатерина Звонцова

бьют морды, а к концу у них только героично кровоточит уголок губы да алеет пара ссадин на лбу. И шмотки, да. Вроде бы только киношным бродягам могут так идти грязные шмотки.

– Кстати, а с чего вы так хорошо знаете наш язык? – полюбопытствовал Кирилл, уже вставая и протягивая ему руку. Рей неожиданно улыбнулся, сжимая в ответ его кисть:

– Мою прапрабабушку звали Анастасия. И она танцевала еще на балах у ваших царей. Мне нравится многое в русских, вы… интересные и смелые. – Он помедлил. – Слушайте, а может, пойдемте ко мне? Застираете одежду, выпьем кофе. У меня есть диван для гостей, чтобы вы вздремнули. Но я бы сменил Марину пораньше, так что…

– Отлично, – улыбнулся Кирилл. И постарался не выдать, как при упоминании Марти ему опять стало нехорошо. Как он пожалел, что не обнял ее. Почему-то сейчас. Может, потому что представил ее голой в серых волнах, смывающих слезы.

Чтобы отвлечься, он внимательнее всмотрелся в Рея и подумал, какой могла бы быть его прапрабабушка. Похожей на знаменитую принцессу? Или что-то более дикое, буйное? Надо обязательно рассказать Марти. Может, та задействует магию вне Хогвартса? Или просто спросит прямо, с прямыми вопросами у нее неплохо. Только бы… только бы она пережила эту смену.

– Неужели… – Он услышал смешок Рея и очнулся не без усилия. На него смотрели хитро. – Согласны идти спать на диване у заносчивого говна?

Ха-ха. А у него есть чувство юмора, раз эти слова он собрался припоминать вечно. И неожиданно для себя Крыс вместо ответа спросил то, чего не спрашивал даже в детстве. Когда малыши, не опасаясь ничего на свете, возятся в песочницах и лужах, и все эти песочницы и лужи общие. И когда каждый, кто даст тебе лопатку или ведерко, – союзник.

– Рей, ну… хватит этого. Давайте дружить?

Но поскольку он все же давно вырос, то осторожно прибавил:

– Хотя бы попробуем.

В замке, где жили мальчик-крыса и девочка-хорек, вскоре пришлось открыть госпиталь, и они переехали к крысе-страннику. Дом его был маленьким и старым, а с балкона открывался вид на серое море, в которое девочка-хорек так полюбила нырять. У крысы-странника не было жены, но комнаты его оказались не по-холостяцки чистыми, дорого обставленными – и безликими. Ни фото, ни плакатов с мотоциклами, ни даже сувениров от друзей. И все в темных тонах, только кухня ослепляла снежной белизной.

Крыса-странник вблизи оказался не таким, как в больницах. Он любил группу «Evanescence», похожую на поющих призраков, и пиццу с ананасами, имел привычку заваривать себе крепкий горячий чай, забывать о нем и выпивать уже холодным – спустя много часов, отработав смену. Во сне он напоминал околдованного принца, так как блестящая черная шерсть на его голове стелилась по подушке шелком. А еще его по-прежнему было трудно поддерживать после проигранных дуэлей со Смертью: жалости он не переносил.

Лишь однажды случилось то, что случилось, – мальчик-крыса увидел его упавшим на колени перед белой машиной и уткнувшим лоб в синюю звезду на ее боку. Такую же звезду, только из теплого светлого дерева, мальчик-крыса носил на шее с детства: ему ее подарила мама девочки-хорька. Тогда же она сказала: «У тебя большая Судьба, но только тебе решать, из каких нитей ее плести». Вскоре мальчик-крыса понял: нити его должны тянуться к другим. Поэтому и стал тем, кем стал.

Он вспомнил все это, потому что когда он подскочил к новому другу и опустился рядом, тот едва дышал, подбородок его дрожал, плечи поникли. Крыса-странник, увидев, что его потревожили, не сказал: «Уйди вон» – и дал себя обнять, но спросил: «Почему вы не сбежали?» Мальчик-крыса не смог ответить: «Нам не дали». Он больше не был уверен, что дело в этом, а не в Судьбе. И он просто рассказал свою историю – о вредном отце, о попытках себя женить, о дурацких вечеринках в простынях и о сомнениях. А крыса-странник рассказал свою.

Оказалось, что у него была красивая жена, с которой они любили одно – лечить людей и кататься на мотоциклах. Только она хотела жить в столице, а он – заботиться о зверях у моря. Она уступила, поехала с ним, но со временем стало понятно: лучше их дорогам было разойтись. Элен – так звали ту красивую девочку-крысу – разлюбила мотоциклы. Не нравилось ей и жить у моря, она больше любила стеклянные дома, многоглазую башню из металлических перекладин и сверкающие кварталы. А потом оказалось, что разлюбила она и лечить, вместо этого захотела шить платья. То есть не захотела, хотела-то всегда, но семья не разрешала, говорила: «Кто лечит, тот никогда не будет без работы». Элен слушалась. Но в конце концов, на второй год жизни у моря, подняла бунт. Она уехала, оставив крысу-странника с разбитым сердцем и с фразой «Я жила не свою жизнь, и ты был ее частью». «С тех пор, – грустно закончил крыса-странник, – я предпочитаю не быть частью… да ничьей жизни».

Мальчик-крыса подумал про себя, как это кошмарно звучит, но не предложил: «Ты можешь быть частью моей». Почему-то не «нашей», хотя девочка-хорек тоже все больше любила крысу-странника. Но девочка-хорек уже не скрывала, что каждую ночь смывает с себя боль и смерть грязной морской водой. Все меньше походила на себя прежнюю. И из-за этого мальчик-крыса порой думал: «А что, если и она живет не свою жизнь со мной рядом?»

Но главное, чего он боялся, – что девочка-хорек не только проживет не свою жизнь, но и умрет не своей смертью. Поэтому когда «приморская птичка» наконец настигла его самого, он хотел одного: погибнуть, прежде чем его маленькая подружка вернется домой.

Он упал прямо на улице, во дворе у Рея. Последней мыслью было: «Я же проспал три с половиной часа – это много». Еще он успел вскинуть руку к лицу, где утром появилось одно крошечное красное пятно. Когда он очнулся, уже смеркалось, а вокруг остро и привычно пахло ментолом и серой. В ушах отдался резкий стук: Рей опустил градусник на стол.

– Тридцать девять и пять, – сказал он, когда их глаза встретились.

Кирилл огляделся и увидел серые обои. Значит, лежал в доме, который уже почти считал своим. Неудивительно: койки в больнице почти закончились. Все врачи уходили болеть – или умирать – домой.

– Ну вот она и клюнула меня, – в горле будто хорошенько поскребли наждачкой. – Сильно? В смысле, я весь в гное? Красивым умру?

Он