Вокзал потерянных снов - Чайна Мьевилль

Он никуда не уезжал из Барсучьей топи. Он предупредил своих друзей из Салакусских полей, что некоторое время будет недоступен, впрочем, их отношения и так носили необязательный и поверхностный характер. Единственная, кого ему не хватало, была Лин. Она была занята своей работой не меньше, чем он своей, и, по мере того как его исследования набирали обороты, все трудней и трудней было находить время для встреч.

Вместо этого Айзек садился на кровать и писал ей письма. Он расспрашивал Лин о ее делах и рассказывал, как он по ней скучает. Почти каждый раз наутро наклеивал марку и опускал письмо в ящик, который находился в конце улицы.

Она отвечала. Обычно он приберегал ее письма как дразнящее лакомство. Он не позволял себе прочесть письмо до тех пор, пока не закончит дневную работу. Затем садился у окна за чашкой чая или шоколада, отбрасывая свою тень на Ржавчину и вечерний город, и читал ее письма. Каждый раз в такие моменты он с удивлением чувствовал, как его наполняет сентиментальная теплота. В его настроении присутствовала некая доля слезливости, но в то же время была глубокая привязанность, были истинное единение и тоска оттого, что Лин нет рядом.

За неделю он создал прототип кризисной машины: грохочущий и плюющийся круговорот трубок и проволок, который только и делал, что изрыгал ужасные звуки и гудение. Айзек разобрал его и собрал заново. Спустя чуть более трех недель возле того самого окна, которое когда-то подарило свободу томившимся в клетках пернатым, растопырился новый конгломерат различных механических частей. Это было хаотичное нагромождение всяческих моторов, динамо-машин и преобразователей, рассыпанных по полу и соединенных между собой на скорую руку.

Айзек хотел подождать Ягарека, но связаться с гарудой было невозможно — тот продолжал бродяжничать. Айзек считал, что Ягарек таким способом цепляется за свое странное, извращенное чувство собственного достоинства. Живя на улице, он остается для всех незаметным. Но паломничество через весь континент никак не могло для него закончиться отказом от чувства ответственности, от владения самим собой. Ягарек был в Нью-Кробюзоне потерявшим корни изгоем. Он не мог доверяться другим или принимать от них милости.

Айзек представлял себе, как гаруда кочует с места на место, ночуя на голом полу в заброшенных домах, или, свернувшись калачиком на крыше, прижимается к теплой вентиляционной трубе. Быть может, он придет через час, а быть может, через несколько недель. Айзек прождал полдня, прежде чем решился опробовать свое творение в отсутствие Ягарека.

Под стеклянный колпак, где переплетались провода, трубки и гибкие тросы, Айзек поместил кусочек сыра. Этот кусок так и лежал, постепенно черствея, пока Айзек стучал по клавишам вычислителя. Он пытался выразить в численной форме задействованные силы и векторы. Часто он прерывался, чтобы сделать какие-то пометки от руки.

Снизу доносилось сопение барсучихи Искренности, ворчание Лубламая и жужжание чистильщика. Айзек не обращал внимания на окружающее, всецело сосредоточившись на цифрах.

Он чувствовал себя немного не в своей тарелке, поскольку не хотелось работать над кризисной машиной, когда в лаборатории присутствовал Лубламай. Айзек по-прежнему придерживался тактики молчания. «Может, я просто развиваю в себе вкус к театральности», — подумал он и улыбнулся. После того как ему удалось наилучшим образом решить свои уравнения, он начал бесцельно прохаживаться по комнате, давая этим понять Лубламаю, чтобы тот ушел. Айзек украдкой заглянул вниз, под навес, где Лубламай на линкованной бумаге кропал какие-то чертежи. Похоже, он и не собирался уходить. Айзек начал терять терпение.

Он с трудом пробрался меж грудами металла и стекла и тихонько присел на корточки перед устройством ввода данных кризисной машины, стоявшей от него слева. Замкнутый контур машинных узлов и трубок извивами опоясывал комнату, завершаясь внутри стеклянного колпака с сыром, расположенного по левую руку от Айзека.

Одной рукой Айзек взял гибкий металлизированный шланг, конец которого был соединен с лабораторным бойлером, стоящим у дальней стены. Он ощущал волнение. Стараясь как можно меньше шуметь, он соединил трубку с входным клапаном питания на кризисной машине. Затем открыл клапан и услышал негромкое шипение и стук — пар начал наполнять двигатель. Айзек опустился на колени и набрал математические формулы на клавиатуре. Затем быстро вставил в устройство ввода четыре перфокарты, почувствовал, как крохотные шестеренки то проскальзывают, то попадают в отверстия, и увидел, как по мере усиления вибраций механизма поднимаются клубы пыли.

Он что-то бормотал под нос, не отрывая взгляда от агрегата.

Айзек словно всем телом ощущал, как энергия и информация бегут по механическим нервам к различным узлам кризисной машины. Ему казалось, будто пар струится по его собственным жилам, превращая сердце в грохочущий поршень. Он резко потянул три больших рычага на панели управления и почувствовал, как разогревается весь механизм.

Воздух задрожал.

В течение нескольких томительных секунд ничего не происходило. Затем ломоть сыра внутри грязного стеклянного колпака начал подрагивать.

Айзек не сводил с него глаз, едва сдерживая восторженный крик. Он подвел стрелку на циферблате до отметки сто восемьдесят градусов, и сыр подвинулся еще немного.

«Доведем-ка все это до кризиса», — подумал Айзек и потянул рычаг, врубая машину на полную мощность, так что стеклянный колпак оказался под пристальным вниманием сенсорных механизмов.

Айзек внес в конструкцию стеклянного колпака некоторые изменения, сняв с него верхнюю крышку и заменив ее плунжером. Затем положил на него руку и надавил, так что абразивное донце стало медленно приближаться к сыру. Сыр оказался в опасности. Если плунжер опустится до конца, сыр будет раздавлен.

Правой рукой нажимая на пресс, левой Айзек регулировал рычажки и подкручивал стрелки в ответ на дрожание манометров. Он смотрел, как стрелки индикаторов дрожат и прыгают, и в соответствии с их показаниями регулировал магический ток.

— Давай, гаденыш, — шептал он. — Берегись! Ты что, не чувствуешь? Кризис идет к тебе…

Плунжер с садистской неотвратимостью приближался к сыру. Давление в трубках достигло опасного предела. Айзек присвистнул от разочарования. Он несколько замедлил движение поршня вниз, но не прекратил его. Даже если кризисный мотор не сработает и сыр не покажет того результата, который Айзек пытался запрограммировать, плунжер все равно его раздавит. Кризис — целиком в потенциале. Если бы у Айзека не было настоящего намерения раздавить сыр, тот не оказался бы в ситуации кризиса. Обмануть онтологическое поле невозможно.