Моя Теодосия - Ани Сетон

Она получила от него всего две шифрованные записки, где говорилось, что все идет, как следует, и не надо волноваться, что бы там о них ни говорили. На время это ее успокоило, но вот в марте она не получала ни одного письма. Ежедневно она посылала лодку в Джорджтаун, чтобы проверить, нет ли писем. Но их не было, даже газеты замолчали.

Иногда она жила надеждой, что все хорошо, и молчание указывает именно на это. Флотилия отправилась вниз по реке, испанцы безропотно отступили, отец уже с триумфом вошел в Новый Орлеан. Может, они уже перешли реку Сабин на пути в Мексику. Новости, понятно, запаздывают. Сам Аарон удерживает передачу информации своей властью. Власть! Это слово заставляло учащенно биться ее сердце. Она видела его уже коронованным, под восторженные восклицания: «Да здравствует император Аарон Первый!»

«Это так, и не иначе», – шептала она помногу раз. Но такие минуты подъема и восторга сменялись отчаянием. Она похудела и побледнела, стала плохо спать.

Джозеф проводил много времени в Колумбии, ведя себя так, зло думала она, словно его копеечная должность в законодательном органе штата – дело великой важности. Когда он вернулся в Оукс, то отказывался обсуждать план «X». Он страшно беспокоился по поводу всего этого дела.

В апреле долгой неопределенности пришел конец. Она сидела на крыльце и держала на коленях Гампи. Пятилетний крепыш читал ей вслух, и его детский голосок, запинаясь, выговаривал длинные слова. «Собака является полезным животным и благодаря своей верности заслуживает нашего восхищения».

– Очень хорошо, милый, – сказала она, поглаживая его волосы, уже не ярко-рыжие, а золотисто-каштановые, как у нее.

– А Аарону будет приятно узнать, что я так хорошо читаю? – спросил мальчик. Благодаря матери, он постоянно хотел заслужить одобрение далекого дедушки, которого все еще помнил и любил.

– Конечно! – улыбнулась она.

– О, почему от него нет писем? – Она мучилась обычным вопросом. Она невольно отвлеклась от разговора с сыном, глядя на аллею виргинских дубов, словно хотела силой своей воли приблизить далекое.

Вдруг она услышала топот копыт, а затем увидела несущегося к ним всадника. Она испытала мгновение безотчетной радости и облегчения.

Но, конечно, это был не Аарон. Это был Джозеф, вернувшийся из Джорджтауна. Ей было не до того, чтобы удивляться ярости, написанной на его лице, когда он спешился и, громче чем обычно, заорал, вызывая мальчишку с конюшни. Он тяжело взлетел на ступеньки крыльца, сунув ей под нос газету:

– Вот, почитай!

Она тупо уставилась на него. Его смуглое лицо побагровело. Его всего трясло. Гампи тихонько вскрикнул, съежившись и пряча глаза от сердитого отца.

– Прочти, ну же! – закричал Джозеф, указывая трясущимся пальцем на газету.

Она взяла газету. Это была «Ричмонд Иквайер» от 27 марта 1807 года.

– Черт побери! Ты что, читать не умеешь? – За его обозленностью она чувствовала страх.

Она посмотрела на подрагивающие перед глазами строчки.

«Вчера вечером изменник Аарон Бэрр доставлен в Ричмонд в ожидании суда, в сопровождении полковника Николаса Перкинса и его храбрецов, проделавших опасное путешествие в Алабаму, где он был задержан. Вскоре он будет посажен в тюрьму. Многие его сообщники по заговору тоже предстали перед законом. Следует надеяться, что никто из них не избежит заслуженной участи».

Ей показалось, что столбы на крыльце покачнулись и зашатались. Пальцы ее судорожно комкали газету.

– Это неправда! Это их новая ложь.

– Неправда? – зло передразнил он ее. – Bсe неправда, что не нравится тебе или твоему отцу! Он схвачен, миледи, понятно вам? Заключен в тюрьму и скоро будет повешен. В этот раз ему не вывернуться, как удавалось раньше.

Он подмял стек и что было сил ударил по перилам; куски белой краски разлетелись во все стороны.

Гампи закричал от страха и начал плакать. Тео осторожно подтолкнула его:

– Беги отсюда, дорогой, быстрее! – Когда ребенок заковылял прочь, она повернулась к Джозефу. – Как смеешь ты так говорить о моем отце? Как ты смеешь?

– Как я смею? – заорал он, – Как ты смеешь вовлекать меня в эти предательские заговоры и тупоумные интриги? Слава Богу, я не имею ничего общего с его недостойными махинациями.

Она задохнулась от возмущения.

– Ты имеешь к этому отношение. Ты верил в это предприятие, был предан ему. Ты дал на это деньги. Ты бывал на острове Бленнерхассетов и был там одним из участников проекта…

Его душила ярость, он сжал кулаки, но ответил он все же гробовым спокойствием:

– Ты ошибаешься, Теодосия. Я не был заинтересован в амбициозных планах твоего отца. Не был я и на острове Бленнерхассетов.

Она вскинула голову. Сначала она остолбенела, и ей показалось, что она ослышалась.

– Ты никогда не был на острове? – переспросила она.

– Я не виделся с полковником Бэрром с тех пор, как он появился здесь незванным в октябре прошлого года и вынудил меня оказать ему гостеприимство.

Смятая газета выпала из ее рук, и легкий ветерок унес ее с крыльца. Тео механически наблюдала, потом обернулась к Джозефу, и во взгляде ее была такая сила презрения, что она пробила броню его ярости.

– Я сделаю все, чтобы не помешать твоему маленькому обману, – сказала она и быстро пошла прочь.

Он схватил ее за плечо:

– Постой, Тео, что ты собираешься делать?

Она высвободилась, не зло, но так, словно он был неодушевленным предметом, мешающим ее движению вперед.

– Я собираюсь в Ричмонд.

– Я запрещаю тебе. Я не хочу, чтобы кто-то из моей семьи имел отношение к этому позорному делу.

– Но я поеду. А ты, если хочешь, можешь считать, что я не принадлежу к твоей семье.

Он отпрянул. Весь гнев его испарился. Он выглядел подавленным.

– Не надо так, Тео. Ты знаешь, я люблю тебя. Ты понимаешь, я ведь и о тебе беспокоюсь. Твой отец совершил позорный поступок.

– Мой отец не совершал позорного поступка. Это невозможно. А если он в беде, то я должна быть с ним. Я вижу из этого писания, что он, в самом деле, в Ричмонде. Но остальному я не верю. Я уверена, что он не под арестом. Он ничем не заслужил этого. Даже враждебность Джефферсона не могла зайти так далеко.

Джозеф снова разозлился. Что за тупое упрямство с ее стороны? Он не мог терпеть ее бессмысленной веры в отца. Он едва удержался, чтобы не ударить ее, попытаться сбить с нее презрительную отчужденность.

– Дура! – закричал он. – Ты не веришь никому, кроме своего драгоценного проходимца-папочки. Вот, может, поверишь его словам.

Он вытащил из кармана смятую бумагу. Увидев знакомый почерк, она выхватила ее у него. Она читала, а он злорадно следил за ней. Он знал записку наизусть.