Запретный лес - Джон Бакен

Его пивоварня и амбары, кладовые и погреба, не говоря о запасах трав и целебных настоек, были опустошены ради прихода, который госпожа Гризельда ни разу не помянула, не состроив кислого лица. В дом Дэвида Катрин обычно прибывала, ведя на поводу груженую лошадь.

Конец чумы дался Дэвиду тяжелее, чем ее разгар. Выздоравливающий приход, казалось, повредился рассудком. Когда слегли первые больные, все оцепенели и не двигались, будто срубленные под корень; теперь в людях кипело стремление выжить. Поначалу никто не думал об опасности заражения, но сейчас все как с ума посходили, опасаясь заразы; как испуганное зверье, бежали они от малейшей опасности. Они не могли покинуть приход, но все устремились прочь из деревни. Люди селились в щелястых пастушьих хижинах, предназначенных для летнего выпаса, и некоторые умерли там, как только ударил мороз. Предполагалось, что в дальних усадьбах еще безопаснее, и Майрхоуп и Нижний Феннан наполнились незваными гостями, занявшими хозяйственные постройки. В итоге многие пошедшие на поправку, но все еще прикованные к постелям больные остались без присмотра. Дэвид пытался привлечь к уходу за ними тех, кто избежал чумы или успел окрепнуть после болезни, но его встречали горячими протестами или упрямым молчанием. Люди превращались в нелюдей и жили по волчьим законам.

Единственным исключением стал Чейсхоуп. Пока в деревне бушевал мор, от него не было вестей, лишь поговаривали, что он, как в крепости, заперся на ферме и неутомимо выхаживает своих больных. В Чейсхоупе от чумы умер только один человек. Сейчас рыжий арендатор вновь показался в деревне, и Дэвид с удивлением понял, что он пришел предложить помощь. Его хозяйство по-прежнему было крепким и богатым, и он привез с собой продукты. Но раздавал он их не всем подряд, а определенным семействам, которые, как догадался пастор, были членами колдовского сообщества. Фермер строго говорил с ними и всеми силами пытался вселить в них мужество.

Лишь он один ни капли не боялся заразиться и шел туда, откуда бежали другие. Встречая пастора, он кратко приветствовал его, но не выражал желания помочь или о чем-то попросить; он всегда спешил по делам. Истина была такова: этот человек, единственный в приходе, сумел преодолеть страх.

Как-то раз в доме, где поправлялся ребенок, Чейсхоуп столкнулся с Дэвидом и Катрин. Девушка сидела на табурете у постели и мастерила игрушку из камыша, напевая французскую песенку про солдата и его три дома. Дэвид отвел восхищенный взгляд от ее ловких и нежных рук и в отсветах пламени увидел угрюмое бледное лицо фермера. Тот при виде Катрин стянул с головы берет и пробормотал приветствие. Он узнал ее и нагнулся за упавшим на пол камышом.

— Куга-то, зрю, с Калидонской заводи, — сказал он, подавая растение.

— Только ты во всем Вудили сохранил мужество, — вступил в разговор Дэвид. — Ты мне не друг, Эфраим Кэрд, но я не могу не заметить, что у тебя храброе сердце.

— А чего мне страшиться? — спросил Чейсхоуп. — Что мне долина смертной тени, ежели Его жезл и Его посох даруют мне успокоение?

— Твоя правда! Но многие христиане с этим не согласны.

— Худые то христиане. Я не убоюся зла, ибо Господь мой пастырь и сохранит меня до срока.

— Но многие не боятся смерти как таковой, но боятся смерти от мора.

— Хм, живет во мне вера. Мне Господь кое-что пообещал самолично, мистер Семпилл. И ведаю я, что никаковскому мору меня не взять, столь же твердо, сколь ведаю, что зовуся я Эфраимом Кэрдом и обитаю в Чейсхоупе. А те трусят, потому как маловеры, молитв вдосталь не возносят, точат их души черви сомнений в промысле Господнем. Мне же моя стезя ясна, ведаю я, что не покинет меня Бог. Я способен возрадоваться и посередь горя, ведь ежели потребовал Он жертвы, человеку ли сетовать на Его волю? Тешится око Его, взирая на смерть праведников и на погибель грешников, и кары Его неисчерпаемы. Грядут беды, мистер Семпилл, помяните мое слово, сэр, ведомо мне, что вихрь Его гнева не иссяк.

В тусклом свете его водянистые глаза блестели, как кошачьи, а отсутствие бровей придавало лицу сходство с маской, которая вот-вот сорвется, обнажив кошмарные черты. Ребенок в кроватке проснулся от звуков его голоса, увидел говорящего и зашелся в крике, а Катрин, только раз оглянувшись, принялась успокаивать малыша… И тут на Дэвида снизошло озарение. Этот человек, уверенный в своей богоизбранности, не знающий обычных страхов, стоит за гранью разума. Он не лицемерит. Для него самый страшный грех вовсе не является грехом, терпимость к нему для Кэрда нечто естественное, порок словно вымаран из его договора со Всемогущим. Он может верховодить шабашами в Лесу, предаваться похоти, но все его преступления видятся ему подтверждением всесилия Господа… И в этот миг просветления он увидел в глазах Чейсхоупа проблеск безумия.

Глава 19. ЖЕРТВА

К концу марта колеса жизни вновь заскрипели в Вудили. Юго-западные ветры за неделю прогнали мороз, но потом опять подуло пронизывающим холодом с востока, и худосочная скотина задрожала в загонах. Пышные травы, неурочно простоявшие всю зиму, пожухли, весна будто и не собиралась приходить. Люди вяло потянулись в поля вспахивать землю, но тягловые волы пошатывались от слабости, и работа едва-едва продвигалась. Длительная изоляция Вудили закончилась. Джонни Дау, пусть и с опаской, вернулся в деревню и принес новости из внешнего мира; по Карнвотской топи вновь потянулись торговые караваны; из Аллерского прихода пришло письмо о том, что собрание Пресвитерского совета для разбора дела Дэвида назначено на апрель. Из Колдшо приехал мистер Джеймс, и кирку вновь открыли, но Дэвид не возобновил проповедей у кладбищенских ворот.

По правде говоря, он окончательно выбился из сил. Как-то утром на дороге его заметил Марк Риддел и резко натянул поводья при виде его осунувшегося лица.

— Дэвид, дружище, да ты как привидение. Загнал себя за последние месяцы, и ежели сей миг за ум не возьмешься, сляжешь. Вы с Катрин как дитятки неразумные. Взвалили на себя заботы десятерых, а старших не слушаетесь. Не пренебрегай моим советом, брось этот горестный приход и дай телу отдохнуть, а душе успокоиться.

— Через неделю меня будут судить в Аллерской кирке.

— Вот награда за труды! Ты измотал себя, исхудал до костей — и все ради неблагодарного народа. Слушаются дни, когда мне моя же родина не по нутру. Ходят слухи, что Монтроз бежал за границу и ныне пребывает при дворе Императора[129], и кабы не вы с Катрин, я бы тотчас оказался с ним обок. Но даже мое крепкое сердце разрывается от вида несчастий, обрушившихся на наш край, и устал я до смерти от нескончаемых разговоров о животине да валухах.